Аркадий Первенцев - Матросы Страница 101

И там, в заливе, — не спутать ни с чем — черный силуэт «Истомина».

«Зачем, зачем все так сложилось? — растерянно думала Катюша. — Почему именно я должна терпеть такую муку?»

Машинально завернула к Ступниным. Недавно приехал Михаил Васильевич, собрались родственники. Сестра Татьяны Михайловны полна восторженной и беспокойной любви к своему первому ребенку, поминутно выбегает в детскую. У них все как надо, но собственное счастье глухо к чужому горю.

Катюша сдержанно похвалила детей, посмотрела новорожденного. Молодая мать нагнулась к кроватке, поправила одеяльце. Эти люди и не подозревали, как много они имеют. Они пользовались счастьем не задумываясь, как пользуются воздухом и солнцем.

«Все-таки люди всегда заняты только самими собой», — маниакально повторяла Катюша, бредя к Графской. Она не осуждала их. Она страдала от собственного одиночества.

Из репродукторов, как звонкие шары, выкатывались слова: «Он вас топчет под собой, бьет своим копытом…» Полумесяц купал каштаны в своем свете, топил их, а железные трубы орали: «Конь несет меня стрелой, а куда — не знаю».

Хотелось рыдать, кричать. Бесстрастно шагали матросские патрули. Холодные, мрачные, темнели в заливе стальные гиганты. Словно выжженный лес, поднимались на них мачты. Бледная колоннада Графской казалась загадочным входом в какое-то прибежище стали, погруженной в черную пучину.

А ведь мог же появиться оттуда, с корабля, свежий, сильный, застенчивый парень с цветами в загорелой руке! Возле него всегда было так надежно, он никогда не обидит. А рассталась с Петром — не жалела, так и должно было случиться.

Обнаженная память воскресила образ другого человека. Милое доброе лицо Вадима. Танцплощадка. Первый падекатр, неловкий, несмелый. А потом Борис. Зеленый берет… «Он вам не идет, Катенька…» Раздражение и любопытство. Жажда испытать что-то невыносимо привлекающее и страшное, когда все вдруг смешивается, я сияет, и меркнет, и летит в бездну… Почему Борис? Какие нелепые законы управляют случаем? Человеку дана всего-навсего одна жизнь. С кем он свяжет ее? Счастливо или трагично? Неосознанный порыв, темный инстинкт в одно мгновение, вслепую решают самую сложную задачу. Один отвергнут, второй забыт, третий избран. Почему? Кто он, избранный? Более дерзкий, более опытный, менее порядочный или самый достойный?

Потом? Что будет потом? Кто задумывается над этим? Расчетливость приходит с годами, когда уже не манят соблазны.

«Я думаю, хочу думать о Вадиме, — твердила себе Катюша, — только о нем». Первый падекатр в колодце танцплощадки на Матросском бульваре. Озадаченный Петр. Курсант с нашивками попросил разрешения пригласить на танец, и пришлось согласиться.

Вернувшийся образ Вадима неожиданно успокоил ее. Можно замедлить шаги, опустить платок, вздохнуть поглубже, оглянуться. Город наслаждался колдовской южной ночью. Люди, всюду люди. Не такие уж они плохие и равнодушные. Нужно стать ближе к ним, яснее для них. Воспоминания взволновали Катюшу, подняли ее упавший дух.

Дома она поцеловала спящего сына, улыбнулась и легла в постель.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

I

К Севастополю нельзя быть равнодушным. На все смотришь широко раскрытыми глазами, с немым восхищением, невольно переполняющим русское сердце. Тут все по-иному, нежели в других городах, все неповторимое — севастопольское. Здесь и земля-то пахнет по-другому, и природа не та, и горы не похожи ни на какие другие горы. Пусть они голые, выщербленные, каменистые, пусть кустарники на них растут почему-то пучками, словно мертвая трава лежит на маскировочных сетях, а все снова и снова замирает и сладко трепещет твое сердце, открываясь навстречу ему — Севастополю.

От пыли першит в горле. Эта серая нуммулитовая пыль, поднятая прикочевавшим из северо-крымских равнин ветром, рождает в палящий зной сказочные миражи, будто приплывшие вместе со своими призрачными минаретами и тополями из недалекого таинственного Босфора. Но тут же поднимаются к небу простые, реальные обелиски, выпиленные из камня руками бойцов Отдельной Приморской армии в память спасения и свободы Родины и этого славного города. И никуда не уйти от его властного обаяния.

А щедрый дар природы — Северная бухта — гавань, удобная для военных кораблей, грозно прижавших к палубам стальные стволы и поднявших на бортах свои крепостные флаги — гюйсы! Сердце наполняется горячей любовью и признательностью к этому городу. Неужели есть человек, который не видел твоих улиц, твоих домов из бледно-лимонного инкерманского камня, твоих холмов, освященных нержавеющей кровью, твоих живописных заливов и черных скал на выходе к морю?

Возбужденный нахлынувшими на него мыслями, Вадим не мог сдержать своего волнения при встрече с местами, знакомыми ему до боли.

Из Москвы его провожали родные и близкие. Отец, до сих пор не оставивший своей многолетней вахты у мартеновской печи, подозрительно долго всматривался повлажневшими глазами в клеймо кортика, якобы заинтересованный именем завода, отковавшего сталь.

Мать в эти минуты, как и все матери на свете, сосредоточила свое внимание на нехитрых пожитках сына. Ох уж эта незаметная дырочка на носке, полуоторванная пуговица!.. Скорее вдеть нитку в иголку и, пришивая, искоса поглядывать еще и еще раз на родное лицо сына. Молодость, ей все нипочем! «Мама, мама, ну чего ты грустишь? Я еду служить в Севастополь».

Ни мать, ни отец никогда не бывали в Севастополе. Разве им понять чувства, обуревавшие Вадима, если они не видели город? Ему страстно хотелось убедить их в своем счастье — все свершилось так, как он хотел, и высшая логика людей, управляющих его судьбой, полностью совпала с его желаниями.

«Я еду туда служить». Ему представлялось: сам город требовательно звал его к себе. Город славы, его бастионы и форты, флот, охраняющий южные рубежи, отныне должны стать частью доверенного ему Отечества. Вадим — один из наследников героизма, доблести, славы, заключенных в самом начертании слова «Севастополь».

«Может быть, пращур мой ходил с Владимиром воевать Херсонес-Таврический, — думал Вадим, склонный к романтике, — а может, кто-нибудь из них был прикован к галере Тохтамыша и звенел цепями, опуская буковые весла в Черное море. А может, кто-то из прадедов наших насмерть стоял на Малаховом кургане с кованным в Туле штыком?»

И наряду с такими высокими мыслями приходили и другие, обыденные, но тоже волнующие. Тут жила Катюша: думать о ней, хотя и безнадежно, себе не запретишь.

Ночью, в скором, ему снились корабли на чугунной воде, будто подкрашенной пламенем мартенов. Корабли стреляли, но ни одного человека не видно на них. А проснувшись, Вадим увидел в окне оранжевую луну над Гнилым морем перешейка, трясины Сиваша, откуда поднимались крученые туманы, словно видения воинов Фрунзе и Толбухина.

Слева по шоссе показался новый поселок. Красивые дома прижались к скалистым высотам, источающим горячее дыхание перегретого солнцем пластинчатого камня.

Машина не спеша объезжает лагуну и поднимается по Красному спуску. Отсюда видны пещерные зевы каменоломен и возле них штабеля напиленного, как рафинад, знаменитого инкерманского камня. В белесой пыли по дну балки идут грузовики и копошатся люди, добытчики строительного материала, из него быстро, как Феникс из пепла, возник новый город.

Вадима будит голос Доценко:

— Скажите, лейтенант, старикана, которого ссадили у Дуванкоя, вы хотя бы чуточку знаете?

— Пожалуй, меньше вашего. Ехал с ним из Москвы в одном поезде, немного поговорили на вокзале в ожидании машины. Потом вы случайно подъехали, забрали нас с собой.

— Неприятно, — Доценко поморщился, будто от зубной боли. — Черкашину опять забота. Старикан-то — отец его новой зазнобы. Отличными нас фоторепродукциями снабжал к праздникам…

Высокий строй мыслей был разрушен. Старший лейтенант Доценко, парторг с «Истомина», угостил Вадима караимскими пирожками, будто знал, что желудок молодого лейтенанта пуст.

Уже позади свыше восьмидесяти километров исторического пути — через Бахчисарай и штурмовые высоты, через поля дозревающей пшеницы с лиловыми квадратами шалфея и темно-голубыми — лаванды. Позади журчание Альмы с ее попахивающей снегом водой и кобчики в далекой выси безоблачного неба.

В Севастополе, поднявшись на улицу Ленина, машина остановилась. Доценко пожал Вадиму руку, приятно улыбнулся, сверкнул зубами из-под темных каштановых усов.

— Желаю вам хорошей службы, товарищ Соколов.

— Спасибо, товарищ старший лейтенант, — поблагодарил Вадим своего отзывчивого спутника. — Если не ошибаюсь, отдел офицерских кадров там?