Право на одиночество. Часть 1 - Сергей Васильцев Страница 46

* Ладно, вали! – нежно напутствовал меня Александр. И Марина мило хихикнула вслед.

Я неторопливо брел к остановке по разбросанному району постройки семидесятых и аккуратно обходил глубокие лужи, когда на голову обрушился звонкий гогот и, почти цепляя крыльями крыши многоэтажек, над городом клином прошел гусиный косяк. Уже месяц продолжался сезон охоты. И я непонятно каким образом (очень понятно каким образом!) об этом забыл совершенно. Вот это да! Остальной путь домой я бежал там, где не ехал. И, ворвавшись в квартиру, первым делом позвонил Лехе.

Леха – мой давний кореш. Особенно в делах охоты. Он немного сноб и очень занятой человек. Живет самостоятельно и не сильно привередлив в плане хозяйства и нежного пола. Я слышал, что бойкая и страстная девица послешкольного возраста давно живет у него в качестве содержанки и радуется только дорогим покупкам. Собирается, как мне кажется, втихую подарить ему ребенка и устроить себе грядущую обеспеченную жизнь. Забавно. И еще забавней, что его это не особенно и волнует. Но это – совсем не тема для наших разговоров. Он никогда не откровенничал по сему поводу, а я не лез. Это хоть и было небезынтересно, но не имело к общим делам никакого отношения.

Мы встречались нечасто. Если только не охота. Именно та страсть, которая пуще неволи, которая вытряхивала нас из городской оболочки наодеколоненных хлыщей и давала понять, что и ты часть распластавшегося вокруг мира, мира без строгих граней, сроков и компромиссов.

Леха очень обрадовался моему звонку. Он был как всегда (впрочем, как и я в его) не в курсе моих личных проблем. Но вот наши охотничьи дела! Завтра же грузим в его новый «Ford-Scorpio» пожитки, Лешкиного элитного красного сеттера Гнора, наши приобретенные с таким трудом классические вертикальные МЦ-8 с двумя парами сменных стволов. И – на гусей.

Я предупредил родителей. Не взял, несмотря ни на какие слезы и уговоры, Катю, и уже к вечеру следующего дня мы сидели у костра в 200 км к северу от Петербурга. От Ладоги нас отделяли только каналы. А вокруг: серые поля, канавы, кусты да перелески. В котелке, приправленная несколькими картофелинами, головкой лука, десятком горошин черного перца и ложкой соли, варилась пара тетеревей. Гнор – соавтор обоих чернышей меланхолично полеживал у ног хозяина.

За линией костра жил почти первозданный мир. Жил своей обычной жизнью. Хищники стерегли зазевавшуюся пищу, чтобы поскорей набить брюхо теплым пахучим мясом. Одни спасались и прятались, другие настигали, убивали, рвали на части свежую, сочную плоть. И так было всегда. Норма существования на фоне безмятежного пейзажа. Мы приобщались…

Особенности национальной охоты были представлены поллитровкой ливизовской водки, которая опустела едва на треть. Умиротворенные долгим блужданием наедине с собственными мыслями в замершем осеннем ландшафте, мы избегали разговоров о делах. Наслаждались тишиной пасмурного осеннего дня. Слова произносились в полголоса. Тема беседы тоже соответствовала: как лучше поставить по вальдшнепиным высыпкам собаку, уже хорошо натасканную на дупеля и бекаса. Стоит ли выдавливать с кочкарника перемещенного гаршнепа (он же совершенно скрадывает запах!) или заниматься споротым уже карастелем. Сеттер непременно вязнет и путается в его следах, особенно по некосям.

– Как в этом году на зайцев? – спросил Алексей очень осторожно. Уж он то знал, что тема звериной охоты до сих пор еще находится для меня на грани табу.

Это произошло ровно год назад. Стояла та пора осени, когда деревья растеряли все свои листья и походили то ли на небесные трещины, то ли на щетки. И эти щетки уже соскребли с неба всю голубую краску. Только рябина сохраняла привязанность к ярким цветам. Красные грозди на фоне голубоватых елей.

Птицы улетели. И даже дождь ленился падать на землю. Облака лишь кое-где взбухали мыльной пеной на сплошном сером покрывале. Даже оказавшись на природе, я продолжал мыслить урбанистическими категориями, накладывая их на окружающую первозданность.

Дни точь в точь походили друг на друга. Казалось, что время заблудилось в этом плешивом осеннем лесу. И состояние покоя перетекало в тебя даже если ты пытался остаться в стороне. Я люблю это безвременье года больше всех остальных времен. И чахлый лес, где листья тихонько переговариваются под ногами, и нет необходимости думать о чем-то еще. Монотонность пожухлой листвы. Прозрачность леса. И тишина, которую слышишь даже за собственным дыханием и куролесом гончих у ног.

Я спустил отменную гончую пару со смычка. И они ходом бросились в лес. Заводила Рыдал готов был выпрыгнуть из собственной шкуры. А умница Дара демонстрировала сноровистость породистой выжловки в расцвете лет. Ей вовсе и незачем спешить с таким кавалером. Я успел снова погрузиться в свои мысли, когда неожиданно близко раздался отчаянный вопль выжлеца, помкнувшего на глазок. К его заливистому баритону, который почти не разрывался на отдельные взбрехи, скоро присоединилось ровное бухтение Дары. Подвалила и она. Гон пошел. Собаки гремели почти без сколов. Заяц двинул по малому кругу, норовя скорее уйти на лежку, и опытные собаки не отпускали его больше чем на сотню метров. Я определил направление гона, остановился на чистине и стащил ружье с плеча. Переложил поудобней и стал ждать. Зверь появился вдруг, одним прыжком перелетев половину просеки. Я вскинул ружье, почти не целясь. Бухнул выстрел. Заяц перевернулся через голову, упал и заплакал: «Ой мамочки! Ой-ой-ой, – причитало бьющееся на просеке существо. – Ой, мамочки!» Плачь – настоящий детский плачь – как иголки втыкался в уши. Я выстрелил еще раз. Удар дроби швырнул тельце в сторону, искалечив задние ноги. Но заяц остался жив. Плачь перешел в хрип, перемежаемый всхлипыванием: «Ой, больно, ой!» – звенело в ушах. Руки сами разломил ружье. Пальцы дрожали, и мне никак не удавалось выдернуть из стволов прикуковевшие гильзы. Я все дергал и дергал, суетился как зверь, сам себя загнавший в клетку. Этот хрип, этот крик прилипал к коже, гнал меня прочь. Но ноги не шли. Минуту спустя, вылетевший из леса Рыдал в одно мгновенье прикончил умирающего зайчишку.

Я сел на пень и достал фляжку коньяку:

* С полем! – чокнулся со стволами ружья. – С полем…

Коньяк был хороший и сразу от нёба пошел во внутрь. Азарт – не причина, а спирт – не советчик. Но я тут же вспомнил про нож, висящий на поясе и пустил его в ход. Новые патроны вошли на место старых. Собаки тем временем огрызались у замершей белой тушки. Я встал и пошел резать задние лапы –