Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин Страница 79

Лука, лежавший в избе на голбце, заслушался. Никогда не было у него друзей. И родных своих не помнит. За Исая мстил Володею, а кто он, Исай? Чужой, как вот эти купцы которые шепчутся в горнице. Где отец, где мать – Лука не знает. Принесла его в дом к Гарусовым старица, вышла – на крыльце померла в мороз. Потому и прозвали Морозкой. Фамилию дали Старицын, чтоб помнил, чей родом: Лука Морозко Старицын.

Держали нестрого, били редко. Много жалели. Большого трогать побаивались. Раз как-то поднял руку отец приёмный, Лука вывернулся, сжал побелевшими руками топор:

– Не тронь... порублю!

Поворчав для порядка, Исай отступил и приёмыша больше не задевал.

В доме, приютившем его, Лука тепла не видел, хоть и не обижали и куском хлеба не обносили. Наоборот, всё лучшее Исай отдавал приёмному сыну. Всё доброе помня, Лука выстрелил в Володея.

Ликует, поди, Володей, отправив Исая под охраной. Тот не верит, что могут отдать его на правёж. Всё ещё прежние времена на уме. Времена силы несокрушимой, когда одного слова Гарусовых было довольно, чтоб человека выпороли или засадили в острог. Не любили их в городе, и эту нелюбовь Лука не раз испытал на себе.

Из всех благ человеческих Лука признавал коня да волю... На лошади мог скакать сутки. Пешим уставал скоро.

Что ещё на земле осталось? К кому приткнуться в лихой день? К Фетинье? К отцу? Фетинья – ветер, который сам не знает, куда повернёт. Отец – дерево без корней. Другой ветер – посильнее – свалил его, не поднимется. И, стало быть, идти по земле, полагаясь на свою силу, на свой разум... А что ж, грех не доверять разуму – не червяк.

– Рано! Молод ишо, – слышит Лука голос Кирилла. О ком они? – он напрягает слух.

– Тсс! – остерегает Софонтий. – Лучко-то, поди, не спит.

– Лучка недруг ему, – громко возражает Кирилл.

Лука слышит шаги, закрывает глаза, всхрапывает. Кто-то отдёрнул занавеску, посмотрел на него, задёрнул.

– И дрыхнет, – рубит Кирилл. – Да и не ладят они. Разве не приметил?

– Сёдня ссорятся, завтре помирятся, – вставляет осторожный Василий.

«Про меня и про Володея», – Лука прислушался. Доносятся отрывочные вороватые слова. Он соскакивает с голбца, крадётся к двери.

– Его дело служить, – это о Володее, который, по слухам, напрашивался к купцам в пай. – Наше – торговать.

– Так оно. Ежели что, после деньгами откупимся, – доит коротенькую бородку Софонтий. А уж в голове роятся мысли: «Может, и вас оттереть в сторонку?».

Кирилл давит:

– Будь он постаре да в торговле смекалист... И капиталов нет.

- Там вроде скрипнул кто-то, – вслушался Василий.

Лука взметнулся на голбчик, лёг лицом к печке. Когда отдёрнули занавеску, медленно, со стоном повернулся, открыл глаза.

– Чо стонешь? – спросил Кирилл, подозрительно глядя на

– Сон видел. Будто батюшку своего из колодца вынул.

– Утоп, что ли?

– Не знаю. Приёмыш я... У Исая Гарусова рос.

– Дак ты Исаю-то, стало быть, неродной?

– Хоть и так, – хмурится притворно Лука. – А чту его, как отца.

– А, – успокаивается Кирилл. «Чтит, стало быть, шептуном Отласу не стает», – решил, вслух сказал: – Это ладно. Старших почитать надобно.

Крестя широкие лбы, ушли. Лука усмехнулся. Но про сон не соврал. Точно сон видел. Глубокий колодец. Бадья на цепи не достаёт до воды. Из воды руки тянутся, синие, с распяленными, опухшими в суставах пальцами. Лука испугался во сне тех длинных зацепистых пальцев. Они тянулись к нему. «Не дамся! – вскричал. – Не даамся! Жить хочу!». И упёрся пятками в сруб. Руки стали короче, опустились. Появилась борода в зелени, в ней лютый оскал, нос сбит на сторону, пустые глазницы. Лука кинулся прочь, а утопленник – за ним.

«Мерещится всякая чертовщина!» – Лука слез с голбца. Выйдя на улицу, отозвал в сторону Володея и рассказал ему о сговоре купцов.

– Будто я сам не догадывался, – усмехнулся Володей и пошёл к друзьям, сидевшим под кедром. Уж ночь спустилась. На том берегу черно, в сумраке утонула сопка. Лес растворился, слился с беззвёздным низким небом. Мир незнаемый с чужими землями и чужими людьми – там, в ночи.

Володей вслушался. Увидев Цыпандина, позвал:

– Дядя Андрей!

– Тут, Володей, тихо надо, – вполголоса отозвался Цыпандин. – Кричите вы шибко.

– Нельзя, что ли?

– Округа опасная. Всяко бывает.

Утром, наскоро пожевав хлеба с квасом, Цыпандин толкнул Володея: «Уходим».

– А, ну лёгкой дороги! – одолевая похмельную вялость, зевнул Володей. Но едва захлопнулась дверь, вновь заснул. Что-то толкнуло его, устыдился,