Николай Гумилев - Шестое чувство Страница 6

Она

Я знаю женщину: молчанье,Усталость горькая от словЖивет в таинственном мерцаньеЕе расширенных зрачков.

Ее душа открыта жадноЛишь медной музыке стиха,Пред жизнью дольней и отраднойВысокомерна и глуха.

Неслышный и неторопливый,Так странно плавен шаг ее,Назвать нельзя ее красивой,Но в ней все счастие мое.

Когда я жажду своеволийИ смел и горд, – я к ней идуУчиться мудрой сладкой болиВ ее истоме и бреду.

Она светла в часы томленийИ держит молнии в руке,И четки сны ее, как тениНа райском огненном песке.

Из логова змиева

Из логова змиева,Из города Киева,Я взял не жену, а колдунью.А думал забавницу,Гадал – своенравницу,Веселую птицу-певунью.

Покликаешь – морщится,Обнимешь – топорщится,А выйдет луна – затомится,И смотрит, и стонет,Как будто хоронитКого-то, – и хочет топиться.

Твержу ей: крещеному,С тобой по-мудреномуВозиться теперь мне не в пору.Снеси-ка истому тыВ днепровские омуты,На грешную Лысую гору.

Молчит – только ежится,И все ей неможется,Мне жалко ее, виноватую,Как птицу подбитую,Березу подрытуюНад очастью, богом заклятою.

Я верил, я думал…

Сергею Маковскому

Я верил, я думал, и свет мне блеснулнаконец.Создав, навсегда уступил меня рокусоздатель.Я продан! Я больше не божий! УшелпродавецИ с явной насмешкой глядит на меняпокупатель.

Летящей горою за мною несется Вчера,А Завтра меня впереди ожидает, как бездна,Иду… но когда-нибудь в бездну сорвется гора,Я знаю, я знаю, дорога моя бесполезна.

И если я волей себе покоряю людей,И если слетает ко мне по ночам вдохновенье,И если я ведаю тайны – поэт, чародей,Властитель Вселенной – тем будетстрашнее паденье.

И вот мне приснилось, что сердце моене болит,Оно – колокольчик фарфоровыйв желтом КитаеНа пагоде пестрой… висит и приветно звенит,В эмалевом небе дразня журавлиные стаи.

А тихая девушка в платье из красных шелков,Где золотом вышиты осы, цветы и драконы,С поджатыми ножками смотритбез мыслей и снов,Внимательно слушая легкие, легкие звоны.

Ослепительное

Я тело в кресло уроню,Я свет руками заслонюИ буду плакать долго, долго,Припоминая вечера,Когда не мучило «вчера»И не томили цепи долга,

И в море врезавшийся мыс,И одинокий кипарис,И благосклонного Гуссейна,И медленный его рассказ,В часы, когда не видит глазНи кипариса, ни бассейна.

И снова властвует Багдад,И снова странствует Синдбад,Вступает с демонами в ссору,И от египетской землиОпять уходят кораблиВ великолепную Бассору.

Купцам и прибыль и почет,Но нет, не прибыль их влечетВ нагих степях, над бездной водной.О тайна тайн, о птица Рок,Не твой ли дальний островокИм был звездою путеводной?

Ты уводила моряковВ пещеры джиннов и волков,Хранящих древнюю обиду,И на висячие мостыСквозь темно-красные кустыНа пир к Гаруну-аль-Рашиду.

И я когда-то был твоим,Я плыл, покорный пилигрим,За жизнью благостной и мирной,Чтоб повстречал меня ГуссейнВ садах, где розы и бассейн,На берегу за старой Смирной.

Когда-то… Боже, как чистыИ как мучительны мечты!Ну что же, раньте сердце, раньте, —Я тело в кресло уроню,Я свет руками заслонюИ буду плакать о Леванте.

Жестокой

«Пленительная, злая, неужелиДля вас смешно святое слово: друг?Вам хочется на вашем лунном телеСледить касанья только женских рук,

Прикосновенья губ стыдливо-страстныхИ взгляды глаз, не требующих «да»?Ужели до сих пор в мечтах неясныхВас детский смех не мучил никогда?»

Любовь мужчины – пламень Прометея,И требует и, требуя, дарит,Пред ней душа, волнуясь и слабея,Как красный куст, горит и говорит.

«Я вас люблю, забудьте сны!» – В молчаньеОна, чуть дрогнув, веки подняла,И я услышал звонких лир бряцаньеИ громовые клекоты орла.

Орел Сафо у белого утесаТоржественно парил, и красотаБезтенных виноградников ЛесбосаЗамкнула богохульные уста.

Любовь

Надменный, как юноша, лирикВошел, не стучася, в мой домИ просто заметил, что в миреЯ должен грустить лишь о нем.

С капризной ужимкой захлопнулОткрытую книгу мою,Туфлей лакированной топнул,Едва проронив: «Не люблю».

Как смел он так пахнуть духами!Так дерзко перстнями играть!Как смел он засыпать цветамиМой письменный стол и кровать!

Я из дому вышел со злостью,Но он увязался за мной,Стучит изумительной тростьюПо звонким камням мостовой.

И стал я с тех пор сумасшедшим,Не смею вернуться в свой домИ все говорю о пришедшемБесстыдным его языком.

Укротитель зверей

…Как мой китайский зонтик красен,Натерты мелом башмачки.

Снова заученно-смелой походкойЯ приближаюсь к заветным дверям,Звери меня дожидаются там,Пестрые звери за крепкой решеткой.

Будут рычать и пугаться бича,Будут сегодня еще вероломнейИли покорней… не все ли равно мне,Если я молод и кровь горяча?

Только… я вижу все чаще и чаще(Вижу и знаю, что это лишь бред)Странного зверя, которого нет,Он – золотой, шестикрылый, молчащий.

Долго и зорко следит он за мнойИ за движеньями всеми моими.Он никогда не играет с другимиИ никогда не придет за едой.

Если мне смерть суждена на арене,Смерть укротителя, знаю теперь,Этот, незримый для публики, зверьПервым мои перекусит колени.

Фанни, завял вами данный цветок,Вы ж, как всегда, веселы на канате,Зверь мой, он дремлет у вашей кровати,Смотрит в глаза вам, как преданный дог.

Отравленный

«Ты совсем, ты совсем снеговая,Как ты странно и страшно бледна!Почему ты дрожишь, подаваяМне стакан золотого вина?»

Отвернулась печальной и гибкой…Что я знаю, то знаю давно,Но я выпью, и выпью с улыбкой,Все налитое ею вино.

А потом, когда свечи потушатИ кошмары придут на постель,Те кошмары, что медленно душат,Я смертельный почувствую хмель…

И приду к ней, скажу: «Дорогая,Видел я удивительный сон,Ах, мне снилась равнина без краяИ совсем золотой небосклон.

Знай, я больше не буду жестоким,Будь счастливой, с кем хочешь, хоть с ним,Я уеду, далеким, далеким,Я не буду печальным и злым.

Мне из рая, прохладного рая,Видны белые отсветы дня…И мне сладко – не плачь, дорогая,Знать, что ты отравила меня».

У камина

Наплывала тень… Догорал камин,Руки на груди, он стоял один,

Неподвижный взор устремляя вдаль,Горько говоря про свою печаль:

«Я пробрался в глубь неизвестных стран,Восемьдесят дней шел мой караван.

Цепи грозных гор, лес, а иногдаСтранные в дали чьи-то города.

И не раз из них в тишине ночнойВ лагерь долетал непонятный вой.

Мы рубили лес, мы копали рвы,Вечерами к нам подходили львы.

Но трусливых душ не было меж нас,Мы стреляли в них, целясь между глаз.

Древний я отрыл храм из-под песка,Именем моим названа река,

И в стране озер пять больших племенСлушались меня, чтили мой закон.

Но теперь я слаб, как во власти сна,И больна душа, тягостно больна.

Я узнал, узнал, что такое страх,Погребенный здесь в четырех стенах.

Даже блеск ружья, даже плеск волныЭту цепь порвать ныне не вольны…»

И, тая в глазах злое торжество,Женщина в углу слушала его.

Оборванец

Я пойду по гулким шпаламДумать и следитьВ небе желтом, в небе аломРельс бегущих нить.

В залы пасмурные станцийЗабреду, дрожа,Коль не сгонят оборванцаС криком сторожа.

А потом мечтой упрямойВспомню в сотый разБыстрый взгляд красивой дамы,Севшей в первый класс.

Что ей, гордой и далекой,Вся моя любовь?Но такой голубоокойМне не видеть вновь!

Расскажу я тайну другу,Подтруню над ним,В теплый час, когда по лугуВечер стелет дым.

И с улыбкой безобразнойОн ответит: «Ишь!Начитался дряни разной,Вот и говоришь».

На берегу моря