Разбитое зеркало - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 62

При воспоминании о Ежове Пчелинцев вздрогнул, ожесточенно покрутил головой, словно хотел вытряхнуть эту фамилию из собственного мозга. Опять Ежов! Он ведь и Марьяну бросит… Точно, бросит он тебя, Марьян.

Бессильно скрипнув зубами, Пчелинцев ощутил, как по щеке потек теплый скользкий шарик, шустрый, словно комочек ртути. Ладно, не к чему мокрить собственные щеки, мокроты и так более чем достаточно. Жаль вот только, что судьба так несправедлива к нему – он, Пчелинцев, заперт и если через несколько часов не выберется отсюда, то погибнет, а Ежов, красавчик писанный, ходит, наверное, сейчас по берегу, дамам рассказывает, в какой он оборот попал, как смерти в глаза заглянул, да не понравился пустоглазой…

Начали нехорошо дрожать руки и отчего-то закаменели, совсем непослушными сделались колени. Пчелинцев усмехнулся горько, одиноко – не приведи бог, если такое испытание на долю Ежова выпадет. От страха красавчик, наверное, и окочуриться может.

И все-таки в том, что руки дрожат, ноги негибкими деревяшками стали, не Ежов виноват, нет. Вон и спина вся с прилипшей к ней майкой пупырчатой пшенкой покрылась. Хоть и лето на улице и днем жара до тридцати пяти градусов поднимается, а здесь, на волжском дне, холодно, очень холодно. Температура воды здесь градусов шесть-семь, не больше.

Этак и замерзнуть, пожалуй, недолго. Но холод – это полбеды. Страшно другое – с каждым вздохом Пчелинцева уменьшается кислородный пузырь в кубрике. Кислород тает, и тают соответственно шансы на жизнь. А потом в корпусе, видать, свищи есть – пузырь и по этой причине тает, к горлу подступает вода. Надо спешить.

Летом дни на Волге стоят долгие, затяжные – вот уже и солнце завалилось за линию горизонта, и времени уже немало, а на улице все еще светло. Потом на бледном лике угасающего дня проступают звезды-конопушины, вначале неясные, слабенькие, но затем стремительно набирающие силу. И только тогда на землю ловко и бесшумно наваливается ночная чернота.

В сумерках Марьяна на моторке приплыла к островку, от которого должен был отправиться в плавание «Лотос». Тупо ткнувшись носом в заросший камышовыми дудками берег, моторка остановилась, движок дважды чихнул и замолк – хоть и имела Марьяна документ на управление моторной лодкой, а водителем она была не ахти каким, поэтому вся бегающая по воде механика плохо подчинялась ей.

Она спрыгнула на берег, держа в руках модные, лишь сегодня купленные в магазине джинсовые босоножки, сбросила с носа моторки веревочную петлю, зацепила ею за сук.

Пошла к причалу босиком, ощущая, как вечерняя трава приятно холодит ступни ног, щекочет щиколотки, и есть во всем этом что-то домашнее, милое, близкое душе. Она не могла ответить себе на вопрос, зачем приехала сюда – совершила этот поступок совершенно бесконтрольно, по какому-то слепому позыву души. Потянуло – и все!

Причал, где стоял «Лотос», был маленьким – метров тридцать длиною, не больше, тут только два катера и в состоянии пришвартоваться. К самому «Лотосу» Марьяне подходить нельзя было – мог увидеть Пчелинцев, а ей не хотелось причинять ему боль, мог увидеть и шкипер – человек грубый, привыкший материться не только при мужиках, а и при женщинах, могли увидеть и другие, с кем Марьяне сейчас не хотелось встречаться. Ей нужен был сейчас один человек, только один – Володя Ежов.

Все, что связывало ее с Ежовым, возникло как-то слепо, безотчетно, это было похоже на прыжок с крутого высокого берега в воду, когда важно бывает не как вонзишься в эту воду, не ощущение глубины, в которую ты стремительно входишь, не полумрак и прохлада, а сам полет. По-о-ле-ет! Именно в этом полете, когда невозможно даже оглянуться, рассмотреть, что же есть слева и справа, каков цвет неба, каковы цвета воды и берега, Марьяна сейчас и находилась.

Обстановочное судно заканчивало грузиться. Марьяна остановилась в ивняке и, потирая ногою о ногу – навалились комары, – начала дожидаться момента, когда Ежов окажется где-нибудь неподалеку и можно будет окликнуть его.

Минутой спустя она рассмотрела то, чего не видела раньше, – в притеми кустов, по ту сторону причала, тоже появилась женщина, молодая, моложе Марьяны… Марьяна, как всякий человек, выросший в рыбацкой семье, обладала острым взглядом, решительным характером, осторожностью, – хорошо разглядела ее, увидела, что женщина, стоявшая в ивняке по ту сторону причала, тоже босиком, тоже обувь бережет. Улыбнулась понимающе, бросила джинсовые танкетки на землю, сунула в них ноги, застегнула пряжки.

– Интересно, к кому же ты, босоногая такая, пришла, а? – поинтересовалась Марьяна вслух.

В глубине груди шевельнулся холодный подозрительный комок – уж не к Ежову ли? Марьяна ожесточенно потрясла головою, рассыпав тяжелые светлые волосы по плечам. Собрала их в руку, хотела было затянуть пряжкой, но в это время увидела Ежова – тот по гибкой деревянной сходне спустился на причал, внимательно огляделся по сторонам, и Марьяну опять кольнуло острое: неужто эта девчонка пришла к нему? Но нет – девчонка, стоявшая в ивняке по ту сторону причала, даже не шевельнулась. У Марьяны отлегло: значит, не к Ежову.

– Володя, – позвала она тихо, каким-то раненым голосом, но Ежов не услышал. Тогда Марьяна позвала громче. Ежов опять не услышал, и ей от этого стало больно.

Она вышла из ивняка, тут Ежов увидел ее, высокий, легкий, гибкий, вдруг сорвался с места и понесся к ней. Подбежав, схватил за плечи, увлек в ивняк, заговорил хрипло:

– Ты что? А вдруг заметят?

– Ты не бойся, Володенька, Пчелинцев уже все равно обо всем знает, а другим до нас дела нет.

Хоть и говорила Марьяна легко и вроде бы бездумно, на самом деле это было не так – она боялась, и не только злых языков боялась. Но ради того, чтобы повидать Ежова, была готова поступиться многим. В общем-то, не только многим, но и всем… Ох и захватывающим, долгим, слепящим был полет, в котором она находилась!

– Дела, говоришь, никому нет? – Ежов прижал ее к себе. – А общественность на что существует?

– Общественность ныне в такие дела не вмешивается. У нее других забот полно. Да и поздно вмешиваться-то. Есть суд на подобные вещи другой – суд свой собственный.

– Чего это тебя в философию потянуло?

– Не знаю. – Марьяна потерлась щекой о его руку. – Тревожно мне что-то. Не ведаю даже, почему так тревожно. Ты в приметы веришь?

– Ап! – Ежов сделал хлопок рукой. – Смотри, комара какого здорового поймал! Суп из него можно варить, такой представительный, толстый и длинный комар! Из верхней части кулака голова торчит, из нижней – ноги… Видишь?

– Веришь в приметы или нет? – упрямо спросила Марьяна.

– Это важно?

– Как сказать… Зеркало у меня сегодня разбилось. Огромное зеркало, от старинного трюмо. На