Ульяна Соболева - Пусть любить тебя будет больно Страница 34

– Ты кури, малец, а то трясет всего. Давай, не стесняйся.

Руслан закурил и сам понял, что его опять потряхивает, как только заговорил о детях, даже голос сорвался и переносицу двумя пальцами сжал. Повисла пауза, и Ворон по-прежнему молчал, а Руслану вдруг стало адски страшно, если он откажет.

Осознание того, что Ворон последняя надежда, взорвало пульс. На затылке и висках выступили капли пота. Когда сам словами все озвучил, понял – насколько все зыбко и рискованно. Никто так не захочет подставляться ради Бешеного. Может, ради Царя и подсуетились бы, но не ради его сына, которого толком и не знает никто. Останется только один выход. Самый крайний. И Руслан пока не хотел о нем даже думать.

Ворон откатил кресло к окну, сделав предостерегающий жест Афгану. Он распахнул шторы и долго смотрел в сумрак или на собственное отражение в стекле. Потом вдруг заговорил:

– Когда-то очень давно в нашей бригаде появился пацан. Так не особо я доверял ему, он откуда-то взялся среди нас. Помню, пробили его по своим: чем дышит, под кем ходит – вроде чистый. Я тогда и имя его толком не знал. Только не нравился он мне. Нутром чуял, что-то не так с ним. А он везде с нами таскается. Молодой, зеленый. Гиблое время было, группировок куча, каждый одеяло на себя тянет. Я собой мало что представлял тогда, а, как и все, хотел представлять. Власти хотел, под себя остальных подмять, чтоб поверили в меня. Для этого надо что-то крупное провернуть. Мы на дело пошли по наводке. В то время все не так, как сейчас, было. В общем, подстава то оказалась, сдал нас кто-то ментам из своих. Перестреляли нас, как куропаток тупых. Меня тогда хорошо зацепило, думал, сдохну там. Видел, как мои врассыпную бегут. Очнулся я в какой-то подсобке в овощном магазине, весь перевязанный, а напротив тот пацан сидит, руку себе сам штопает. Я тогда спросил, как звать, сказал – Царь. Ржал я долго, и он вместе со мной. Он оказался единственным, кто тогда не только о своей шкуре подумал и вытянул меня с западни. С тех пор я всегда говорил, что жизнь ему задолжал, а он говорил, что когда-нибудь сочтемся. Не сочлись. Я вот живой, а его какая-то падаль пристрелила.

Ворон резко развернул кресло.

– Вот теперь сочтемся. Я клятвы на ветер не бросаю. Вытащим твоих мелких. Я сыновьям позвоню и обмозгуем. Времени сколько у нас?

– Не знаю. Леший тварь та еще.

– Тварь не тварь, а отпрысков своих любит, как и шкуру свою. Значит, ночь у нас эта точно имеется.

– Значит, имеется.

Внезапно загудел сотовый Руслана, и тот резко выхватил его из кармана – долго смотрел на дисплей. Потом решительно ответил.

– Руслааан, – голос Оксаны мгновенно выбил почву из-под ног, и Бешеный стиснул челюсти до боли. «Не сейчас, родная, не сейчас». Но она не говорила ничего, только всхлипывала, словно голос потеряла.

Вначале думал, что из-за него, из-за них, а потом понял, что не в себе она. Руслан несколько секунд слушал ее голос и сильнее сжимал кулаки, пока не начал разбирать, что она говорит:

– Мертвая… Надя… дети… Руслааан. Здесь столько крови.

Он сжал сотовый в кулак и медленно повернулся к Ворону, потом бросился из библиотеки.

– Давай за ним, Афган. Я пока Андрея наберу. Давай. Помоги. А то наворотит там. И отзвони мне.

18 глава

Надя жила в частном секторе в довольно неплохом районе. Руслан видел ее всего лишь однажды… Именно тогда, когда все закрутилось. С тех пор только слышал о ней от Оксаны.

Они бросили машину в нескольких метрах от её дома и пошли пешком, чтобы не привлекать внимание и не создавать лишнего шума. Руслан несколько раз порывался позвонить Оксане, но она не отвечала на звонки. И ему казалось, он сходит с ума, набирая и набирая ее номер.

– Не звони. Никогда в таком случае не звони, – тихо сказал Афган, – а если она от них прячется, и ты звонком выдашь её местонахождение? Прекрати. Возьми себя в руки.

Они шли пригнувшись, осторожно ступая по сухим листьям. Почти нет фонарей. Гробовая тишина. Район как вымер. Руслан ожидал, что там уже столпился народ и полицейские, но он ошибался. Никто не торопится ни во что вмешиваться. Сколько раз он сам рассчитывал именно на страх или человеческое равнодушие. Когда всем на всё наплевать, лишь бы их не трогали. Даже звонок в ту же полицию – это лишние телодвижения, вопросы. Никто не хочет выходить из зоны комфорта, даже если от этого зависит чья-то жизнь. Лучше отмолчаться, спрятать голову в песок и истово молиться, чтоб тебя не заметили. Он сам в эти минуты молился впервые в жизни, чтобы успеть.

Афган кивнул в сторону машины с охраной, и Бешеный увидел аккуратную дырку в лобовом стекле – охрану сняли сразу же. Притом обоих. Скорее всего стреляли из ствола с глушителем с близкого расстояния. Те даже отреагировать не успели. Калитка закрыта, в доме и на террасе горит свет. Руслану казалось, что время в эти минуты остановилось, он почти не дышал, шел за более опытным напарником и понимал, что вот-вот сорвется и заорет «Ооксанаааа!», но Афган несколько раз показал жестами молчать. А у него от страха сердце колотится как бешеное, ломает ребра, рвет грудную клетку. Он за эти мгновения прожил десять жизней. Наверное, после этого люди становятся седыми. Воображение рисовало жуткие картинки, от которых он не мог дышать. Только бы живая. Только бы дышала и дождалась его.

Они прокрались, пригнувшись, вдоль невысокого забора, потом ловко перелезли во двор и застыли оба.

Оксана сидела прямо на террасе на коленях, раскачиваясь из стороны в сторону под какой-то монотонный звук, похожий на мычание, окруженная разбросанными фотоснимками, опрокинутыми стульями и посудой. Рядом с ней мертвая Надя лежит на спине, с дыркой в виске, с широко раскрытыми глазами, и вокруг кровь растекается аккуратными ручейками к ногам Оксаны и к газону с высохшими цветами. На столе опрокинутая чашка с кофе, и черные капли монотонно капают в кровь. Где-то у соседей скулит собака.

Афган показал Руслану жестом, что идет осматривать дом. Парень кивнул и медленно приблизился к Оксане, которая продолжала раскачиваться из стороны в сторону, сжимая в дрожащих пальцах снимки. И на всех связанные дети. Около десяти фотографий. В разных ракурсах. Суки! Ублюдки конченые! Представил тот момент, когда Оксана это увидела, и, закрыв глаза, стиснул челюсти, стараясь не взреветь, не заорать от бессилия. Нельзя, не при ней и не сейчас. Твари устроили спектакль, чтоб надавить посильнее, сломать, если не его, так Оксану. Стало жутко, что это могло окончиться иначе… что он мог найти здесь два трупа, а не один. Мог потерять ее какие-то считаные полчаса назад. Вот так просто. Один выстрел – и нет человека. Наверное, он бы сам сдох тут же, на месте. Дикое чувство вины, которое выворачивает наизнанку и отбирает способность думать. Понимание, что все держится на волоске и не зависит от него совершенно. Он может приставить к ней охрану, он может даже лично закрывать ее собой, но именно то, что Оксана является его женщиной, уже делает её мишенью. И так будет всегда. Ему не изменить звериные правила собственного мира, в котором все святое превращается в твою личную ахиллесову пяту.

Медленно опустился на колени рядом с ней, вглядываясь в бледное, почти синее лицо и застывший взгляд. Она его не видит, она вообще, кажется, выпала из реальности и смотрит в никуда под это страшное монотонное мычание на одной ноте. Он не знал, о чем она думает, но это был двойной удар – смерть Нади и эти снимки. Смертельный удар и зацепил сразу обоих. Еще один гвоздь в гроб их отношений.

– Ксан… посмотри на меня. Я здесь. Все будет хорошо.

И сам понимает, что не будет. Никогда у них с ней не будет хорошо. Потому что он и есть причина всего. Потому что он – это утопия и болото. Не даст он ей ничего, кроме вечной гонки на выживание. Хорошо может быть только без него. И то не сразу. Отпустить ее должен. Обязан. Только от этой мысли хочется зверем выть и головой о стены до беспамятства. Самому отказаться – это как вскрыть вены тупым лезвием. Режешь и режешь, а смерть не наступает, только боль адская.

– Оксана, ты меня слышишь?

Не слышит, только звук этот жуткий прекратился. Он сглотнул и, протянув руку, провел костяшками пальцев по ее щеке. Попытался привлечь к себе, но она как каменная – не сопротивляется и не поддается. Застыла с этим страшным выражением лица, как высеченная изо льда статуя. Не живая и не мертвая. Но уже не та Оксана, которую он знал… как и он уже не тот Руслан. Они оба изменились за это время до неузнаваемости, и он совсем не уверен, что у этих новых людей есть совместное «завтра»… потому что у них и «сегодня» не осталось. Только «вчера»… Какое-то эфемерное, сказочное и ненастоящее «вчера». Сейчас ему казалось, что это все было сном, который обязательно должен был закончиться.

Слишком все хорошо, чтобы быть правдой. Так не бывает. Жизнь, сука, никогда не позволит. Лишь прикоснуться и потрогать кончиками пальцев, чтобы потом до конца своих дней вспоминать эти прикосновения.