История одного супружества - Эндрю Шон Грир Страница 37

(отказавшего им в помиловании) с широкой улыбкой, где газетный карикатурист заменил каждый зуб крошечным электрическим стулом. Но в моем районе ни одна душа не сомневалась ни в вине Розенбергов, ни в том, что их пристенный столик был сделан специально для фотографирования документов, а не куплен в «Мэйсиз», чтобы поставить на него телефон, ни в судебной системе, которая их судила и приговорила, ни в суде высшей инстанции, который не стал рассматривать их апелляцию. И в Сансет не спорили за и против казни – такие разговоры велись к востоку от нас, в Норт-бич или даже среди чернокожих коммунистов в Филморе, с которыми мы не были знакомы, – нет, в нашей части города царило предрассветное возбуждение толпы, собравшейся любоваться повешением, прихватив корзинки для пикника.

Когда мы снова встретились в Плейленде, я сказала Баззу, что выполнила его просьбу. Кажется, он испугался – приступ совести, – потом положил шляпу на волнолом и сказал:

– Уверен, что уже слишком поздно.

Я сказала, что ничего больше не придумала.

– Не волнуйся, поживем – увидим. Конечно же, ничего не будет.

Десятки птиц сидели на песке, глядя на нас, и щебетали. Мы долго стояли у волнолома, скрытые проходящей мимо толпой, не зная, что сказать друг другу. А когда мы сошли с набережной, нас чуть не застукали.

Базз рассуждал о наших будущих свиданиях – он думал о кинотеатре. Мы стояли возле того поезда ужасов, рискуя быть поглощенными толпой жующих попкорн бойскаутов. Он наклонялся ко мне очень близко, чтобы перекричать беснующихся мальчиков, и тут я увидела, как со стороны парка движутся две знакомые соломенные шляпки с волнистыми лентами.

– Перли! – закричали они.

Я немедленно шагнула в сторону, дала Баззу раствориться среди скаутов (извержение попкорна, «Привет, мистер!») и продолжила идти, чтобы встретиться с тетушками в одиночку.

– Ты вышла на прогулку! – объявила одна из них.

– С Сыночком сидит Эдит.

– А Холланд тут? – осторожно спросила другая.

– Нет, конечно, он на работе.

– Откуда тогда эта шляпа?

Я посмотрела вниз – ну конечно, вот он, Баззов двухунциевый Доббс, который он с гордостью сворачивал в трубочку и запихивал в карман, а потом доставал невредимым. Наверное, я подобрала его с волнолома. У меня в руках мужская фетровая шляпа. В голову не приходило ни одного правдоподобного объяснения. Но мы не так интересны другим людям, как думаем. Они не моргнули и глазом, когда я ответила:

– Я не могу объяснить.

– А у нас совершенно ужасные новости, – сказала Беатрис.

Я улыбнулась. Базз стоял, спрятавшись среди мальчишек, словно статуя в бурлящем фонтане.

– Да что вы говорите.

– Про ревнивую жену. Во Фресно.

– Кажется, во Фресно случилась предыдущая история?

– Ну, видимо, там такое сплошь и рядом! – с негодованием заявила она. – Ревнивая жена взяла самолет и врезалась на нем в детскую площадку возле дома. И написала записку.

– Вот послушай, – сказала Элис, окутанная шлейфом старой любви. – В записке для мужа говорилось: «Ты однажды сказал, что все со всем смиряются. Но это неправда, и я тебе докажу». Только представь – написать такое.

– Куда уж мне.

– И чтобы доказать, она забрала то, что он любил, – сказала Беатрис.

– То, что он любил, – повторила ее сестра.

Беатрис засопела.

– Но самое ужасное, самое ужасное…

Самое ужасное было то, что в самолете была их дочь, а также их собака: то, что он любил. Они все рухнули на землю, объятые пламенем. И теперь это была не радиопостановка.

Одна из тетушек вздыхала:

– А муж, только представьте, муж смотрел, как падает самолет…

– Вот тебе и ревность, – сказала другая, со значением глядя на меня. – Вот на что способны женщины. А в большинстве браков как-то справляются. – Она стояла, как каменная колонна, и повторяла: – Большинство пар как-то справляются.

– Какой ужас, – сказала я, – думать о таком перед свадьбой, Элис.

– Ну…

– И знаешь, этот друг Холланда, тот милый белый паренек, – встряла Беатрис, – Не хочу мешать вашей дружбе. Но ты должна знать, что он лгун. Он страшный лгун.

– Да-да, Перли, – закивала Элис.

– Он всем говорит, что он отказчик. Но это неправда. Он трус. Трус и лжец. Он отрубил себе палец, чтобы не идти на фронт, точно тебе говорю, это же видно.

– На твоем месте мы бы с ним не водились.

– Подумай о Сыночке.

Интересно, что было у них на уме. Эти женщины, должно быть, знали гораздо больше, чем показывали. Тот давнишний ланч, «тревоги о прошлом» и крик «Не выходи за него!» – все говорило о том, что они зорко наблюдали. Они чувствовали, что что-то меняется, как слепой чувствует бурю, и в своей неловкой манере пытались нас остановить. Они были ужасно напуганы и пытались мне помочь.

Много позже я сообразила, что они, должно быть, видели насквозь всех нас. Они проводили свои стародевические часы при нас, отгородившись вязанием, – поколение женщин, которое ничего не слушало, но все видело, – и они видели все наши сердечные стремления. Не говорю, что они их одобряли. Думаю, обе они пеклись только о том, чтобы их племянник был счастлив, в их понимании счастья, и готовы были на все ради его спасения. Они думали, что его спасу я, но начинали сомневаться в этом. Мне не хватало чутья. Я была