Натан Щаранский - Не убоюсь зла Страница 86

4. ЭТАП В ЛАГЕРЬ

Пятнадцатого марта восьмидесятого года исполняется три года со времени моего ареста, и меня, в соответствии с приговором, дол-жны перевести в лагерь.

-- Зона после тюрьмы -- все равно что воля, -- завидует мне Викторас. -- Свежий воздух, много людей, ходишь по территории без охра-ны...

Я с интересом жду встречи с лагерем, но, может, с не меньшим нетер-пением -- этапа. Ведь по дороге от одного острова ГУЛАГа до другого я получу уникальную возможность увидеть кусочек вольной жизни, встречусь с зеками из разных концов страны, услышу от них последние новости, а если повезет -- перешлю с каким-нибудь бытовиком или сол-датом письмо домой... В любом случае этап -- яркое событие после дол-гих лет тюремной рутины.

Накануне меня забирают из камеры в "транзитку". Мы тепло проща-емся с Викторасом. Увидимся ли еще? В ГУЛАГе каждое расставание может быть навсегда, тем более, что Пяткус -- "полосатый", а я -- "чер-ный". Лишь один раз за последующие годы я получу от него привет че-рез зека, который познакомился с моим другом в лагерной больнице, са-мому же мне так и не удастся послать Викторасу весточку.

Утром у меня отбирают всю тюремную одежду, выдают новую -- хотят быть уверенными, что я ничего не вывезу с собой в складках и швах, тщательно обыскивают личные вещи. В "воронке" мне, ес-тественно, достается "стакан", а в "накопитель" -- общую клетку -- охрана набивает десяток бытовиков. Нам предстоит ехать четыре часа через замерзшее Камское водохранилище до Казани. Я получаю ва-ленки и удивляюсь такой гуманности конвоя, однако радуюсь преж-девременно: даже теплая обувка не защитит меня от сорокаградусного мороза. Ноги буквально немеют от холода, а "стакан" так тесен, что ими даже не потопаешь.

-- Не переговариваться! -- предупреждает охрана, но лишь для про-формы, в пути зекам нечего бояться: не будут же конвоиры поминутно останавливать машину, чтобы затыкать нам рты!

-- Ты кто такой? -- спрашивают бытовики.

-- Щаранский.

-- Ну?! -- кричат они радостно. -- Американский шпион? А нам про тебя лекцию читали!

-- Что ж, вы так сразу и поверили?

-- Шпион не шпион -- главное, мы сразу поняли, что ты мужик пу-тевый.

Узнав, что я знаком с Сахаровым, попутчики забрасывают меня воп-росами: собирается ли он захватить власть? Что думает делать с лагерями? Как намерен поступить с коммунистами -- расстреливать будет или только пересажает?

Услышав, что Сахаров -- противник любого насилия, выступает за демократические преобразования, за соблюдение прав человека, они разочарованы:

-- Ну-у, это же несерьезно!..

О многом успели мы переговорить: о систематическом избиении бы-товиков в тюрьмах; о "пресс-камерах", где администрация держит ссу-чившихся убийц и бандитов и куда переводит для "перевоспитания" вы-шедших из повиновения зеков; о том, как суки насилуют воров в зако-не, после чего те становятся отверженными в ГУЛАГе...

Вот, наконец, и Казань. Я провожу несколько дней в одиночке мест-ной тюрьмы, ожидая этапа в Пермь. Отправляя меня на вокзал, дежур-ный офицер говорит:

-- Вас положено в "стакане" везти, но все они заняты. Так что или ждите следующего этапа, или посажу вас в "накопитель". Будете с краю, и охрана проследит, чтобы уголовники вас не тронули.

Ехать на общих условиях было моим заветным желанием, и я по-спешно соглашаюсь сесть в "накопитель", отказавшись от покровитель-ства конвоя, мой опыт, пусть и небольшой, свидетельствует: уголовни-ков мне бояться нечего, если только власти сами не настроят их против меня, демонстрируя свою опеку.

В вагоне нас всех заперли в одну клетку; там был свой конвой, и его попросту забыли предупредить, что я -- с другим режимом и мне поло-жено особое купе. Что ж, я, естественно, не стал напоминать им об этом. Наконец-то побеседую с людьми в спокойной обстановке.

Впрочем, спокойной обстановку можно было назвать с большой на-тяжкой: ведь в клетку-купе запихнули ни много ни мало -- двадцать во-семь человек с вещами; было страшно тесно и душно.

-- Скоро проведем перекличку и расселим вас, -- пообещал какой-то прапорщик.

Однако прошел час, другой, третий -- и на все требования ускорить развод нам невозмутимо отвечали: "Начальник конвоя ужинает"... "Конвой отдыхает"...

Одному сердечнику стало плохо; мы долго кричали, пока добились, чтобы ему дали лекарство; принесли обыкновенный валидол. Перевести же больного в другое купе охрана категорически отказалась.

Тем временем у меня завязывается оживленная беседа с соседями. Некоторые из них, как оказалось, слышали обо мне.

-- Знаешь, -- говорит кто-то, -- тут одного вашего на главного чи-лийского коммуниста Корвалана обменяли. Так Пиночет пригласил его стать начальником над ихними тюрьмами. Тот приехал и устроил все в точности, как в СССР, но зеки восстали: не смогли вынести таких по-рядков, и Пиночет отказался.

"Бедный Володя Буковский! -- думаю я. -- В кого его фольклор пре-вратил -- в чилийского тюремщика!"

Наконец-то объявили перекличку. Трое конвоиров отводят вызван-ных в тамбур и там, под предлогом шмона, грабят. Казалось бы, на что из зековских вещей можно позариться? Но солдаты не брезгуют ни шар-фом, ни самодельным мундштуком... Зеки матерятся, торгуются, но в конце концов уступают.

-- Зачем отдаете? -- спрашиваю я соседа.

-- Мало ли что там у человека еще припрятано! А так -- сверху возь-мут, зато распарывать вещи и рвать книжки в поисках денег не станут. Власть-то у них, так что лучше с ними не связываться.

Наконец доходит очередь и до меня, конвоиры довольны: вещей мно-го, будет чем поживиться. В тамбуре они начинают шмон.

-- Этот шарфик мне нравится, -- говорит один из них, старшина, и тут же, увидев американскую авторучку, присланную мне мамой, до-бавляет: -Ручка тоже хороша! Спасибо за сувенир, -- и, не глядя на меня, кладет ее в карман .

Всего за несколько минут до шмона я решил как можно дольше иг-рать роль податливого бытовика, чтобы меня не разоблачили и не отса-дили, но при первом же испытании срываюсь. Протягиваю руку, выхва-тываю свою ручку из его кармана и говорю:

-- Мне она самому нравится.

Старшина недоуменно смотрит на меня, потом зло щурится и, мно-гообещающе усмехнувшись, раскрывает пошире мой рюкзак:

-- Ну-ка, что у тебя здесь?.. Ага, книжки! Проверим, что запрятал в обложки.

Он вынимает лезвие, протягивает руку к сборнику псалмов, лежаще-му сверху, но я кладу на книги обе ладони и говорю ему:

-- Хватит! Если не хотите серьезных неприятностей, немедленно вы-зовите дежурного офицера!

-- Что-что?! -- тянется старшина к дубинке, но второй, молоденький ефрейтор, наклоняется к нему и что-то шепчет на ухо. Тот опускает руку и, нахмурившись, спрашивает меня:

-- Так это твое дело такое толстое принесли?

-- Еще раз повторяю: вызовите офицера!

-- А как твоя... ваша фамилия?

-- Щаранский.

Старшина мое имя явно слышит впервые, но ефрейтор вновь что-то шепчет ему, и тогда любитель американских ручек срывается с места и бежит за начальством.

Минут через двадцать приходит заспанный и, похоже, похмельный лейтенант. Он уже, видимо, просмотрел первый лист моего дела и знает теперь, что я политик.

-- Это вы дружок Солженицына? -- встревожено спрашивает он. Мне не хочется его разочаровывать и признаваться, что с Солжени-цыным я не знаком; отвечаю уклончиво:

-- Солженицына, Сахарова -- какая разница! Важно другое: вы там спите и не видите, что ваши подчиненные здесь вытворяют!

-- Э, так мы вас должны отдельно держать.

-- Этого я не требую. Если места мало -- готов ехать вместе с други-ми зеками. Но почему конвой мародерствует?

Лейтенант смотрит на мой рюкзак и спрашивает старшину:

-- Что у него там?

Увидев книги, он вдруг срывается на крик:

-- Да что вы в этой литературе понимаете? Видите -- человек серь-езный, не какой-нибудь хулиган. Отнесите его вещи в тройник!

Я прохожу мимо клетки с бытовиками, чувствуя себя перед ними ви-новатым, и громко говорю:

-- Ребята, если снова кого-нибудь грабить будут, крикните -- я обя-зательно напишу Генеральному прокурору по поводу всего этого!

Конвой, водворив меня в тройник, обыск не возобновляет, ограни-чившись перекличкой и разводом зеков по разным купе.

Проснувшись на следующее утро, я слышу мелодичные женские го-лоса: ночью на какой-то станции в вагон погрузили нескольких зечек. Судя по лексикону, это уголовницы. Сначала они переругиваются меж-ду собой, а потом начинают перекликаться с мужчинами из соседней клетки. Моментально возникают любовные диалоги; так как влюблен-ные не видят друг друга, они подробно описывают партнерам -- "заоч-никам" свою внешность, темперамент, интимные привычки. Наконец все пары, устав, замолкают, кроме одной, которая переходит от словес-ного флирта к сексуальным действиям: он и она в полный голос сообща-ют один другому, как раздевают друг друга, как ласкают -- и так далее. В конце концов они, судя по восклицаниям, доводят и себя, и востор-женных наблюдателей до оргазма.