Натан Щаранский - Не убоюсь зла Страница 35

Третье же предположение не столь очевидно, чтобы строить на нем игру.

Обдумывая все это, я в конце концов решил бросить им реплики по всем трем пунктам в короткий промежуток времени -- от одного до трех допросов, -тогда, как бы они ни просчитывали все варианты, сомнения у них возникнут непременно. Но удастся ли мне сделать это естественно, не пережать? Как только я представлял себя во время предстоящего дебюта, у меня появлялся страх провала на сцене, свой-ственный, должно быть, каждому начинающему актеру.

Не знаю, чем бы это кончилось, если бы фортуна не улыбнулась мне вновь. Двадцатого июля во второй половине дня надзиратель вел меня на допрос, как всегда щелкая пальцами: предупреждал идущих навстречу о том, что ведет зека. Но произошла редкая накладка: в тот момент, когда я должен был свернуть в коридор, где находился "мой" кабинет, за спиной хлопнула дверь. Я обернулся и увидел надзирате-ля, двух следователей КГБ и -- как мне показалось -худое лицо и лысину Вениамина Григорьевича Левича, известного ученого-физика, члена-корреспондента Академии наук СССР, обладателя самого высо-кого научного звания среди евреев-отказников. Я не успел остано-виться, приглядеться -- мой надзиратель подтолкнул меня, мы повер-нули за угол, и видение исчезло.

На допросе я долгое время не мог собраться с мыслями, находясь под впечатлением встречи с "призраком" из "большой зоны". Но пол-ной уверенности в том, что я не обознался, у меня не было.

На сей раз Солонченко интересовался сбором информации о поло-жении отказников в разных городах Советского Союза. В связи с этим он зачитал показания все тех же Липавского и Цыпина, а потом опять произнес сакраментальную фразу об изменившейся ситуации.

-- По показаниям, которые я выслушал, этого не скажешь, -- за-метил я. -- Все тот же тандем: Липавский да Цыпин. Слабовато у вас со свидетелями обвинения, что бы вы там ни утверждали.

Этим я постоянно "подкалывал" его, пытаясь заставить открыться, назвать еще какие-то фамилии, прочесть еще чьи-то показания.

-- Ничего, скоро вы убедитесь в обратном, -- сказал следователь. К самому концу допроса он припас для меня маленький сюрприз:

-- В следующий раз поговорим с вами о гостинице "Россия". Рас-скажете, как вы там с сенаторами встречались.

-- Ну, я, как всегда, предпочту послушать. Интересно, что сочи-нили ваши осведомители о встрече, на которой они не присутствовали.

-- И послушаете, и расскажете, Анатолий Борисович. А главное -думайте, думайте, как выбраться вам из положения, в котором оказа-лись.

Этим "думайте, думайте" завершались все наши последние беседы. Сюрпризом здесь было то, что Солонченко заранее предупредил меня о теме следующего допроса. Сделал он это в первый и последний раз. Во всех остальных случаях он начинал стандартной фразой:

-- Следствие располагает данными о... -- делал долгую паузу, за-гадочно глядя на меня, и лишь после этого переходил к вопросу, ко-торый всегда был неожиданным, ибо ни логической, ни хронологиче-ской последовательности в тематике бесед никогда не наблюдалось. Чем была вызвана в тот раз смена тактики -- не знаю. Должно быть, фортуне очень хотелось создать мне подходящие условия для начала игры. Если так, то ей это удалось.

Вновь оказавшись в камере, я стал размышлять: если это и впрямь был Левич, то о чем его могли допрашивать? Ведь Вениамин Григорь-евич отличался от остальных отказников не только широкой извест-ностью в научных кругах, но и крайним индивидуализмом. Он очень редко подписывал коллективные письма, предпочитая бороться само-стоятельно. Так что под подавляющим большинством документов, ко-торые я передавал корреспондентам или пересылал на Запад, подписи Левича не было. Он не участвовал в наших демонстрациях, хождени-ях по приемным; не пересекался я с ним и на встречах с иностранца-ми, за исключением одной-единственной: с теми самыми американ-скими сенаторами в июле семьдесят пятого года. Можно было предпо-ложить, что именно по этому поводу его и допрашивают.

В следующий раз я был вызван к следователю двадцать пятого июля.

-- Ну, с какого номера тандема начнем? -- спросил Солонченко, охотно перенимавший в наших беседах мою терминологию.

-- С первого, естественно.

-- С первого так с первого. Я ведь всегда иду вам навстречу, -- и он стал читать показания Липавского о том, как тот возил меня на телефонные переговоры за несколько часов до встречи с сенаторами в гостинице "Россия". Рассказ свидетеля о поездке изобиловал неточно-стями и домыслами, явно продиктованными ему КГБ, а сведения о са-мой встрече с американцами были скудными и приблизительными, что и немудрено: ведь Липавский, как и Цыпин, чьи показания тоже были мне зачитаны, знал о ней лишь с чужих слов.

Я вел себя как обычно: признал, что участвовал в этой встрече, отказался комментировать услышанное и аккуратно конспектировал все, не забывая отметить даты допроса свидетелей.

Солонченко записал мой ответ в протокол, встал, прошелся по ка-бинету и, вернувшись к своему столу, сказал:

-- Вы все жаловались, что вам скучно слушать показания одних и тех же свидетелей. Что ж, мы учли ваши пожелания. Послушаем те-перь, что рассказывает другой человек, не из этого тандема, к тому же -- участник той встречи.

Он медленно протянул руку к каким-то бумагам, лежавшим перед ним, выжидающе глядя на меня и самодовольно улыбаясь. Вот он, мой шанс! Опустив глаза к своим записям и стараясь говорить как можно более равнодушно, я произнес:

-- Левич Вениамин Григорьевич. От какого числа, говорите, до-прос?

Сказал -- и испугался: естественно ли получилось? Не поймет ли следователь, что я блефую? Но, подняв глаза, сразу же увидел: удар достиг цели. Солонченко все так же пристально смотрел на меня, но уже без улыбки, вопросительно и зло, и был похож на человека, не-ожиданно лишенного заслуженной награды. Он, не глядя, положил протокол допроса Левича на стол и сказал:

-- Минуточку, минуточку! Вот вы, кажется, и проговорились, Ана-толий Борисович. Откуда вы знаете, что речь идет о Левиче?

Это были, наверное, самые приятные слова, услышанные мной от кагебешника с момента ареста. Клюнули! И не просто клюнули, раз сказали: "Вот вы, кажется, и проговорились", -- значит, подозревали. А если подозревали, что я как-то связан с волей, то никаких фундаментальных расхождений между моей позицией и позицией моих дру-зей, скорее всего, нет!

Радуясь легкой победе и одновременно боясь поверить в нее, я ос-мелел и произнес с наигранным раздражением:

-- Вы сами мне сказали сейчас, что будете читать показания Ле-вича. Я и спрашиваю: от какого числа? Имею я право это знать или нет?

Солонченко сел и стал медленно раскачиваться на задних ножках стула, постукивая при этом пальцами по столу, -- это была одна из его любимых поз во время наших бесед.

-- Так-так, -- протянул он задумчиво, -- так-так... Ну что ж, я выясню, откуда это вам стало известно, можете не сомневаться.

Он что-то записал в свой блокнот и, снова взяв в руки протокол допроса Левича, зачитал мне из него пару отрывков. Как я и думал, ничего "разоблачительного" в этих показаниях не было. Наоборот, Ве-ниамин Григорьевич, лаконично рассказывая о встрече с сенаторами, старался как можно реже упоминать имена ее участников, а мою роль сводил лишь к переводу нескольких выступлений. Прочел это следо-ватель явно с другой целью: убедить меня в том, что число людей, дающих показания, отнюдь не ограничивается тандемом стукачей. Но сюрприз сорвался, и Солонченко, записав мой отказ от комментариев, отправил меня в камеру.

За обедом я напряженно размышляю: надо развивать успех немед-ленно, пока Солонченко не узнал, что Левича я встретил в коридоре. Докопается ли он до этого? Признается ли надзиратель в своей про-машке? В любом случае рисковать нельзя. Вся идея игры в том, чтобы после того, как они станут подозревать меня в связи с волей, "прого-вориться" о чем-то интересующем меня, как о факте, который мне из-вестен, и посмотреть на их реакцию. О чем? О том, что Боб на сво-боде? Нет, этого КГБ сейчас ни за что не признает. Нужно, чтобы их подозрения в существовании у меня контакта с волей переросли в уве-ренность, -- тогда посмотрим. О том, что больше никто из отказников не арестован? А вдруг это не так? В конце концов я останавливаюсь на Лернере. Они утверждают, что он раскололся, сотрудничает с ни-ми, обещают очную ставку... Я решаю начать с этого.

Первые же слова Солонченко после перерыва действуют на меня как холодный душ. Он берет со стола листок бумаги и говорит:

-- Двадцатого июля вас допрашивали с двух часов, а Левича -- с двух часов двадцати минут. Так что вы вполне могли встретиться с ним в коридоре. Вот и вся загадка, верно? -- улыбается он, с вызовом глядя на меня.

-- Да? А разве можно встретиться с кем-то в коридоре? -- изобра-жаю я удивление, но чувствую себя при этом как шахматист, размеч-тавшийся о красивой комбинации и получивший детский мат.