Разбитое зеркало - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 64

суденышко отчаливало от берега, были посторонние люди. Мало ли кого могло занести в машинное отделение! Дежурил там Колян Осенев. Но если рядом колдовал, обвивался вокруг дизеля Ежов, то в этот момент в машинном отделении могла запросто очутиться и пассажирка-повариха, которую Пчелинцев видел на берегу. Стоп! Ежов, Ежов… Опять этот дамский угодник, будь он неладен! Пчелинцев мучительно покривился лицом, потер пальцами виски: к черту этого Ежова. Ходит, наверное, сейчас по берегу, штанами пыль метет, а может быть, с его Марьяной на скамеечке сидит. Пчелинцев подавил глухой болезненный стон, вспухший в горле, закашлялся, кашель этот отвлек его, он пожурил себя за возврат к старому, снова собрался с силами, выкрикнул:

– Кто?

– …в-в-в!

– Ты меня слышишь?

– У-у!

– Хорошо слышишь?

– …о-о-о!

– Не пойму, кто ты? Разобрать никак не могу, – на этот раз тихо, не в силах перебороть сипенье, пробормотал Пчелинцев и в ответ услышал совершенно отчетливое – такое же тихое, раздавшееся совсем рядом, заставившее его вздрогнуть, нехорошо похолодеть лицом, но очень отчетливое:

– Я это. Ежов. Ежо-ов!

Когда «Лотос» отходил от берега, то в машинном отделении у дизеля находился Ежов. Да, Ежов, хотя и не его была вахта. На вахте должен был стоять моторист Колян Осенев, хмурый угреватый парень, который в свои двадцать семь лет никак не мог жениться, девки бегали от него, будто он какой-то неизлечимой хворобой страдал, но вот Коляну, кажется, приплыло счастье в руки… Познакомился он с дивчиной, а та не то чтобы глаз не воротит, а, наоборот, смотрит-смотрит, никак насмотреться не может. По душе пришелся ей Колян, нескладешный, погруженный в себя, почти всегда молчаливый, не отказывающийся ни от какой работы.

Пришла дивчина на причал проводить Осенева – это ее видела Марьяна, – а Колян, как на грех, у дизеля стоит, вахту несет.

Вот и получилось, что примчался Колян к Ежову, обе руки к груди приложил, прохрипел, будто больной, – вон как от любви охрип, и не только охрип, а и похудел, в лице сдал, – боясь, что с дивчиной не поцелуется напоследок:

– Слушай, выручи, а? Подежурь чуток на машине, а отчалим от берега, я тут как тут буду. Сразу к дизелю. А, друг?

Коляново положение было понятно Ежову. Так что, почему б не выручить его, не постоять минут пятнадцать на вахте. В следующий раз Колян выручит Ежова – долг ведь платежом красен! – и отстоит у дизеля не пятнадцать минут, а больше. Сколько Ежов попросит, столько и отстоит. Отчего ж не выручить? Не то ведь Колян побежит к этому самому… к старшему механику Пчелинцеву, тот все равно заставит Ежова у дизеля дежурить. Как пить, заставит, ибо он за Марьяну никакого спуска не даст. И что плохо – в таком разе Ежову уже никакие отгулы не светят.

– А, друг? – Колян от напряжения даже закашлялся.

– Давай, Колян, дуй к своей милахе, – проговорил Ежов согласно. Поднялся. – Целуйся с ней на здоровье! – Коротко хохотнул, помотал перед собою ладонью, будто дым отгонял, а когда Колян Осенев уже громыхал башмаками по палубе, прокричал вслед: – Если что, не бойся, у меня врач знакомый есть. Враз освободит твою зазнобу от ненужного груза.

На счастье, Колян последних слов Ежова не расслышал.

Колян Осенев не успел вернуться в машинное отделение, когда произошло то непоправимое, о чем мы уже знаем.

Машинное отделение – довольно просторное, всегда чистое, ухоженное помещение, святая святых любого, способного передвигаться по воде предмета, будь то жестяное корыто с подвесным мотором или же огромный трехпалубный теплоход, который чувствует себя вольготно как на реке, так и на море. Дизель на «Лотосе» хоть и старым был, вроде бы ему на пенсию давно пора, но Пчелинцев его хорошо отладил, нашел с машиной общий язык, так что ни разу еще движок не подводил своего хозяина. Все тут было привычным, дизельная музыка слух веселила, и Ежов замурлыкал в такт машинным выхлопам бессловесную песенку.

Он так и не разобрался в том, что случилось в следующие минуты. Слышал, как отдали концы и как шкипер скомандовал в переговорку – звонкую латунную трубу, соединяющую машинное отделение с рубкой: «Эй, на дизеле! Дай-кось малый вперед!», тронул рукоять реверса, подумав, что опять шкипер чем-то недоволен, то ли он по дамской части вхолостую прокатился, то ли несварение желудка у него и желчь впустую выделяется, то ли еще что… Положил руку на сектор газа – дырчатое колесико с набалдашником, ожидая, что сейчас последует команда прибавить оборотов. Шкипер не заставил себя ждать, и Ежов прибавил оборотов.

В это мгновение раздался сухой треск, и Ежов поначалу не разобрал, откуда этот звук последовал, за треском – какие-то странные мокрые шлепки, а потом резкий, будто зуботычина, пинок ногою в пах, удар. Ежова приподняло, и он, не успев испугаться, подивился: откуда же такая сила взялась, что человека в воздух поднимает? – отлетел в угол, ударился спиною о воздушные баллоны, необходимые для пуска двигателя.

Голову пробила жаркая боль, из глаз посыпалась яркая пороша, и Ежову показалось, что он теряет сознание. Он застонал жалобно, протяжно, но сознания не потерял, а, сплевывая клейкую, пронизанную кровяными прожилками слюну, подполз к реверсу и со звенящей головой, полной боли, ухватился руками за длинную, похожую на тракторный тормоз, рукоять. Вырубил двигатель.

Хотя, честно говоря, было уже безразлично, остановится в эту минуту дизель или будет продолжать работать, – это Ежов прекрасно понимал, но все-таки ощущение того, что он сделал все, что мог, несмотря ни на что, сделал, было для него новым, ранее неведомым и куда более важным, более существенным, чем сам поступок.

В эту минуту суденышко перебросило килем вверх, гулко начали хлопать пузыри воздуха, где-то с силой зашумела, забурчала вода, с секущим скрежетом сорвалось с резьбы несколько латунных барашков, которыми крепятся иллюминаторы, и круглые крышки, тяжелые, неуклюжие, беззвучно унеслись в темноту.

– А-а-а! – закричал Ежов, но крик его растворился в треске, гаме, гуле, скрежете, реве, и, когда дизель полез на потолок и из него потекло густое масло, помощник механика понял – произошло нечто страшное, что сейчас поломает его, а может быть, лишит жизни. И он снова закричал, прикрываясь рукою: – А-а-а!

Последнее, что он увидел, – был дизель, тяжелый, подрагивающий от непонятных ударов, раздающихся со всех сторон, который замер прямо над ним на потолке. Из дизеля текло масло, лилась вонючая солярка. Ежов вдруг подумал, что дизель сейчас сорвется с фундамента, упадет, расплющит его, обратит в нечто страшное, что никогда не назовешь человеком. Прежде чем на «Лотосе» вырубилось освещение и все погрузилось в вязкую неземную черноту, он еще успел заметить, как тугим беспощадным ударом воды содрало с петель люк, ведущий в машинное отделение, и в проем с гулом,