Разбитое зеркало - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 63

– Ну и что же из этого следует?

– Разбитое зеркало – к несчастью.

Ежов снял руку с Марьяниного плеча. Совсем близко она увидела его лицо с упругими желваками, напряженно двигавшимися под кожей щек, шероховатые от ветра губы, глаза, спрятанные в затень бровей.

– Примета, значит? – шепотом спросил он, что-то прикидывая в уме, и Марьяна поняла, что он прикидывал, похоже, опасался стычки с Пчелинцевым. А раз такая примета выпала, то этой стычки не миновать.

– Ты Пчелинцева не бойся, – успокоила она, – он не то чтобы человека, он воробья, он даже муху не обидит.

– Что верно, то верно, – усмехнулся Ежов. – Подойдет такой мухолюб сзади, шкворнем по черепу саданет, к ногам груз прикрутит – и в Волгу. Ищи потом, свищи со свечками, куда это товарищ Ежов подевался? А он на дне лежит, с рыбами беседу ведет…

– Напрасно ты, – тихо сказала Марьяна и, желая перебить тему, заговорила быстро, нанизывая слова, будто бусинки на шелковый шнурок: – Тетка Васена до войны у нас в Астрахани на медицинском пункте фельдшерицей работала. Как-то в субботу пришла она на пункт уборку делать, сняла со стены зеркало, протерла его и только собралась повесить обратно, как зеркало из рук и выскользнуло… Само выскользнуло, хотя тетка держала его крепко. А через несколько часов началась война. Утром тетке Васене пришла повестка – срочно явиться в военкомат. Она явилась, а военком ей и говорит: «Опоздали. Ваша часть уже ушла на фронт». Так воевать она уехала с другой частью. А те, не дождавшиеся ее, под бомбежку угодили. Ты вот что, Володь, – Марьяна протянула руку, провела пальцами по ежовской щеке, произнесла: – Может, тебе не надо ходить в этот рейс? Может, на берегу останешься, а?

– Не могу, – вздохнув, покрутил головой Ежов, и Марьяна опустила руку.

– Понимаешь, я проверила крючья, на которых висело зеркало, – целы, проверила петли – тоже целы. А зеркало грохнулось. Само по себе. Не к добру это. Ой не к добру.

Ежов напряженно, с сырой хрипотцой рассмеялся.

– Ну и страсти же ты преподносишь. Страсти-мордасти.

– Не ёрничай, – строго одернула его Марьяна, – я ведь серьезно. Специально из-за этого приехала.

– Знаешь что… Пойдем-ка мы во-он туда, там один уютный уголок есть. – Ежов снова обнял Марьяну за плечи, а она, понимая, в чем дело, скользнула из-под руки вниз, отступила на шаг.

– Нет.

– Ну, Марьяна…

– Не будем больше на эту тему говорить. Ладно?

– Ну, маркиза, вам не угодишь, – манерно произнес Ежов, развел руки в стороны. – Как хотите, как хотите…

Было в его голосе что-то колющее, обидное для Марьяны, и она поморщилась. Ежов заметил это, смежил веки и, желая снять неприятный налет, подбодрить, сказал вдруг то, чего прежде Марьяне не говорил:

– А ты красивая… О приметах забудь. Ладно?

– Н-не могу, – вздохнула Марьяна, вытянула руку перед собой, пошевелила пальцами в сгущающейся тьме. – Когда отправляетесь?

– Да у нашего шкипера это до последнего момента бывает непонятно. У него по семь пятниц на неделю выпадает. Назначил на половину двенадцатого, а там как бог на душу положит.

Марьяна поднесла к глазам тускло поблескивающую в сумраке овальную точку крошечных часиков, висевших на руке.

– Сейчас без четверти десять. Значит, если в половине двенадцатого будете отходить, то через час сорок пять минут. Ох, сердце у меня что-то ломит… Ломит и ломит. К чему бы это?

– К любви, – усмехнулся Ежов.

Прошло, наверное, часа полтора, прежде чем Пчелинцев отыскал дверь. Когда наткнулся на нее и понял, что это именно дверь – дверь и ничто иное, – чуть было не закричал от радости в темной холодной воде. Хорошо, что вовремя стиснул зубы, удержал в себе крик.

Хотя, собственно, радоваться было пока еще рано – дверь оказалась заклиненной, а точнее, запертой. При кувырке, который совершил «Лотос», что-то придавило ее с той стороны. Пчелинцев добрался до воздушной подушки, отдышался трудно, с птичьим клекотом, вырывающимся из усталых натруженных легких, гася оранжевые всплески, появившиеся в глазах, слизнул языком кровь, потекшую из губы.

Услышал, как над головой опять, в который уже раз, простучал судовой дизель, определил машинально: «Баржа-самоходка, в Астрахань, к грузовым причалам пошла, еле-еле тянет, так плотно ее набили». Едва истаял глухой стук самоходки, как Пчелинцев услышал звук, который заставил его насторожиться. Вначале он подумал, что это донное течение по ту сторону обшивки катит крупные камни и те трутся своим боком о железо борта, потом понял, что нет, не камни это. Что-то другое.

Звук повторился, долгий, далекий, словно с того света. Было такое впечатление, что кто-то перепиливал затупленной пилой железную рейку. Скреб-скреб, скреб-скреб. Настойчивый звук.

Холод догадки пробил Пчелинцева насквозь, в горле забултыхалось, забилось живым неуклюжим комком подскочившее вверх сердце, старшего механика начал колотить кашель. Скреб-скреб, скреб-скреб…

Звук упрямый, непрерывный, будто зовущий на помощь. И главное дело – не мертвый, который может издавать вода, карябающая об обшивку, или камень, что играющее течение катит вниз. Звук этот был живым. Жи-вым! Его подавал человек. Человек!

Скреб-скреб, скреб-скреб.

Значит, не один Пчелинцев ушел вместе с «Лотосом» на волжское дно, значит, еще кто-то… Похоже, в машинном отделении этот человек находится.

– Эй! Кто там? – сипло, стараясь унять бой крови в висках, окоротить дрожь, которая начала бить его, прокричал Пчелинцев. Прислушался – прозвучит ли в ответ какое-нибудь слово или нет?

В ответ ничего не прозвучало, но скрежетание прекратилось, – значит, тот, в машинном отделении, сейчас прислушивается к крику Пчелинцева и тоже, унимая бой крови в висках, утишая звон, протыкающий уши, ждет, когда Пчелинцев опять подаст голос.

– Эй, есть тут живой кто-нибудь? – выкрикнул Пчелинцев сипло, незнакомо. Застыл в цепенящем напряжении – прозвучит в ответ что-нибудь живое, человеческое, или не прозвучит? И тут издалека до него донеслось сдавленное водой, сплющенное донельзя:

– …в-в-в.

Пчелинцев уловил этот звук, попробовал разобраться, но ничего не понял, замер, ожидая, когда снова раздастся это неопределенное «в-в-в», но не дождался и прокричал в третий раз:

– Эй, кто тут? Отзовись!

И не успел еще угаснуть, утонуть в воде его вопрос, как в ответ пришло уже знакомое:

– …в-в-в!

Нет, так он ничего не разберет. Надо собраться, напрячься изо всех сил, убить в себе все хрипы, клекотание, бой сердца, плеск крови, и тогда он обязательно поймет, кто же тот горемыка, что делит с ним судьбу? Можно было, конечно, высчитать, кто это, но вряд ли подобная задача была по зубам Пчелинцеву – для этого нужна какая-то дополнительная информация, дополнительные сведения, потому что на «Лотосе», когда