Михаил Чехонин - «Горячий свой привет стране родной…» (стихи и проза) Страница 5

Московит

Да, я из той холодной дали,Где шум лесов и рокот водПлетут канву такой печали.Какой не знает ваш народ.

Там песня — птица золотая —Приносит радостный привет,Там ветры буйные гуляют.Лаская грусть, какой здесь нет…

Я берегу больную ласкуПрозрачных, северных ночей —Я лучше расскажу вам сказкуО странной родине моей.

Но не просите песни звонкой,Когда мне не о чем скорбеть, —Я слишком сыт для грусти тонкой,Я слишком счастлив, чтобы петь.

Завтра

Еще одно воспоминанье,Еще один глоток вина —Не омрачай мое сознаньеВиденьем завтрашнего дня.

Не пережитое тобоюЕще сегодня не прошло,Оно парит над головоюНевозмутимо и светло.

А завтра — праздничные ризыИли последнее прости,Какие новые сюрпризыЗахочет жизнь преподнести.

Пускай слепое ожиданьеНе видит завтрашнего дня —Еще одно воспоминанье,Еще один глоток вина.

Вызов

Там, где пронзительно и остроГуляет ветер над водой,Лежит мой заповедный остров,Покрытый снежной пеленой.

Туда, в безжизненные грани,Меня надежды понесли —Найти в холодном океанеПоследний путь своей земли…

Я мыслю: волею упорнойРаздвинуть каменные льды,Пусть мой корабль плывет по чернойИ узкой полосе воды.

И близкий так к заветной цели,Я клич бросаю в темноту:Беснуйтесь, снежные метели,Вы рвете только пустоту.

1932

Дорога

Дорога поет и шумит, как река,Съедая на сердце тоску,Как кони степные, летят облакаВ каком-то горячем скаку.

Уж скоро потянутся птицы на югКрикливой такой чередой —Дорога, старинный и верный мой друг,Дай снова обняться с тобой.

Знакомые песни я вновь узнаю —Да, это моя сторона.Вот только боюсь, что в домашнем краюНикто не узнает меня.

Придут посмотреть заграничный костюм,Да слов не найдется со мной.И я замолчу, спотыкаясь от дум,Усталый, нелепый, смешной…

Старинная бабка на чей-то вопросПрошамкает только: «Кажись…И ликом похож, и отцовский и рост,Ну что же, пришел — так садись».

Мама

Остров прекрасной жалостиВ море житейских бед.Мама, купи мне, пожалуйста,Трехколесный велосипед…

Помнишь, зелень крапивнаяДико цвела у крыльца?Ты была тогда очень красивая,С полным овалом лица.

С вечными, звонкими песнямиВ праздник пекла пироги,Весело прыгали блескамиСерьги и кольца твои…

Да. Да. Конечно. Разумеется.Сказка превращается в быль,Память же былью развеется,Как ветром дорожная пыль.

И никому не надо шалости,Растянутой на тридцать лет…Мама, купи мне, пожалуйста,Пробочный пистолет.

Отчего ты так молчалива,На тебе не видно лица…А чудная была крапиваУ самого крыльца!

1939

Ночь

Вечер — сторож долгих снов —Разомкнул свои объятья,Словно символы проклятьяСтали остовы домов.

В тихом беге на востокГасли искры золотые,Сыпал стрелы ледяныеВетер — яростный стрелок.

Где-то плакал хриплый альтОбескровленной машины,Оскорблено бились шиныО бесчувственный асфальт…

На заплеванных углах,Ожидая пьяной шутки,Зябко жались проституткиС кротким ужасом в глазах.

Ночь была полна чудес…Где-то пели и плясали.Но пришло полно печалиУтро — блудный сын небес.

Свет упал, и сторож сновСнова сжал свои объятья.Словно призраки проклятьяБыли тени от домов.

Поэма для виолончели

Ветер, ночью заблудившийся, играл,В темном небе плыли звезды-пузыри,Желтых листьев сумасшедший карнавалСобирался веселиться до зари.Ветер песенки насвистывал, шутяС тополями на бульваре городском,И, о чем-то вспоминая и кряхтя,Пререкался с буйным ветром старый дом.

А за окном плакала одинокаяДевушка с лакированными ногтями.У ней красные глаза и тихое сердце.На комоде — фотография мамы,А отца она не помнит…Ветер, ветер, пожалей одинокуюДевушку с лакированными ногтями.

Ставни хлопали в восторге от игры —Представленье удалось, как никогда.На балконе, там, где бедные миры,Даже лопнула какая-то звезда.Только глупые смотрели фонари,Как уходит ночь, зевая широко,И бледнели, и тускнели от зари,И вздыхали, беспричинно и легко…

Глоб Троттер

Ни родины, ни дома, ни семьиИ никого, кто ждал бы его где-то,Все для него — чужие и своиВ любой стране и в каждой части света.

Весь круглый мир он так исколесилРазвинченной и медленной походкой,Он отдыхал там только, где любил,Где песни пел и пил вино с красоткой…

Вот он идет — прямой, как истукан,В зубах «гаванна» терпкая, как жалость,В глазах воспоминанье дальних стран,А в сердце — бесконечная усталость.

На поясе болтаются ножи:Один морской, другой для харакири.Что для него спокойствие души,Когда душа, как гость в пустой квартире.

Опять запели жерла белых труб,И он спешит расстаться до заката,И сердце ноет вновь, как старый зуб,И облака опять летят куда-то…

Прощай, земля! И вновь горят зрачки,Глотая даль последней части света,В груди легко от сумрачной тоскиИ от того, что кто-то плакал где-то…

У часовщика

Бег времени отсчитывая мерно,Стоят на полках старые часы.Как много тайн они хранят, наверно,Какие им, наверно, снятся сны…

На циферблатах медных и картонныхВся гамма выражений наших лиц;Условный час застенчивых влюбленныхИ нудные минуты продавщиц.

Рассказывают, кашляя устало,О прошлых днях каминные часы,И глухо стонет сердце из металлаО том, что гибнут в ржавчине мечты…

Двенадцать. Часовщик сгибает спину…Ночь на дворе, но нужно сдать заказ —Он честно платит жизни-господинуЗа право жить — ценой усталых глаз.

Его искусство — это лишь терпенье,Упорный труд, а может быть, любовь,Он видит тайну вечного движеньяПотерянных мгновений и миров.

Он лечит часовые ревматизмы;Часы должны играть, ходить и бить…Смешной чудак, он чинит механизмы,Но жизнь свою не может починить.

О ней уж позаботится, наверно,Другой искусный, мудрый часовщик,И маятник отстукивает мерноЛетящий в бездну лет за мигом миг.

Когда ж рассвет в свои права вступает,Бросая в окна яркие лучи,Все так же бьют, и медленно вздыхают,И вспоминают прошлое часы.

Черная красавица

Из тебя не выйдет танцовщицыДаже негритянского балета,На тебя глазеют эти лицаТолько потому, что ты раздета.

Ты люба измученным от счастьяПьяного, двенадцатого часа,Только потому, что на запястьяТы надела кольца папуаса…

Ночь проходит, хлопая глазами,Кончен танец страсти и мученья —Пятна лиц колючими словамиЩедро рассыпают поощренья.

Танцуй и пой, веселая и злая,Тебя зовет ночной притон господ,Весь глупый мир глазами попугаяСпешит глядеть на голый твой живот.

Твоя печаль безмерна и бездонна,В горячем реве ярких медных труб,Никто не знает, черная Мадонна,О чем смеешься ты углами губ.

Лишь рано утром, пьяная от шутки,Безумной шутки прихоти людской,Ты выплеснешь над личиком малюткиВесь тихий ужас матери святой.

Пусть этот мир безжалостен и звонокК любви твоей и нежности большой —Молчи и знай, что черный твой ребенок,Быть может, будет с белою душой.

Угол города