Александр Солженицын - Знают истину танки ! Страница 15

— Демка!

— Фрося!

— Девочки, прыгай, не бойся!

— Вильность, дивчата!..

И еще — не разбираем языка, и тем выразительней переливание, мука и радость этих голосов.

Номера женской зоны закружились между номерами мужской.

Поцелуи — каменного века! — некого стыдиться, некогда кокетничать!

И Володя Федотов держит за локти какую-то девушку с нерусским лицом, с чуть высокомерным запрокидом головы.

— Ты не понимаешь меня, Аура?.. Но ты же в лагере немножко научилась по-русски?.. Аура! Меня арестовали — я не только еще не был женат, я…

Аура отвечает что-то по-литовски.

Они может быть и поцелуются сейчас, но мы этого не увидим.

ЗАТЕМНЕНИЕ.

Опять они! Но уже сидя на вагонке. Теперь уж она без шапки, ее волосы длинные рассыпались по Володиной груди, он их перебирает и целует.

Доносятся хрупкие стеклянные звуки бандуры.

И соседняя вагонка видна. Мантров, отвернувшись у тумбочки, старается не смотреть на этих двоих, хотя сидит прямо перед ними.

И на других вагонках, на нижних щитах и на верхних, сидят там и сям женщины. Как странно видеть прически и длинные волосы в лагерном бараке! Ближе бандура. Несколько тихих голосов, женских и мужских, поют:

Выйди, коханая, працею зморэна,

хоч на хвылыноньку в гай…

А вот и старик-бандурист — наголо стриженный, как обесчещенный.

И крышка бандуры его с мазаной хаткой, с писаной неживой дивчиной.

И — живая, похожая, лежит на смежной верхней вагонке, поет. Ее сосед встает, шагает по верхним нарам к ближней лампочке. Выкручивает ее и кричит:

— Эй, люды добры! Як майора Чередниченко нэма — так кто ж будэ электроэнергию экономыты? Геть их, лампочки Ильичеви, чи они вам за дэсять рокив у камерах очей нэ выелы?

— Общий вид барака. Вторую лампочку выкрутили. Третью.

А последнюю — украинка толстая.

Полная темнота.

И смолкла бандура посреди напева.

День. На крыше барака сидят двое зэков в бушлатах и, как-то странно держа руки, запрокинувшись, смотрят вверх.

Из их рук идет вверх почти непроследимая нить.

МЫ ПОДНИМАЕМСЯ.

Явственней веревочка. Вверх. Вверх.

Мутное зимнее небо. В легком ветерке дергается самодельный бумажный змей. На нем:

Жители поселка! Знайте!

Мы потому бастуем,

что работали от зари до зари

на хозяев голодные

и не получали ни копейки.

Не верьте клевете о нас!

отдаленная пулеметная стрельба. Резкий свист пуль по залу.

в экран! в змея! одна из очередей проходит дырчатой линией через угол змея.

Но змей парит!

И МЫ ТОЖЕ СТАЛИ ПТИЦЕЙ.

Мы делаем круги над лагерем и спускаемся.

На крышах нескольких бараков — по два заключенных. Это наблюдатели.

На вышках — не по одному постовому, как всегда, а по два.

На одной вышке стоит еще офицер и фотографирует что-то в лагере.

А в зоне — несколько проломов: повален забор, разорвана колючая проволока.

За зоной против этих мест — торчит из земли щит с объявлением:

КТО НЕ С БАНДИТАМИ

— переходи здесь!

Тут не стреляем.

А в лагере против этих мест — баррикады, натащены саманы, ящики.

И около каждой баррикады стоит двое постовых с самодельными пиками (пики — из прутьев барачных решеток).

И против ворот, против вахты — большая баррикада.

И тоже стоят постовые с пиками: двое мужчин, одна женщина.

А за зоной

пехотные окопные ячейки. В них сидят-мерзнут хмурые пулеметные расчеты, смотрят

на лагерь.

ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.

На двери приколота бумажка:

ШТАБ ОБОРОНЫ

Перед дверью прохаживается с пикой молоденький зэк-часовой.

За этой дверью — по вазону с широкой агавой мы узнаем бывший кабинет оперуполномоченного. За письменным столом

сидит полковник Евдокимов в военном кителе с невоенными пуговицами.

Гай уронил черную стриженую голову на поперечный стол и как будто спит.

Сложив руки, сидит Магомет, спокойный, как гора.

В разных позах еще в комнате — Климов, Богдан, Барнягин, Галактион Адрианович и пожилой нормировщик. Все — без номеров. В углу стоит худощавый Антонас и очень строго смотрит.

Говорит Евдокимов:

— Я не знаю — какие могут быть претензии к штабу? Мы в осаде восемь дней. Никакой свалки вокруг продуктов, никаких злоупотреблений на кухне. Имеем месячный запас. Караульная служба — безупречна. Полный порядок!

КОСЫМ РЫВКОМ

переносимся к Барнягину:

— На хрена нам ваш порядок? При МВД тоже в лагере был порядок! Он на шее у нас — порядок! Нам не порядок, а свобода нужна!

— Но откуда нам достать свободу, майор Барнягин? Может быть, в первую ночь мы еще могли разбежаться. Никто, однако, этого не предлагал. А сейчас — момент упущен, перестреляют.

Климов, рядом с Барнягиным:

— Для свободы нам нужно оружие! — а мы его не ищем.

Евдокимов. Рассудительно-снисходителен:

— Слушайте, друзья, ну нельзя же планировать операции, находясь на уровне грудных детей. Значит, с ножами и пиками идти добывать пулеметы? — уложим половину личного состава. А что делать потом с оружием? Захватить рудники? Что это нам даст? Идти с боями на Караганду? Утопия.

Пожилой нормировщик, рыхлый, растерянный:

— Товарищи! Товарищи! Да где вы читали, где вы видели, чтобы лагерные восстания удавались? Это же не бывает!

Он мучается, ломает пальцы. Галактион Адрианович, двинув бровями, говорит ему по соседству:

— А где вы вообще видели восстания? Они только начинаются.

Евдокимов:

— Никаких активных и позитивных действий мы предпринять не способны. И недаром каждый день от нас уходит по несколько дезертиров. Эт-то показательно.

Богдан кричит:

— Так шо нам — за бабьи сиськи трематься?.. Нас тут як тараканов передушат! Треба яку-сь-то иньшу справу!..

Климов зло:

— Значит, "не надо было браться за оружие"?!

Евдокимов (твердо и на этот раз быстро):

— За ножи? — да, не надо было! Прежде, чем все это начинать, головой надо было думать, м-мыслители!..

Магомет поднимает руку, удерживая Климова от ответа:

— Хорошо, полковник. Но уже после ножей вы взялись руководить. Значит, вы видели выход. Какой?

Евдокимов всех обвел глазами. Чуть подумал. Не потому, что не знает. Усиленно сдерживаясь:

— Давайте рассуждать трезво, товарищи. Победить — мы вообще не можем. Никто из вас не возьмется даже назвать, как это мы могли бы «победить».

Нормировщик, очень волнуясь:

— Но нам три дня подряд предлагали выйти на работу — и надо было не отказываться!

Антонас из угла (он все так же не садится):

— А расстрелянных — в землю? А номера — опять на лоб?

Евдокимов:

— Не надо нам гадать. Никаких фантазий нам не надо. Рассуждайте логически. Мы можем только с м я г ч и т ь п о р а ж е н и е. И эту грозную передышку в несколько дней — меня оч-чень беспокоит их молчание — надо использовать действительно не для того, чтобы за сиськи трематься, как я тебе, Богдан, и говорил! — а для п е р ег о в о р о в! Чтобы наименее болезненно вернуться в рамки… мирной жизни.

Косой рывок.

Барнягин:

— То есть… просить гражданина начальника… разрешить нам вернуться на каторгу?.. Так??

За его спиной раскрывается дверь. Часовой:

— Товарищ полковник! Дежурный по дозорам — Мантров. Срочное сообщение!

Голос Евдокимова:

— Пусть зайдет.

Часовой выскакивает, впускает Мантрова и Федотова. Они перепоясаны, подтянуты, Мантров — с номерами, Федотов — без. У Мантрова его постоянное рассчитанное спокойствие, говорит как об обычном:

— Со станции слышен сильный рев моторов. Это — не автомашины. Или трактора, или…

оборачивается на Володю. Тот взволнован, решителен, переклонен вперед:

— …танки! Я различил стволы и башни. По шуму — танков с десяток.

Гай резко поднял голову, лежавшую лбом на столе. Послушал Володю. Обвел присутствующих. Встал. Богатырь. Ястребиный профиль. В тишине — тихо:

— Это не бульдозеры, ясно… Полковник, вы не правы: начинали не мы. Начинал тот, кто сдавал нас в плен, а выжившим навьючивал немыслимые сроки. Начинали те, кто нашил на нас номера и запер бараки. Те начинали, кто…

разгорячается

…оплел нас стукачами, бил палками и бросал в ледяные карцеры. Никогда с сорок первого года — да со дня рождения самого — не было у нас никакого выбора! И сейчас его нет: надо готовить бутылки горючие! И щели копать! И будем с танками драться!!

Он — пойдет на танки! Это видно. Музыка!

И Федотов пойдет!

А Мантров (с ним в кадре)…?

ЗАТЕМНЕНИЕ. ШИРОКИЙ ЭКРАН.

Ночное небо светлее ночной земли, и рядом с баррикадой видны два черных силуэта — сторожевой дозор. Ветерок чуть треплет спущенные уши их шапок.

А дальше, за проломом — разбросанные огоньки поселка. Оттуда, издали, иногда прожектор быстро прошарит по земле, ослепит и погаснет.