Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин Страница 69

– Так я, – заулыбался Володей. – Люди, говорю, – пылинки.

– Пошто? – Стешка одолела зевок, вольно раскинулась на постели. Будто огонь побежал по гагачьей подушке, отчётливей виделась складочка на лебединой шее. Густые чёрные же ресницы бросали на лицо тень.

– А мечутся, себя ищут. Или, может, ишо, кого-то.

– Сам-то кого ищешь? – Стешка напряглась, выжидательно замерла, стараясь ни движением, ни голосом не выдать постоянной обиды на мужа. «Бродит... нас с сыном бросает. Брал бы с собой!» – застарелая кольнула обида.

– Сам? – всем телом повернулся к ней Володей. Шея, раненная бурятской стрелой, одеревенела. – Никого. Просто служу.

Вспомнился жаркий вражий взгляд. Была на излёте стрела, когда задела. В горячке рванул её Володей, кинул коня навстречу. Бурят не из робких был и, верно, князёк. Одет нарядно, лицо широкое, властное, глаза пылают. Взвизгнув, выставил перед собой пику. Володей нырнул под неё и наискось срубил князцу голову. Промчавшись мимо, заметил, что перемётная сума бурята туга набита. «Коня поймать... сгодится. И сумку проверить». Поворотил назад, быстро настиг невысокую лошадку, но взять не мог: дика, своенравна. Пришлось останавливать арканом. Чуя покойника на себе, кровь, бившую из обезглавленного трупа, конь дико всхрапывал. Володей выбил пинком труп, схватил коня за повод и, отскакав от своей жертвы, удивлённо присвистнул. Почудился детский крик. Откуда бы? Может, душа убиенного подала голос? Но крик повторился. Запустив руку в суму, наткнулся на что-то тёплое, выхватил – младенец.

А слева, целясь из лука, скакал ещё один всадник. Стрела просвистела подле самого уха.

– Я тебе! – Володей пригнулся к луке седла, кинул саблю в левую руку. Но клинок, никогда не делавший промаха, всадника не достал. – Баба, побей меня гром!

Всадница снова повернула к нему и уже натягивала тетиву.

– Ну, не балуй! – выбив лук у неё, проворчал Володей и схватил женщину за руку. – Не за своё дело взялась. Тебе бы детей рожать да нянчить.

Спокойный доброжелательный голос успокоил женщину. Дрожь в руках её прекратилась, узкие чёрные глаза намокли слезой.

– То-то, – Володей выпустил её руку. Женщина спрыгнула с седла и подбежала к ребёнку. – Твой, что ли?

Она прижала к себе младенца и, забыв обо всём на свете, тут же дала ему грудь. Грудь была маленькая, смуглая.

«Что, если б рука у неё не дрогнула?» – перевязывая себе шею, думал Володей.

Потом уж с помощью толмача выяснил: князёк выкрал её с ребёнком, поселил в своей юрте. Пленница ещё не успела освоиться, как князь явился к ней, предъявив права хозяина, мужа. Она молча сопротивлялась, загораживала спиной сына. Потом, теряя силы, вцепилась зубами князьку в щеку. Он взревел, пнул её больно и, выхватив ребёнка, выскочил из юрты.

Неизвестно, как бы сложилась её судьба, но подоспели казаки.

Выслушав её сбивчивый рассказ, Володей подумал о Стешке с сыном. «Вот так же и их заарканить могут», – подумал и на другой день едва не зарубил десятника Ахломова, который затащил тунгуску к себе.

– А ежели я твою бабу так? – уминая его кулаком, пытал Володей. – Ну! – И упредил: – Зарублю, ежели коснёшься.

При первой же возможности проводил женщину в её стойбище.

Теперь, встречая на пути женщин, он всё чаще вспоминал Стешку и сына. Ходил угрюмый, нахохленный, в такие минуты к нему было опасно подступаться. Отходя, мягчел душою, винился перед товарищами. За эту искреннюю виноватость, за бескорыстие и отзывчивость ему прощали то, что другим ставили в вину.

– Кобель я... все мы кобели, – получив в подарок коня убитого бурята, бил себя в грудь Ахломов. – Службишка, Володей, вынуждает. Годами, как чернец, без бабы...

– Да вот закавыка, Ерофей: не всё на земле наше. Мать же она. Из-за ребёнка своего волчицей на меня набросилась...

В тёплых родительских хоромах всё виделось проще. Но душа замирала, когда представлял свою золотоволосую Стешку на месте тунгуски. Даже имени её не спросил.

На Уде озеро отыскал. Вода в нём солёная. Россыпи соли на берегу белы как снег. Сварил похлёбку, посолил. Вкусна оказалась похлёбка. И вот сейчас, думал, следует довести это до нового воеводы. Каков он? Не дай бог, ежели такой же придурок, как прежний. У того для всякого случая и для всякого человека одно: «Казнить! В Кнуты!». Забыл, что люди здесь пуганы. С ружьём ложатся, с ружьём встают. А Отласы больше других повидали.

...Опять собрались все вместе. Только нет отца и нет Ивана. Правда, и Ефросиньи нет. Но Григорий, посоветовавшись с Володеем, Стешке об этом не сказал. Ничуть не удивился, что Иона – отец её.

Давно догадывался. Думаю, тебя-то из-за неё пощадили... Тоже спалить могли.

Второй день дома. И второй день волчицей воет Фетинья после известия об Ивановой гибели. По-казацки погиб, по-отласовски. И то утешение.

Хватит выть-то, – остановил её Володей. Ещё не знал, что столкнулась с Лукой, а тот дрался со своим двоюродным братом. Значит, не один Лука был. Не знал, потому терпел её причитания. – У тебя вон второй казак есть, Василко.

И верно: скоро вызрел племяш. Давно ли просил Володея: «Дай саблю подержать!». Теперь сам вон какой казачина. Усы кустятся. Грудь бочонком. Женатый уже.

Многовато