Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин Страница 68

– Отойдите, – сказал казакам Лучка, и те послушно отдалились.

Подле ворот остались двое.

– Со Христом, дядюшка, – толкнув сотника в чуть приоткрывшиеся наружные ворота, усмехнулся Лучка. Сотник плеснул в него взглядом, полным страха и ненависти. – Послужи государю, чем можешь. А я тут тебя подожду, – добавил громко, чтоб слышали казаки и после подтвердили его рвение.

Гарусова заволокли в трапезную. Жалкий, трясущийся, он вызвал у старца омерзение.

– Жидок на расправу-то, – поморщился он. – Отведите подале. Вонища, как от козла. Ну, братья, как решать с ним будем?

– В огонь пса. Пущай жарится, – предложил Семён Макаров.

– Той смерти он недостоин, – сурово возразил Иона. – Та смерть для людей, богу угодных.

– Вон там берёзы, – посоветовал Софонтий. – Между вершинками привязать – двух Гарусовых сделают.

– Так быть, – кивнул старец, и визжавшего Гарусова поволокли к берёзам.

Загнав единоверцев в подземелье, старец снял с башен сторожей и пересчитал: все ли в сборе. Кроме Макаровых и Григория, были все.

Услышав дикий вопль Гарусова, перекрестился: «Прими, господи, душу грешную!».

Выйдя наружу, обнял братьев, в последний раз взглянул на солнце, набрал в широкую свою грудь воздуху.

– Замуровывайте! Да недолго! Пока трут горит, – и он показал братьям тонкий, пропитанный лампадным маслом трут.

– Поспеем, отче. Благослови нас, – забормотали они, подавленные его величавым спокойствием.

– Бог благословит. Прощайте. – И старец скрылся в подземелье.

Через четверть часа раздался взрыв страшной силы, разваливший трапезную и Григорьеву келью. В скиту всё занялось огнём.

– Ох, сукины дети! Провели нас! – не очень искренне огорчился Лучка. Увидав разорванного берёзами дядю, пустил слезу: – дядюшка! Родненький мой! За что они тебя, нелю-юдиии?

Поплакав, сколько требовали приличия, приказал снять казнённого сотника с деревьев, завернуть в парусину. Потом обошёл скит. Из заваленной кельи услышал стон. Там лежал придавленный брёвнами Григорий. Потолочные плахи упали на лежак, по плахам скатились брёвна. Григорий лежал, связанный, на полу. Это и спасло его. Братья то ли забыли второпях развязать его, то ли решили, что не стоит. Зачем лишние свидетели?

Григорий пришёл в себя на реке, когда дощаник, покачиваясь на волнах, плыл к Якутску. О кожаный парус бился ветер, словно просил казаков, чтоб они рассказали ему о случившемся в скиту. Казаки потрясённо молчали. Даже их, видавших виды, этот пал и страшная казнь Гарусова потрясли. Лучка сидел подле Григория, поигрывал темляком сабли.

Подплывая к Якутску, встретили караван из пяти дощаников. На переднем, охраняемый казаками, сидел воевода. С ним рядом растрёпанная, ко всему безразличная Зинаида.

– Бунтовщики! Раскольники! – увидав Григория, закричал Пётр Петрович. – На дыбу его! На виселицу!

Любим Дежнёв, бывший по правую руку, непочтительно рубанул помешанного ладонью. Был зол на него немыслимо.

Когда вернулся Любим домой, едва перешагнул порог, навстречу кинулась Милка.

– Тибя дочь родиля, – смешно коверкая слова, сказала она. – Моя твоя дочь. Баской?

– Самый баской, – смеясь и обнимая жену, счастливо кивал Любим.

Гарусов, сотворивший при жизни много зла, сделал своим доносом одно доброе дело. Да и Логин Добрынин бил челом перед губернатором. Прибыл посыльный – кончилась власть лютого воеводы был ему путь в Тобольск.

С новым воеводою прибыли его братья – Кирилл и Василий.

Позже с Уды примчался Володей. Привёз ясак и тревожные известия о набегах бурят.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Просыпаясь, он глох от медленной чистой тишины утра, долго ворочал глазами, потом вспоминал, что было вчера хорошего. Вспоминая, связывал себя со всем миром, границы которого на службе раздвинулись. Поход за походом, народ за народом: Учур, Уда, Алдан... Имена все не наши, земли – наши. И – там казак сибирский, якутский житель. А деды его и прадеды, те из дальних глубин России: устюжане, пинежцы, новгородцы... Вот откуда их занесло. И несёт, несёт, покуда не остановит смерть или иная причина. Велик мир, чуден. Жизнь походная трудна, многолика. Но ни на какую другую Володей не променял бы её. Это в крови у Отласов: бродяжить, гнать себя на край света. А потом достигнешь его – край-то, оказывается, ещё не край. Его, может, и нет совсем, и земля бесконечна. И как пылинки в луче солнечном, кружатся, текут люди, и – жизнь течёт. И каждая пылинка хочет найти себе место, толкает соседей. И они её толкают.

– Смеех, – забывшись, хохотнул Володей и разбудил Стешку, задремавшую лишь под утро. – Люди – пылинки...

– С кем ты? – Стешка распахнула мохнатые ресницы и широко раскрыла зелёные глазищи, будто и не спала. Странно в ней всё сочеталось: тёмные брови, зелёные глаза и пламенеющие волосы. «Костерок мой!» – в порыве нежности называл