Мария Романушко - Там, где всегда ветер Страница 37

Ура, залили у базара каток! Всеобщее ликование! Весь город от семи до восемнадцати лет – вечером на катке. Свет фонарей, музыка из репродуктора… Красота! На катке только одна девочка в белых ботиночках и на фигурных коньках – немыслимая по тем временам роскошь. Остальные – в чёрных мальчуковых ботинках; а коньки – у кого «канадки», у кого – «дутыши», кто-то и вовсе на «снегурках». Все помешаны на фигурном катании, у всех на уме Белоусова и Протопопов, они недавно стали чемпионами мира в парном катании. Очень хочу научиться крутиться волчком, или хотя бы лихо заворачивать – так, чтобы получалось с закрутом, чтобы искры льда летели сверкающим веером из-под наточенных лезвий!… Но – никак.

Так и не получилось у меня тогда. Ни в ту зиму, ни в последующие…

…И вот прошло много лет, и я опять вышла на каток, уже с дочкой. Поехала, спустя почти тридцать лет, да как развернусь с закрутом! Так легко, запросто! Дочка восхищенно: «Ну ты даёшь! Как тебе это удаётся?» – «Сама не знаю!» – честно призналась я. В детстве мечтала этому научиться – и ничего не получалось, и вот – на тебе! как будто само собой… Стало быть, детские мечты сбываются. Рано или поздно, но сбываются!» К тому же, у меня теперь фигурные коньки и белые ботинки. О которых я в детстве даже не мечтала, но сбылось даже это!

Зимой в Вольногорске случаются очень красивые дни. Когда всё в инее.

Каждое дерево, каждый куст – как белоснежный пушистый букет черёмухи, или сирени… Такое белое застывшее искристое кипение… И – ни ветерка! Это так редко бывает. Ветер как будто замер, онемев от этой немыслимой красоты.

Идёшь утром в школу как будто в волшебном сне… Идёшь тихо-тихо… самой длинной дорогой, чтобы растянуть праздник… чтобы насладиться волшебством. Так бы и впитала это всё в себя! Можно умыться этим чистейшим нежным инеем – и ощутить, как приятно загорается лицо… Можно слизать иней с веточки, как эскимо. Помню, помню вкус этого степного мороженого! (А никакого другого в городе, кстати, и не было тогда. А так иногда хотелось!…)

А один день запомнился на всю жизнь, потому что такого чуда я больше никогда не видела. Ни до, ни после.

Накануне лил дождь, была февральская весна, обычная для этих южных мест: серо, сыро, ветрено и уныло.

Но зато утром!…

Утром город проснулся в настоящей сказке. За окном – стеклянное царство! Каждая ветка, даже самая крошечная, покрыта толстым слоем льда, как бы одета в ледовый панцирь. Ветви, отяжелённые сверкающим стеклярусом, склонились низко-низко, до самой земли… Деревья стали похожи на стеклянные фонтаны!… Красота невероятная! Прохожие – все как зачарованные, не хочется делать резких движений, не хочется громких слов, боязно спугнуть, нарушить эту красоту…

Идти по тротуару невозможно: фонтаны слева и фонтаны справа перемешали, переплели свои ледяные струи. От самого небольшого прикосновения к ветвям, они отламываются и с тихим звоном осыпаются на землю… Но мы с Анями всё равно пробираемся сквозь эти сверкающие, звенящие струи… Чуть ли не на корточках, чуть ли не ползком, чтобы не сломать, не навредить красоте…

Мы – как будто сказочные рыбы среди ледяных водорослей…

А снег под ногами – белый и чистый, как накрахмаленная простыня. И, обнаружив полянку, побросав портфели, мы начинаем кувыркаться на этом крахмальном снегу в щенячьем восторге! Да, прямо на улице, прямо через голову! А что?… Что-то не так?

…И вот, после обеда мы идём из школы обратно домой, и все тротуары хрустят ледяным стеклярусом… Невыносимо жалко топтать то, к чему утром мы боялись прикоснуться пальцем…

Но никто не был виноват – просто ветви не выдерживали тяжести льда и ломались, изнемогая от этой непомерной, невыносимой красоты…

Да, выходит, и вправду красота требует жертв.

Новенькая Тома

Тома пришла в наш класс среди зимы, мы с ней подружились. В том смысле, что она пока не определилась, с кем ей дружить, а я была «свободным художником», ни с кем не ходила в парочке, как шерочка-с-машерочкой, поэтому каждая новая девочка в классе дружила сначала со мной, а потом уходила к другой девочке. Я к этому уже привыкла, не удивлялась этому и не огорчалась (ну, разве что самую малость). Мы расставались без конфликтов, а просто расходились, как в море корабли. Наверное, им со мной было трудно. А мне с девочками не очень интересно: они все (кроме двух Ань) были помешаны на мальчиках.

Вот и с Томой у нас была такая временная дружба. В том смысле, что я к ней изредка ходила в гости, она жила на нашей улице, и мама мне твердила: «Тома хорошая девочка, вот и дружи с ней, а нарушать тандем двух Ань не надо. У них дружба уже сложилась, ты там явно третья лишняя».

Мы с Томой слушали магнитофон. О, магнитофон! такая редкость в то время – нечто буржуазное. Невиданный шик! Я о магнитофоне даже не мечтала. Слушали Пьеху, Кристалинскую, Кобзона, тогда были хиты сезона: «А у нас во дворе» и «Ты смотрел на меня». Мы могли это слушать до бесконечности…

Тома была полная курносая девочка, похожая на сдобную булочку, но при этом милая своей трогательной неуклюжестью. К тому же она катастрофически краснела, когда смущалась. Она, бедняжка, как только вошла в класс, тут же без памяти влюбилась в длинного Жорку. Она сильно комплексовала из-за своей комплекции, но при этом (вот парадоксы девичьего сознания!) больше всего на свете любила рассматривать себя в зеркало. Подруга ей, собственно говоря, была и не нужна. Но нужен был человек, с которым можно было бы поговорить о себе и о Жорке. О Жорке и о себе. О себе и о Жорке. Такая девчачья дружба. Что-то типа того. Я уже тогда заметила, что девочки (и не только девочки) хотели бы иметь меня при себе в качестве молчаливого и понимающего слушателя.

Когда я приходила к Томе, то частенько заставала её за этим удивительным (и непостижимым для меня) занятием, на которое она могла тратить прорву времени: Тома неотрывно глядела на себя в зеркало… Я звонила в дверь, мне кто-то из домашних открывал, я проходила в Томину комнату – и видела всегда одну и ту же картину: Тому перед зеркалом. Для неё это было вроде наркотика. Она внимательно изучала прыщики на лбу, расчёсывала низкие широкие брови, красила ресницы то синей, то зелёной акварелью – экспериментировала: в каком случае её глаза неопределённого цвета смотрятся эффектней? «И всё-таки я красивая!» – с удовлетворением говорила она, с неохотой отрываясь от своего отражения…

Кстати, бывая в гостях у Томы, я сделала удивительное для себя открытие: оказывается, не все девочки так вкалывают по хозяйству, как мы с Анями. Например, у Томы всё делали бабушка и мама, а Тома холила свои ноготки, слушала музыку и смотрелась в зеркало. Было впечатление, что она вообще понятия не имеет о венике и половой тряпке (что же это такое?!) и даже не догадывается, вследствие каких действий грязная посуда превращается в чистую. И при этом ни родители, ни бабушка никогда не ворчали на Тому и не пилили её. Они её… обожали! Вот так – ни за что. Не за какие-то там добрые дела, помощь по дому, а просто так. Томе для этого решительно ничего не нужно было делать, даже шевельнуть своим холёным пальчиком!

Я-то раньше думала, что любовь – это награда… Награда за то, что ты хорошая. К примеру, Аня-большая: труженица и весёлая – вот родители её и любят. Анечка-маленькая: тоже труженица и характер мягкий, покладистый – вот родители её и любят. А мне нужно напоминать про кошачий горшок, про недомытую сковородку, тыкать носом в плохо вымытые башмаки, и дуюсь я на всех часто, характер у меня дурной – вот, по причине ошибочного своего поведения, и недополучаю того, чего больше всего желаю. Ибо не заслужила! Сама, стало быть, и виновата…

Но вот – Тома. Толстая, ленивая, самовлюблённая, и при этом – обожаемая дочка и внучка! Какие удивительные вещи открываются… Выходит, человека можно любить просто так – НИ ЗА ЧТО!

…Меня тоже любили так когда-то. В далёком детстве… И дядя Павел меня любил – ни за что. И отец невесть откуда приезжал – из Одессы в Оренбург! – чтобы только поглядеть на меня… Но это я была маленькая. Маленьких любят ни за что.

Но, оказывается, не только маленьких. Это для меня было настоящим открытием. Я ещё не знала тогда, что это называется «безусловной любовью» – любовью, которая не ставит условий. Которая просто ЕСТЬ!

Пасха

Пасха. Никто не может объяснить мне, что это за праздник. Странное, непонятное название. Кто-то из знакомых принёс нам пирог по названию «кулич». Соседи красят яйца – зачем? Мы не красим. Первомай – понятно: праздник мира и труда, 8 марта – понятно: день женщин, Пасха – непонятно. Бабушка шёпотом: «В этот день воскрес Христос». Как воскрес? Как это возможно? Но бабушка заминает разговор, как будто в этом что-то нехорошее, крамольное.