Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин Страница 163

«Зуфар!» – узнал он пострадавшего. Парень был молод, красив, но судя по всему, не жилец: лоб пробит, губы взялись землёю. Но сердце – Ремез приложил ухо к груди – чуть слышно возилось.

– Жив, – сказал подбежавшему хромому татарину. – Зовите знахаря вашего.

Прибежавший – отец Зуфара – по-русски не знал, да если бы и знал, всё равно ничего не понял. Один из трёх сыновей у него остался. Двух других подстрелили в стычке казаки. Зуфар – последняя утеха в старости, продолжатель рода Галимзянова. Погибнет он – жизнь станет бессмысленной.

Старик склонился над сыном в безмолвной скорби. Лучше бы уж выл, катался по земле и рвал на себе волосы. Но он молчал, и молчание это было страшно. Надо было подойти к старику, утешить, но что теперь слова?

– Помогать надо, – заговорил он по-татарски с толпою молчаливых татар. – Знахаря надо. И воду откачать надо. Живой он пока. Живой! Поспешайте!

Хилый старичонка с иссохшим лицом, с бородёнкою в семь волосинок, протолкался сквозь толпу и что-то властно сказал ближнему татарину. Три дюжиных джигита тотчас кинулись к Зуфару. Один оттащил прочь обессилевшего отца, двое других перевернули пострадавшего на спину. Из него тотчас же хлынула красная вода. Видно, и внутренности отбиты.

– Осторожней! – крикнул Ремез. – Мозги вытрясете.

Но старик-лекарь жестом велел отойти, и все стояли теперь в стороне и не знали, чем помочь Зуфару. Лишь четверо татарчат ласкали маленьких, выброшенных водою жеребят, что-то утешливо лопотали им. Кривоногий плечистый татарин, почему-то давно невзлюбивший Ремеза, вёл в поводу каурку. Подойдя к толпе, приложил руку к сердцу, взволнованно проговорил:

– Спас коня – жизнь за тебя отдам!

– Из-за коня-то? – рассмеялся Ремез, испытывая странное облегчение от того, что наконец-то этот недобрый татарин заговорил с ним доверительно. – Да у нас они в ярмарку по два целковых!

– Не говори так, Ремез, – возразил татарин с достоинством. Этот конь – всем коням конь. Его отец Ширак пять раз спасал меня от вражьих стрел... и от пуль ваших, – добавил он с некоторой заминкой.

– Ну коли так – ладно, – кивнул Ремез.

Зуфара по приказанию лекаря унесли. Дождь ускакал куда-то в тайгу. И ветер стих, и выглянуло умытое солнце. С упрёком поглядело на Иртыш, и устыдился тот и оробел перед величавой красотою светила, будто и не бушевал только что.

«А ведь я строить собрался... Чо меня на реку потянуло?» – спохватился Ремез и направился к лодке, которая до краев была полна воды. Опрокинув её, оглядел обглоданные вёсла, подивившись: «Как я на таких выгреб?».

В днище лодки тоже зияла дыра. «Ну и ну!»

Столкнув судёнышко на воду, перекинул чрез борт ногу, но к нему подскочили татары и неразборчиво, во все глотки загомонили.

Кривоногий Азат растолковал:

– Твоя лотка шипко хутой... поплывёшь на моей лотка.

– А, так можно, – согласился Ремез и причалил к берегу.

Дом споро строился. На помочи гурьбою пришли татары. Воевода каторжан подослал, среди которых оказался рябой Филька. Он сразу признал Ремеза.

– Здорово живёшь, попутчик! – оскалился беспечально, словно и не звенели на ногах царские браслетки. – Вот и встретились!

Ремез хмуро кивнул. Никита, признав каторжного, хлопнул его по спине, но казак-конвойный строго одёрнул:

– Отхлынь! Не велено!

– Куда я отхлыну-то? Оплечь строим, – Никита мигнул племяшу малому, – тот юлой и тотчас вынес каторжанам три калача и блюдо говядины. Казак снова рявкнул, но встрял Митрофан:

– Не уркай, парень! От ваших харчей ноги в коленах гнутся. Ты их пробовал? Тоже, поди, из лихих? Вы вот их в цепях сюда гнали. А я тутошний. Дед с Ермаком Тимофеевичем шёл.

– То и видно. Все отпетые, – проворчал казак, но связываться не стал: отчаянный здесь народ, крутонравый. Встретит в тёмном углу – прибьёт, не моргнув глазом.

Филька, разделив поровну хлеб, поставил посерёдке блюдо с дымящимся мясом, и все каторжане накинулись на еду.

Когда съели хлеб до крошки, дочиста вылизали блюдо, подмигнул Никите.

Тесть послал Алёну за добавкой.

И с тех пор повелось, как и положено на помочах, досыта кормили всех этих несчастных, в конце дня подносили по чарке. Зато и трудились каторжане на совесть. И дом вырастал на глазах, большой, ладный, по Семёнову замыслу исполненный. Кроме хором баню поставили, два амбара. Ремезу пристроили клетушку светлую окнами в сад. Он радовался, как дитя: «Теперь токо робить!».

Тютин угрюмо взглядывал на соседа, завидовал: «Везёт же! В Москве побывал! Дом в два счёта скатали. И жёнка – чисто золото!».

Сам бобылём жил. Митрофановна ещё в девках бегала – присох к ней, никак из сердца вырвать не может.

«Однако и помру бобылём!..» – вздыхал Гаврила с безысходною грустью, выкладывая замысловатые ходы печки. Печка ладная получалась: негромоздкая, но в три хода. Печник Гаврила отменный. Много дымов пустил в Тобольске. Чутьё у него, тяга к делам каменным. Правда, и сам Ремез мастер отменный, но всеяден: он то в гишторию ударится, то в пиитику. Да и на службу, точно простого казака, гоняют. А ведь уж давно в чинах, сын боярский. Да