ПГТ - Вадим Сериков Страница 25

– Да еще в детстве старшие ребята читать заставили. Ну, как "заставили"? Сами читали и нас, мальцов, подтянули. Заразно оказалось, мля. Кино в клубе только по субботам, по другим дням – скучища. Уроки да мамка с папкой. Так мы, падла, толпой в библиотеку ходили, к библиотекарше Лидии Григорьевне.

– Однако, – прокомментировал я.

– Все подряд читали, – продолжал Павел, – Чего, мля, было. Газеты, всякие, журналы, и книжки тоже. Наобум, твою ж, как щенята, тыкались. Фантастика, конеш, в главном почете была. «Человек-амфибия». А Лидия Григорьевна Пушкина любила. "Евгения Онегина" всех заставила прочитать. Роман, говорит, мля, романов, вся русская литература от него пошла. Потом вопросы задавала: попробуй соври, что прочитал, а сам и не думал. «Дураком вырастешь, – ругалась, – это ж энциклопедия русской жизни».

Потом в городские библиотеки ездили, книжки воровали, дебилы. Один раз даже стырили старинную книгу в комиссионке. Не знали что с ней делать, зассали, в помойку выкинули. А у Лидии Григорьевны ничего не воровали. Она так там и работает, хотя старая уже совсем.

– Заходите к ней?

– Неа. Потому что мудаки, – резюмировал Павел.

И тут вернулась Татьяна.

***

– Ну, как вы? – спросила она, протягивая мне новую порцию льда, завернутого в полотенце.

– Нормально, – ответил я, – о литературе беседуем.

– Да ну? – живо отреагировала Татьяна. – И как?

– Прохор очень начитан, – светски похвалил я.

– Да ладно, – махнул тот рукой. – Это ерунда. Вот нас в поселке люди были, брехали, как по писаному. Лучше любого писателя.

– Давай, рассказывай, – разрешила Таня. – Все равно сидим, лечимся. Только, прошу тебя, следи за речью. Не матерись зря.

Проша сделал успокаивающее движение рукой, мол, мы ж люди с понятием, и начал:

– Я сам из Хохлово. А Хохлово – это ж, мля, Париж…

– Прохор! – предостерегающе приподняла палец Таня.

– Ладно, ладно. Короче, про Париж – это Сеня Фукс придумал. Чтобы баб клеить. Трындел им, что небоскребы в Хохлове кругом стоят. Эфилева башня в натуральный рост. Что река Хохловка судоходная. По ней, мол, туда-сюда баржи ходят с интуристами и пароходы на воздушной подушке. А ночью подводные лодки на ремонт проплывают, для секретности. Они, дуры, верили. Встретился с одной в другом городе и задумал к нам ее завлечь. В постель прям по месту затянул, но не успокоился. И она повелась. А Сеня, падла, привез ее к нам и бросил. Ну, ничо, замуж вышла, трое детей.

– Я бы тоже клюнула, – улыбнулась Таня. – Тут ведь главное не правда, а убедительность.

– Во! – обрадовался неожиданной поддержке Прохор. – А я про что? Нам-то он другую историю плел. Про то, как, как возле реки нашел пещеру с фашистами. Дело, если чо, происходило году в девяностом. Сеня, значит, начал с ними перестрелку и всех перебил. У самого, конечно, ни царапины. Мы ему: Сеня, с чего стрелял-то, с пальца, что ли? А он: стрелял с автомата. Перекусил руку часовому, и этой откушенной рукой с автоматом отстреливался. Такую глобальную брехню у нас всегда уважали, потому Фукса, гада, любили.

– Да, – сказал я. – Действительно, мастер.

– Да не, это так, ерунда, – махнул рукой Проша. – А то Юрий Садовников еще был. Вот жеж человек! Он жил с мамкой Петьки Чекмарева, и был компанейский такой мужик. Нам наливал, и от нашего не прятался. Только теть Женя в ночную смену пойдет, у нас с ним гулянка. А при ней учил уму-разуму о вреде пьянства. Мы головами кивали, чтоб его не сдавать.

Когда Садовников крепко подпивал, он всегда одну историю рассказывал. Как дрался с китайцами за остров Даманский. Не, может, он вправду дрался, не знаю. Только истории почему-то разные выходили. То Юрий на танке, то на бэтээре, то пехотинцем, то артиллеристом, то летчиком. Китайцы падают тыщами, друзья гибнут, земля горит. Плакал всегда в конце, просил налить, "шоб нерв не рвался", и засыпал. Мы его тихонько на кровать перекладывали и по домам шли.

Один раз договорился до того, что «сгорели мы все в танке, никто не выжил». Мы ему: "а как же ты тут сидишь-то?" Он раньше обычного заплакал, послал нас к едрене матери. Сопляки вы, говорит, и ничего не смыслите. Я теперь думаю – и то правда. Человеку ж нужно, чтоб его слушали. Может в том вся жизнь его? Так какая, к лешему, разница – правда, неправда?

А говорил он, мля, красиво. И места описывал, и людей. «Брешет, и сам себе верит», – так у нас всегда говорили. Уважали таких.

– Ладно, Прохор, пошли, поздно, – поднялась Татьяна. – Олег, я смотрю, ты уже не умираешь. Если с утра все будет в порядке, тебя ждут в архиве Управления ЗАГСов, в десять. Я договорилась. Зовут Полина, – и она почему-то подмигнула.

– Спасибо тебе, – сказал я.

И заснул, как только они вышли. Но перед сном в голову мне пришла странная мысль. Мысль о том, что не такой уж плохой мужик, этот Прохор. И, может, с Танюней у них все и получится. Раз уж у нас не получилось.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Дюймовка

Наутро челюсть побаливала, но внешних признаков расправы на лице почти не просматривалась. А я думал, рука у трактористов покрепче будет.

Но тут грех жаловаться. Потому что, в противном случае, мне улыбалась бы перспектива объяснять людям, за что я получил по физиономии. И в "ни за что" тут мало бы кто поверил.

Людей можно понять: у них, у людей, богатая фантазия. Если их естественное любопытство не удовлетворяется, они начинают домысливать разные романтические истории, как то: был застигнут у любовницы и бит мужем. Или: напился и был бит собутыльниками совместно с друзьями собутыльников. Или: опять же напившись, нарушал общественный порядок, и был бит милицией. И наконец: был бит женой по совокупности заслуг. Отмываться от любого из этих подозрений одинаково неприятно. И отмежеваться до конца практически невозможно. Так что, спасибо тебе, Проша-тракторист, за твой гуманизм и слабость длани.

Когда я был в нежном возрасте, с моим папой случилась история. У нас имелась сумка на колесиках, в которой перевозились всякие тяжести. В основном, с дачи и на дачу. Такие сумки тогда были в жутком дефиците. Тогда все было в дефиците.

Сумка была великолепна! Но нет в мире совершенства. Когда вещи, уложенные в сумку, превышали определенный вес,