Разбитое зеркало - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 59

В этот раз под бортом у «Лотоса» находилась баржа-водянка. Есть баржи-нефтянки, на них горючее возят, есть водянки – соответственно питьевой водой их загружают. Кроме питьевой воды, на барже был еще уголь, который везли в домики, на острова, – забрасывали заранее, до наступления осенних холодов.

Шкипер «Лотоса» сам стоял за штурвалом. Низкорослый, он был будто приплющен к земле, рост имел ребячий, а плечи, как у штангиста-тяжеловеса – полуметровые, руки длинные, жилистые, с твердыми мускулами. Сила в них была такая, что шкипер запросто рвал подковы. Если найдет где-нибудь пыльную, стертую по ребру подкову с торчащими из щелей квадратными гвоздями, зажмет ее своими крепкими руками, поднатужится, нальется вишневым соком, а потом спокойным жестом разведет руки в стороны. И в каждой руке у него по половине подковы.

Был шкипер в этот день не в духе. На переносье хмурые складки собрались, рот выгнулся серпом, концами книзу, пальцы так прочно припаялись к штычкам штурвала, что казалось, он вот-вот обломит их. Поскольку к боку «Лотоса» была намертво прикручена тяжелая баржа-водянка, суденышко не имело большой маневренности. Шкипер заложил размашистый вольный вираж, выходя на фарватер. Похмыкал недовольно, глядя на черный тяжелый морок, ползущий над самой головой, цепляющийся за верхушки невысоких мачт, залепляющий ходовые огни, делающий судно незрячим.

Оглянулся в ту сторону, где к борту была прикручена баржа, увидел совсем рядом тускловатые электрические светляки и недовольно подумал: «Надо бы вираж пошире заложить. Идем-идем, а берег все рядом, вон фонари на столбах горят, рукою дотянуться можно».

Ошибался шкипер «Лотоса». Отказало ему в эту морочную ночь чутье, умение видеть. Тускловатые электрические светляки, показавшиеся ему фонарями на столбах, были ходовыми огнями большого танкера, который шел по главному волжскому фарватеру вниз. Шел в полную скорость, надеясь через час быть в Каспии. «Лотос» с баржей-водянкой очутился у него на пути.

Хотя по правилам судоходства обстановочный кораблик должен был пропустить танкер и лишь потом войти в коридор фарватера, шкипер по случаю дурного своего настроения этого не сделал. В следующую секунду резкий удар встряхнул железное тело «Лотоса». Еще более сильный удар вырубил кусок борта у баржи-водянки. Вверх полетела и гулко ухнула в воду, будто тяжелая белуга, увесистая банка с краской-эмалью, затем, расплетаясь на лету, взвились обрывки канатов, которыми баржа была сцеплена с «Лотосом». С самого «Лотоса» сорвалась рубка, где находились шкипер, старпом, повариха – молоденькая васильковоглазая девчонка, направляющаяся на дальние земснаряды подменить свою подругу, тоже повариху и еще двое матросов. Были сметены в Волгу и те, кто находился на палубе «Лотоса».

Когда шкипер очутился в воде, то обнаружил, что в руках он по-прежнему сжимает рогульки штурвала, оторванного от колонки управления.

Баржа-водянка, когда ее подсек, вырубая клок борта, танкер, мгновенно опрокинулась и ребровиной своей, этим мощным, редкой крепости стыком днища и борта, поддела лишившийся управления «Лотос», и поскольку нагруженная баржа была все же тяжелее суденышка, то «Лотос» в считанные доли секунды опрокинулся. В воду полетели сорванные с петель железные двери, битое стекло, выдранные иллюминаторы, разломившаяся надвое труба, куски оснастки.

По скользкому, задранному вверх днищу «Лотоса» пробежала дрожь, будто суденышко было живым существом и никак не хотело умирать, потом в реку погрузился нос, зачерпывая открытым люком воду и оглушительно хлопая воздухом, вырывающимся из всех щелей, затем «Лотос» быстро, будто камень, ушел в глубь Волги. Над суденышком вспух гигантский воздушный пузырь, оглушительно пальнул, словно рядом разорвался снаряд, что-то дымное, посверкивающее искрами пронеслось над Волгой. Пронеслось и потухло.

Баржа-водянка с прорубленным бортом осталась на плаву, покачалась немного в ряби фарватера и тихо поплыла по течению вниз.

На огромном танкере вначале даже не заметили столкновения. Он продолжал свое спокойное быстрое движение в Каспий – судну надо было спешить в море, поскольку на Волге ожидался шторм, а шторм танкеру, что называется, был совсем ни к чему. Но потом кто-то с кормы мигнул прожектором, осветил черную дымную воду, увидел плавающих в волнах людей, и танкер застопорил свой ход.

Никто еще не знал в эти горькие страшные минуты, что вместе с потонувшим «Лотосом» ушли на дно Волги два человека. Два человека… Остальные, слава богу, были спасены матросами с танкера.

Одно из самых тяжелых зрелищ, что когда-либо доводилось видеть старшему механику «Лотоса» Сергею Сергеевичу Пчелинцеву, – это забой осетров. Ему и потом иногда снились тихие, окрашенные в спокойный розовый тон вечера, когда по банку идет, попыхивая черными и твердыми, словно резины, дымками выхлопа, катерок-буксир, а за ним, переваливаясь с борта на борт, словно объевшиеся косолапые утки, – грузные лодки-прорези. Каждая прорезь глубоко сидит в течении, чуть ли краями не зачерпывает едва приметную рябь. Тянутся лодки за буксиром медленно, неохотно, в нутро вода налита, а в воде этой плавают, поглядывают с тоской на розовое вечернее небо толстолобые шипастые осетры и длиннорылые, с птичьими клювами севрюги.

На приемных пунктах, на икорных суденышках, куда буксиры приводят набитые осетрами лодки, идет забой рыбы.

Два мускулистых, до коричневого сапожного глянца загоревших мужика выхватывают осетров из прорези за «уши» – эти толстые и прочные, словно прессованная фанера, плавники, и со всего маху бьют тяжелой колотушкой по хрящеватым рыбьим лбам. Осетры дергаются, рубят косо срезанными акульими хвостами воду, и, кажется, розовый вечер оглашается тяжелыми предсмертными стонами. Но нет – тихо, лишь тупой дополнительный удар колотушки по голове князь-рыбы, и осетриный хвост уже не дергается, не мутит воду, он дрожит в агонии. С него вместе с каплями черноватой густой крови стекают и шлепаются в прорезь последние капли жизни… А дюжие загорелые мужики, одетые в оранжевые светящиеся жилеты, поднатужившись, выбрасывают осетров, одного за другим, из прорези на деревянную палубу икорного суденышка. Там тоже работают люди, что короткими и широкими, словно саперная лопатка, ножами делают одно ловкое движение, и мутновато-блеклые животы осетров распахиваются надвое, будто пальто с оборванными пуговицами. В распахе среди одуванчиково-ярких, влажных брюшин покоятся желтовато-черные пироги, обтянутые белесой пленкой. Это икра. Икру сгребают в ведро, осетра же, еще трясущего хвостом от боли, отправляют в другие руки, на балык. А из прорези тем временем поступают новые рыбины.

Тишина стоит над банком. Тишина, сопровождаемая частыми мокрыми ударами, будто вальком колотят по белью, – это дюжие бойцы деревянными колотушками проламывают осетровые головы… Пчелинцев эту работу не любил – жалко было осетров, не в его характере подобное. Ибо по натуре своей он был человеком мягким, тихим – никто никогда не слышал, чтобы он повышал голос, ругался, суетился попусту. И отношение к Пчелинцеву у окружающих было под стать его характеру – добрым и тихим, – невозможно ведь поднять руку или же