Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин Страница 164

Ефим. Там, далеко. Прошла война. Я грамотный, я читал газеты и знаю: на этой войне погибли многие миллионы. Среди них были такие, кто много лучше твоей учителки. И – умнее. Если их обрекли на гибель, значит, они никому не нужны.

Матвей. Мне трудно спорить с тобой. Ведь ты говорун, шаман. Но я думаю, всякий человек нужен.

Ефим. Значит, нужен и я. Зачем же ты хочешь меня убить?

Матвей. Потому что ты убил Машу. И я дал слово. Теперь я должен.

Ефим(смеётся). Никто никому не должен. А это понимают только умные. И потому их чтут. Их называют паханами, шаманами или ещё как-нибудь.

Матвей. Я всё равно тебя убью.

Ефим. Думаешь, стану просить пощады? (Снова зажигает спичку.) Для меня жизнь человеческая вроде этой спички. Догорела и – нет её. И меня на одну вспышку осталось. Я это знаю и спокоен. А ты столько прожил и ничего не постиг. Слова, чувства, разум – всё прежнее. Только голова в куржаке. И ум, наверно, оттого совсем вымерз. Если он был.

Матвей. Может, и не было. Но я своему слову верен.

Ефим (смеётся, потом кричит, и крик возвращается эхом). Слово! Сло-овооо! Слышал? Слово – звук, вроде крика совы или выстрела. Как можно быть верным звуку? Разве он нуждается в этом? Услышал раз и – забыл.

Матвей упрямо качает головой. Ефима это забавляет.

Да ведь и слова бывают разные: русские, ненецкие, книжные, блатные... и в разное время они по-разному звучат. Слово, которое нравилось дедам, уже не нравится их внукам. У одних народов цветок пахнет, у других он воняет. Ты запаху верен или вони?

Матвей(угрюмо). Не серди меня, Ефим. (Передав трубку.) Стар ведь, а как легко смотришь на всё. Словно совесть твоя ничем не отягощена.

Ефим(смеётся). Совесть – разве нарта? В неё не сядешь, не положишь груз... Я говорил тебе о спичке. Она горит с головки, где хранится её разум. Разум – и больше ничего. Наш разум тоже в голове. Он может человека обозначить хорьком, пулю – монетой. Но хорёк останется хорьком, пуля – пулей. Разум велик и ловок, Матвей. Он бережёт себя. Но и он умрёт, когда сгорит вся спичка.

Матвей. Совсем ты заговорил меня. И я забыл главный вопрос.

Ефим. Вспоминай. Если не вспомнишь – подскажу. Я знаю этот вопрос.

Матвей. Не хочу, чтобы ты подсказывал. Сам вспомню. (Курит.) Что берёт человек с собой в последний путь?

Ефим(улыбаясь, кивает. Он ожидал этого вопроса). Ничего. И поэтому мёртвые спокойны. Чай выпит. Кружка пуста.

Матвей (выбив трубку, почистил её ногтём, продул и снова набил табаком). А она взяла – ты помнишь? – одну маленькую книжечку.

Ефим. И теперь читает её. Ей надолго хватит этой маленькой красивой книжечки. Если черви не отнимут.

Матвей(укоризненно). Не смейся, Ефим. Ты можешь не дожить до своего срока. (Тронул рукой стоящее около него ружьё.)

Ефим. Значит, мой срок сдвинется. Только и всего. Стоит ли сокрушаться об этом?

Матвей. И её срок сдвинулся. Ей было бы сейчас тридцать семь. Нет тридцать восемь, однако. Помнишь её?

Ефим(по лицу его пробежала тень). А зачем мне её помнить? Если б я жил воспоминаниями, я стал бы похож на тебя.

Действие первое

Селение из нескольких чумов и новый, ещё не достроенный дом – школа.

Посёлок счастлив своим расположением: кругом лес, река рядом. Вдали видны Уральские горы. Вершины, их в снегу. Урочища пастухов и охотников так велики, что сюда входят и тайга и тундра.

Из лодки-калданки на берег выпрыгивает девушка, это Маша. Она в спортивных шароварах, в свитере. Вытянув лодку, берёт из неё сундучок фанерный и патефон и направляется к чуму, подле которого колет дрова Анфиса, молодая ещё женщина, в малице, в чижах; она с подбитым глазом.

Внутри дома видна люлька. Над люлькой бубенчики, пробки от флаконов, цепочка – игрушки ребёнка. Анфиса ожесточённо машет топором, отпинывая поленья.

Под лиственницей, на которой висит деревянный идол, спит на оленьей шкуре мужчина.