Ольга Покровская - Булочник и Весна Страница 68

– Это чистая случайность! – взволнованно объяснял Тузин. – Даже нелепость. Фестиваль третьесортный! У него там свой интерес, частного характера. Но нам-то эту случайность никак нельзя упускать!

Николай Андреич умолк, и снова они переглянулись с Мотей. Тузин слегка приподнял брови. Мотя в ответ слегка насупила. Я больше не сомневался: на мой счёт у этих двоих имелся заговор. Наша встреча, показавшаяся мне простым совпадением, имела для них некий таинственный, возможно, и судьбоносный смысл.

– Ладно, колитесь! – сказал я.

– Что значит – колитесь? – сразу заволновался Тузин. – Колоться мне неудобно. Сами догадайтесь! Вы нас очень обяжете!

Я посмотрел на Мотю, рассчитывая на подсказку, но она, вытянув загорелые ноги, изучала свои сандалии. На коленке ссадина, профиль сосредоточен. Булочник, думай сам!

– Хотите, чтоб я с вами слетал на фестиваль, в качестве группы поддержки?

– Тронут, Костя, очень тронут, но холодно! – живо вовлёкшись в игру, ответил Тузин.

– Надо помочь Жанне опоздать на самолёт?

– Прилетит на следующем! Дальше!

– Да говорите уже!

Тузин глянул на Мотю – она «кивнула» ресницами.

– Денег! – со сценической яростью шепнул Николай Андреич. – Костя, дайте денег! Денег, денег дайте мне! – и, вдруг заржав, уткнулся лбом в спинку скамьи. Его потряхивало. Он хрюкал и стонал между спазмами смеха: – Господи, ну что за жизнь! Один позор сменяется другим – и так без пауз!

– Да что у вас случилось? – вконец смутился я.

Тузин вытер лицо платком, встал и, заложив руки за спину, прошёлся по дорожке.

– Беда в том, что я думал, будто этот спектакль меня вытащит, – проговорил он. – Но это всё равно что с ангела-хранителя славу требовать или деньги. Нелепость! К заветным вещам надо относиться бескорыстно.

– Николай Андреич, а поконкретней?

– Жанка за счёт театра нас отказалась брать! – выпалила Мотя. – Мы в той чуши, которую она везёт, не задействованы. Говорит, хотите выпендриваться – летите за свои. У театра на ваши фокусы денег нет. А это, прикинь, билеты на Николая Андреича, меня и Юрку туда и обратно, и там ещё жильё!

– Тоже мне проблема! Сказали бы сразу! – ляпнул я, прикидывая, как там, после трат на дом, у меня с финансами.

– Для тебя, может, и не проблема! – огрызнулась Мотя. – А мы голову сломали, где денег взять. Николай Андреич говорит – может, займём у Кости? И тут в следующую минуту бац – ты!

Тузин порывом присел на скамейку и, решительно сжав моё плечо, заговорил:

– Рассказать вам, Костя, как я это вижу? Вот мы покажем, что у нас есть. И он ко мне подойдёт, хлопнет по плечу: ну что, нагулялся, блудный ты сын? Нагордился всласть? Уж так и быть, возвращайся – дам тебе шанс, и всё такое… Понимаете меня? – И Тузин улыбнулся своей отчаянной фантазии. – Я, Костя, чувствую – должен, должен свершиться подарок судьбы! Иначе я стану плохим человеком! Неудачником, злым и завистливым. Душа пропадёт, если этого не случится! И ведь, если подумать, даже Золушка на бал прорывалась, чтобы принцу-то на глаза угодить, а? Значит, надо стиснуть зубы и ехать! Так? Ведь так?

– Николай Андреич, не вопрос! – сказал я.

Он сдавил ладонями голову и на секунду зажмурился крепко-накрепко.

– Спасибо, мой друг! Спасибо, спасибо. Я вас всегда буду любить, всегда буду ваш должник.

Я заскрежетал, а Мотя рассмеялась заливчато:

Через несколько дней Тузин улетел на желанное мероприятие, оставив Ирину одну под июльским светом Старой Весны. Перед отъездом он сказал, как уже говорил не раз, чтобы я проведывал семью в его отсутствие. И я проведывал – благо идти было не далеко.

В саду у Тузпных зрели плоды и ягоды. Распушила цветы похожая на крапиву трава мелисса, зацвели острова зверобоя, грядка пустырника, клумба календулы и целая плантация аптечной ромашки. Со всем этим буйством, как могла, справлялась Ирина. За садовым столом увязывала на просушку душистые метёлки трав, солила огурцы, варила малиновое варенье.

В эту кладовую зимнего уюта как-то вечером я вошёл, прикрыл калитку и направился было к крыльцу, как вдруг застыл, обездвиженный страхом: в глубине сада, между вишен и трав, колыхалась в странном танце бестелесная, как привидение, Ирина. Голова и плечи укрыты осеннего цвета шалью, крестом обвязанной вокруг талии. Под шалью – подол чёрного Ирининого платья. А где, интересно, ноги?

Прошла полновесная секунда, прежде чем я осознал, что призрак Ирины есть обряженное в её вещи огородное пугало. Пока я приходил в себя, с крыльца донёсся голос:

– Эй, это кто там? Илюша, ты?

Я подошёл, и сразу мне в глаза плеснуло красным. Перед Ириной на откидном столике была разложена кумачовая ткань и всё, что нужно для шитья, – ножницы, старомодная шёлковая игольница, коробка с нитками.

– Здрасьте, Костя! Как ваши дела? – сказала она, бегло оторвав взгляд от работы.

– Это что за красные флаги? – спросил я, поднявшись на пару ступенек.

– Не флаги, а сарафан.

– Сарафан?

– Да! Шью себе сарафан! А что, вам цвет не нравится? – Ирина перекусила нитку и, ткнув иглу в подушечку, прямо поглядела мне в лицо.

– А пугало зачем нарядили?

– Как зачем? Дрозды вишню клюют!

– А я думал, старую жизнь пустили на растерзанье.

Ирина задумалась на миг, подтолкнула ногой спрятанную под стол табуретку и велела:

– Садитесь!

Я поднялся и сел, инстинктивно отклоняя корпус от красного полотнища.

– Знаете, бывают люди, у которых всё есть, – проговорила она, гладя пальцами ткань. – И эти люди уже больше ничего не хотят в жизни. У них есть пристанище души. А у меня нет пристанища души, вот я и силюсь выдумать себе какую-нибудь плащ-палатку.

– Сарафан – это плащ-палатка?

– Да! И сарафан!

– Вот что, Ирин, – сказал я, чувствуя неодолимую тягу заступиться за Тузина. – Я думаю, у вас есть пристанище. Что ни говорите, в конечном счёте Николай Андреич всё это делает ради вас… – Я осёкся, заметив враждебность в изгибе Ирининых бровей. – Может, конечно, у него это выходит неловко…

– Вот именно! Очень неловко! – перебила она. – Так неловко, что невозможно поверить в вашу, Костя, адвокатскую речь! Он последний грош готов отнять от семьи и спустить на свои иллюзии! Вы зачем ему денег дали? – напала она и, поднявшись, упёрлась кулачками в свой кумач. – Кто вас просил? Вы что, не понимаете, что его туманный бред никому не нужен? Лучше бы кружок вёл при школе или хоть курьером пиццу развозил!

– И вы, значит, надеетесь сарафаном его к этим переменам вынудить? – сказал я, ответно встав. Теперь мы оба возвышались над Ирининым коммунистическим столом.

– Я не надеюсь! – крикнула она, сильно, по-видимому, смутившись. – Я шью, потому что надоели серые краски! Потому что Илья приехал, и я вспомнила, сколько у меня в юности было жизни, радости! А когда дошью, возьму Мишу и поедем с ним гулять по Москве. Пойдём в парк Горького! Или просто по магазинам! Хоть на витрины поглазеем, раз уж купить не можем. Да мало ли! А вы, Костя, если будете Николая поддерживать в его авантюрах, я вообще с вами поругаюсь. Не дам вам ни чаю, ни пирога!

– Да пожалуйста! Мне своих пирогов хватает! – сказал я в шутку.

47 Разве только штукатуром

Если высунуться из окна Лизкиной комнаты, можно увидеть левее комплекса часовню, а точнее – то рассыпчато-пряничное, что от неё осталось. Эти жалобные развалины, похожие на забытый в веках кулич из песка, Илья написал карандашом и акварелью уже раз сто. Впору было издавать альбом «Николаевская часовня во всякую погоду и время суток». Немудрено, что оброненные Петей слова о возможности расписать её произвели впечатление на моего плотника.

– Петя прав, конечно. Ну что акварельки? Они как осенние листья, – растерянно объяснял мне Илья. – А фреска – это способ передать другим поколениям свое знание о духовном мире. У меня-то его нет, конечно, но зато я бы мог написать о вечной жизни наших Горенок или вот Старой Весны. Про всех нас и про тех, кто раньше здесь жил, давно. И день вокруг душистый, птицы, звери… Конечно, это будет уже и не фреска, а просто стенопись – часовня тут ни при чём…

Я не очень понимал его мысли, но всё же заехал в книжный и набрал крупноформатной бумаги разных сортов – акварельной, чертёжной, заодно и папку картона.

– Держи, – сказал я, вручая покупки Илье. – Может, пригодится.

Он бегом – словно кто-нибудь мог догнать и отнять – унёс подарки в избушку, и до некоторых пор их судьба оставалась мне неизвестна.

Может, Илья и забыл бы со временем свои мечтания о «фреске», если бы не исключительные обстоятельства, сложившиеся в окрестностях Старой Весны. Весть о них принёс нам напарник Ильи Серго, ночевавший в Отраднове и знавший от своих товарищей по монастырскому хозяйству все свежие новости.

Он пришёл дождливым утром – мы с Ильёй завтракали на моей будущей кухне – и, топчась на пороге, сообщил: в монастырь приехала бригада. Будут чинить храм, затем расписывать, а ещё, говорят, обошьют гранитом, потому как нашёлся спонсор.