Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин Страница 23

Охотник, заметив муравья, от укусов которого Володей не почесался, склонился над своей жертвой, принюхался. Чуткий нос его уловил тотчас, что «убитый» жив. Но было поздно: Володей вскинул правую ногу и концом сапога хватил преследователя под копчик, перевернулся через голову и оседлал охотника.

Стрела, пущенная при падении, вонзилась в землю. Охотник взвизгнул, оскалил зубы. Чёрной ненавистью налились узкие раскосые глаза. Рука скользнула к поясу, но Володей оказался проворней.

– Эх ты. Стрелять-то как следует не умеешь, а туда же... – заворачивая противнику руки, незлобливо бормотал Володей. Заворачивал несильно, чтоб не поувечить. – Две стрелы вхолостую выпустил! Это куда же годно! Ну, сдаёшься?

– Ты не победил меня, – с ненавистью прохрипел охотник, всё ещё напрягая мускулы. – Ты меня обманул...

– Ишь какой обидчивый! – усмехнулся Володей, чуть ослабив хватку. – А из кустов кто стрелял в спину? Не ты ли?

– Я... и опять стрелять буду.

– Ежели я тебя в живых оставлю, – пробормотал Володей. – По-русски-то где выучился?

– Исе служил... подлая душа! Нечистая! Тьфу!

– Не ругайся! Я с миром иду. Сеть вам вернуть хотел, а ты стрелу в спину...

– Убей или отпусти, – сказал эвенк равнодушно. – Смерти не боюсь. Боюсь позора.

– Убивать тебя нет резона. Говорю, с миром пришёл, – но едва разжал руки, охотник вывернулся, вскочил и, виляя, кинулся в кусты.

– Трус и есть! – рассмеялся Володей, не делая попытки его догнать. – Лук-то не нужен, что ли? И стрелы бросил... Добрые стрелы!

Эвенк не отзывался, но Володей видел: он в кустах; наверно, дышит, как загнанный лось. Рад, что спасся. Но и стыдно: лук со стрелами в бою потерял. А пуще всего оттого, что был повержен на лопатки. Правда, этого никто не видал.

Володей так и сказал ему:

– Возьми оружие-то... и нож возьми в знак дружбы. А что подо мной был – никто не узнает... Приходи после на берег, ежели не струсишь. – И, беспечно насвистывая, отправился к дощанику. Однако путь выбирал так, чтобы за спиной постоянно оказывались деревья. Сгоряча пустит тот ещё одну стрелу – и поминай как звали. А служба только что началась. Началась, надо сказать, не шибко удачно. Сперва лихие ограбили. Теперь вот с этим юнцом стычка. Вновь вспоминал скуластое потное лицо со злобным оскалом, с шевелящимися редкими усиками. Лихой будет воин, когда окрепнет.

– Ну, где твои гости? – ехидно поинтересовался Любим, развалившись на траве, отхлёбывая уху.

Потом тоже черпал.

– Гости явятся... – успокоил Володей.

Подкрепившись, рассыпал бисер, несколько металлических пряжек и цепочек у костра.

– Щас, браты, отплывём на серёдку. Так будет чуток надёжней.

Отплыли, выбрав спокойный омуток, бросили якорь.

В утреннем ровном блеске томилась река, ожидая полудня. Изредка всплёскивала рыбная мелочь; ходил, подымая буруны, не то таймень, не то осётр. Потап, дремавший на корме, ожил, нацелил иззубренную стрелу, привязав к ней надутый бычий пузырь.

- Володей, – смешливо пытал Любим, – как женатому-то, ловко?

- Женись, узнаешь, – невозмутимо отвечал Володей, обогнавший своих товарищей не только в скорой и нечаянной женитьбе, но и в рано проснувшейся зрелости. В глазах, полных озорства и удали, иной раз вспыхивали холодные огоньки, но Володей их прятал. Но столько дней бок о бок – всё равно видно: изменился человек на глазах.

– Женитьба – не напасть, жениться – не пропасть, – угрюмо отшутился Любим, вглядываясь в берег.

Володей лежал, положив руки под голову, смотрел в высокое чистое небо. Все тревоги, все огорчения отступили куда-то. Было ему необъяснимо сладко и чуточку грустно. Там Стешка, там скоро сын родится, Иванко, гладкий, тёплый, с молочными пузырями на мягких губах, с огромными материнскими глазищами. Будет агукать, пускать струи... учиться произносить слово «тятя». Стешка примется его обучать именно этому слову. Володей и сам перво-наперво сказал: «Тятя». И, возвращаясь из долгих походов, отец первым делом справлялся: «А как там малой у меня?». Если парнишка хворал, тотчас бросался к нему, даже не сняв походной справы, и долго-долго всматривался в изменившиеся черты, словно хотел влить в ребёнка свои начинавшие убывать силы. Да и впрямь хотел, но не мог. И внушал больному: «Сынок, не хворай! Лучше я за тебя отхвораю». Если ребёнок улыбался и тянул к нему ручонки, Отлас расцветал счастливой улыбкой и чёрным, прокуренным пальцем щекотал ему подбородок.

– Гляди ты! Казак! Зубов полон рот!

«Вот и я так вернусь, а Иванко проснётся и – глазёнками на меня зырк!..» – грезил Володей, вместе с дощаником покачиваясь на волне.

- Оп-па! – выдохнул невозмутимый Потап. Дощаник дёрнуло назад, потом крутануло. – Попался голубчик! Теперь он мой! Ох, зверюга!

Потап схватил верёвку, привязанную к гарпуну, потянул на себя. В воде билась огромная, в человечий рост, рыбина.

Любим кинулся ему помогать.

- Не спешите, – охладил рыбаков Отлас. – Пущай походит... скорей осовеет.

Выгнув могучую, с гребнем спину, рыбина ринулась в глубину. Потап, постепенно отпуская верёвку, посапывал. Любим, нетерпеливо приплясывая на корме, с дрожью в голосе молил случай:

Хоть бы гарпун не вырвался! Хоть бы...