Вадим Россик - Блеск тела Страница 22

8. В аду

Закат пылал. Ослепительное солнце все ниже опускалось за горизонт, и вечерняя голубая дымка стремительно захватывала безотрадные окрестности Бухалово. Холодало. Это наступающая ночь забирала тепло летнего дня.

Доброе Утро и Очкарик, сделав у кладбища на горушке необходимые звонки, вернулись на мальчишник. Однако в знакомой прокуренной комнатушке никого не было. Лишь безжизненный Манчестер по-прежнему присутствовал в продавленном кресле с рюмкой коньяка на подлокотнике, да какая-то женщина, звеня посудой, наводила порядок на столе. Женщина сердито ворчала себе под нос, укоризненно качая головой.

– Тетенька, а где все? – робко спросил ее Доброе Утро.

– Кто где. Деркачи домой ушли, а остальные в бане парятся, – недовольно забурчала женщина. – Здесь насвинячили, теперь там свинячат. Одно слово – мужики!

– А где баня? – внес свою лепту в разговор Очкарик.

– Прямо за домом. Где ж ей еще быть? Идите туда. Только во дворе на Пал Палыча не наступите. Он возле собачьей будки спит.

Женщина посмотрела на Доброе Утро и Очкарика, на труп в углу, понюхала воздух и, брезгливо сморщив нос, сказала:

– Вам тоже не помешает в баньке помыться, а то воняете как пленные румыны.

Она кивнула на Манчестера. У Манчестера внутри громко заурчало. От неожиданности все вздрогнули. Женщина проворчала:

– Ладно-ладно. Подумаешь, какой обидчивый! Уж и сказать ему ничего нельзя.

Доброе Утро с Очкариком подхватили Манчестера под руки, и выбрались из темного лабиринта во двор. Волоча на плечах извергающего газы покойника, они обошли домишко. В конце приусадебного участка кособочилось небольшое бревенчатое строение – баня. Из стальной трубы валил серый дым. Приятно пахло горящим деревом.

Троица подошла ближе. Слышно было, как из бани доносилось неясное «бу-бу-бу», время от времени прерываемое упрямым кальсоновским: «Я перебью…» и вадикпеченкинским: «В рот компот!»

– Нельзя его в баню, – сказал Доброе Утро, старательно отворачивая лицо от жухлой бородёнки Манчестера.

– А куда? – спросил Очкарик. Он спокойно жевал жвачку и не напрягался, так как был менее чувствителен.

Доброе Утро оглядел огород. Его внимание привлек небольшой холм у забора. На то, что это творение человека, а не природы, указывала дверь из грубых досок, устроенная в скате холма.

– А там что за блиндаж у наших селян?

– Похоже на ледник.

Решение пришло само. Друзья подтащили Манчестера к холму, с трудом открыли тяжелую скрипучую дверь и втроем буквально свалились в глубокую яму. Низкий потолок, стеллажи, заставленные банками с соленьями-вареньями, темно и холодно. Точно – ледник.

– Давай, оставим Манчестера здесь, – предложил Очкарик. – Пока машину не починят.

– Этточно! – вспомнил Доброе Утро слова доктора с подходящей для морга фамилией. – Самое многообещающее для него место.

Манчестер, хотя его не спрашивали, рыгнул. Друзья посчитали это за знак согласия. Они посадили мертвеца на пол и с облегчением выбрались наружу.

В крошечной парной было жарко, влажно, тесно. По помещению гуляли упругие волны тепла. Возле раскаленной докрасна печурки потели Вадик Печенкин, Иван Кальсонов и Миша-Манучехр. Напротив них Члек, Пукалов и Юфкин распевали частушки местного производства, от содержания которых краснело даже пламя в печке. Все присутствующие держали в руках стаканы с пивом.

– А что же наш старина «Водопьянов»? – спросил Доброе Утро, толсто намекая, что деда Брюсли в бане нет.

– Ваш дед понял, что сможет прожить и без бани, – ответил Вадик Печенкин. Он налил пиво в два стакана и раздал их Очкарику и Доброму Утру. – Угощайтесь, пацаны!

– А что это за девушка с вами едет? – поинтересовался таджик Миша. – Красивая! Только на голове у нее, как будто ежик сдох.

– Это Морковка, – сказал Доброе Утро. – Она снимает комнату у деда Брюсли.

– Как говорят у нас на Памире: «Я б ее повалил на баранью шкуру!» – мечтательно закатил глаза Миша.

Очкарик и Доброе Утро заулыбались.

– Не льни к ней, Миша. Она лесбиянка, – предупредил Доброе Утро.

– Лесбиянка? Это что такое? – удивился Миша.

Доброе Утро принялся снисходительно просвещать дремучего памирского жителя:

– Лесбиянки любят женщин, курят, пьют… В общем, ведут себя как настоящие мужики.

Таджик Миша, облегченно выдохнул воздух.

– Так это нормально.

Он несколькими глотками осушил свой стакан и попросил Вадика Печенкина:

– Будь другом, дорогой, налей еще пива мне, лесбиянке!

Доброе Утро безнадежно покачал головой. А у Очкарика запотели очки, поэтому он просто пил пиво и в разговор не вмешивался.

– Я перебью! – произнес свою неизменную преамбулу Иван Кальсонов, вращая бешеными глазами. – По-моему не нужно поднимать руку на мать-природу!

– Ты не прав, Иван! Обоснуй свою мысль, в рот компот! – горячо произнес Вадик Печенкин. Все участники мальчишника находились уже в той стадии опьянения, когда каждый обрел каменную уверенность в собственной правоте и страстно желал свою правоту донести до остальных.

– А ничего и обосновывать не надо! – заявил Иван Кальсонов. – И так всему свету известно, что в этом сраном Питере живут одни голубые, розовые и педофилы! А в Москве, говорят, еще больше. Там шагу некуда ступить! Одни извращенцы!

В парной воцарилось напряжение. Члек, Пукалов и Юфкин замолчали. Из-за запотевших очков реакция Очкарика была непонятна, но на глазах Доброго Утра появились слезы. Он был обидчивым челом.

Вадик Печенкин строго сказал:

– Остынь, Иван! Зачем обижаешь гостей? По-твоему все не д’артаньяны, а ты один д’Артаньян? Я вот, что тебе скажу, друг: сам ты не д’Артаньян!

Иван Кальсонов повернул к жениху свое бескровное злое лицо и прорычал:

– Еще раз меня не д’Артаньяном назовешь, я не посмотрю, что ты тоже мой друг. Так вдарю, что Дианка тебя неделю собирать будет!

– Дернули! – невпопад, но удачно воскликнул таджик Миша. Все кроме Ивана Кальсонова выпили.

– Есть одно простое правило, Иван, – терпеливо, как слабоумному, объяснил Вадик Печенкин. – «Не принимай, но уважай».

– Не в бровь, а прямо по рогам! – заметил Миша-Манучехр.

– Что ты мне втираешь? Это не мое правило! – буркнул Иван Кальсонов и, повернувшись спиной к остальным, угрюмо прошептал:

– Вы все тут не д’артаньяны!

Внезапно мировоззренческий спор был прерван Члеком, Пукаловым и Юфкиным. Любители хорового пения испуганно закричали:

– По ходу мы горим, пацаны?!

Пацаны закрутили головами, пытаясь определить причину переполоха. Трио оказалось правым. Потолочные доски над головами уже потемнели от жара. Сквозь щели в парную повалил густой дым. Раздались крики ужаса. В смятении Вадик Печенкин схватил ведро с холодной водой и вылил его в печку. Баня заволоклась едкими клубами. Дышать стало совсем невозможно.

– Пожар! Все на улицу! – заорал Иван Кальсонов. – Спасаем свою шкуру организованно!

Матерясь и толкаясь, участники мальчишника выбрались в предбанник тоже уже заполненный дымом. Вопя во все горло, Иван Кальсонов с разбегу налетел на дверь. Она не открылась. На помощь Кальсонову пришли Вадик Печенкин и Миша-Манучехр. Они втроем стали биться о дверь голыми плечами. Все было напрасно. Дверь не поддавалась. Остальные ничем не могли помочь, потому, что у двери места больше не было.

– Нужно выбить окошко! – прохрипел Очкарик, протирая пальцами очки. Доброе Утро поднял скамеечку, стоявшую в предбаннике, и ударил прямо в центр рамы единственного оконца. Затрещав, гнилая рама вылетела наружу вместе со стеклами. Через мгновение дышать стало чуть легче. К несчастью из окна можно было только высунуть голову. Теперь стало слышно, как над головами за тонким дощатым потолком ворочается и ревет огромный огнедышащий змей.

– Еще немного и крыша рухнет на нас! – крикнул Очкарик. Он обнял Доброе Утро и крепко прижал к себе. Доброе Утро зажмурился изо всех сил. Члек, Пукалов и Юфкин растерянно топтались возле окна. Остальные продолжали безрезультатно ломиться в дверь. Пекло становилось нестерпимым и сравнимым с адским.

Первым обвалился потолок в парной. Он рухнул вниз громадной пылающей грудой. В предбанник из распахнутой двери в хлипкой стене, отделяющей его от парной, хлынула волна раскаленного воздуха, удушливого дыма, снопы огненных искр и всего такого прочего. Миша-Манучехр, подскочив к двери, захлопнул ее. Однако выхода по-прежнему не наблюдалось. Вот-вот горящая крыша должна была накрыть предбанник и испепелить всё и вся. Отчаявшись спастись, Иван Кальсонов сел на пол и закрыл грязное лицо руками. Вадик Печенкин, обессилев, опустился рядом с другом. Один таджик Миша еще продолжал бить ногами в дверь, гортанно что-то крича, но с каждым разом его удары становились все слабее. Вечность готова была принять их в свои объятия.