Весна Михаила Протасова - Валентин Сергеевич Родин Страница 17

— Надо не в общем и целом, а на месте получше хозяйствовать, — перебив, сухо заметил директор. — Вы, Андрей Никитович, кажется, все не можете выйти из бывшего своего директорства…

— А вы, Николай Петрович, мне кажется, не можете войти в свое директорство!.. — запальчиво сказал Андрей Никитович.

— Ну, товарищи, это уже ребячество! — остановил их Бузин. — Уж если разбираться, то давайте по-деловому и без лишних эмоций. Разговаривать, чувствую, есть о чем…

Но продолжения разговора не последовало.

— Хватит, наговорились… — угрожающе сказал директор, сунул в карман докладную Протасова и быстро вышел из кабинета.

Андрей Никитович остановился у окна, забарабанил по стеклу пальцами.

— Вы несправедливы к Николаю Петровичу, — укоризненно сказал Бузин. — Директора очень волнует вопрос строительства нижнего склада.

— Вот именно — волнует, а из его волнений склад не построишь! — не оборачиваясь, отозвался Андрей Никитович.

Бузин посмотрел в его широкую спину, пожал плечами и вышел следом за директором.

«Ну что ж, как говорят: видит бог… Хотел тихо, мирно, но ведь не дают! — садясь наконец за свой стол, подумал Андрей Никитович. — Заставили… вашу-машу…»

В это время в дробно прыгающем по кочкастой дороге «газике» у директора с секретарем парткома продолжался неприятный разговор о нижнем складе, об ургульском лесе.

— В том, что мы недостаточно остро и, главное, недостаточно обоснованно ставим вопросы строительства в тресте, пожалуй, Гребнев прав, — говорил Бузин. — Надо бы подготовить нам, Николай Петрович, в трест основательную докладную записку, приложить необходимые расчеты, перечень наших мероприятий и…

— И направить эти документы в райком, — перебил Бузина директор, — потому что в трест мы уже писали, да проку мало: только на будущий год обещают приступить к проектированию, а там еще время потянется. На словах-то мы все споры, да на деле не скоры…

Директор сунул в рот папиросу и снова стал смотреть на дорогу. Перебранка с Гребневым расстроила его, в лес ехать без начальника участка не хотелось, и он велел шоферу повернуть в Центральное.

На Щучьей курье сплавщики провели первую ночь, а к утру подкрался и неслышно выпал снег. Подбелил все окрест, и от его холодной резкой свежести запахло настоящей зимой. На реке подвижки льда не наблюдалось, вода за ночь не прибыла. Полыньи задернулись тонким льдом и не парили. Опять засверкало вокруг надоевшее всем широкое снежное раздолье.

За ночь в избушке остыло, и теперь Калистрат торопливо шуровал в железной печке. Оттого, что его прогнозы не оправдались, он сконфуженно покрякивал, тер крупный обвислый нос и вообще пребывал в явном расстройстве.

Михаил и остальные сплавщики сидели за дощатым столом, пили чай из больших кружек, держа их в ладонях.

— А вот дед Елизаров точно определяет, когда река пойдет, — говорил тракторист Федька Литохин. Его сухощавое, большеглазое лицо выражало тихое удовольствие, к тому же он не терял возможности подшутить над Калистратом. — Не дни, прямо часы указывает. Скажет, к примеру, в два часа тронется, значит точно — засекай время и иди на берег, жди…

— Оно сравнил. Елизаров здесь всю жизнь прожил, сызмальства на этих берегах, а я из приезжих, — оправдывался Калистрат. — Давно ли я здесь? Вот и получается несовпадение.

— Когда, Калистрат Иванович, ты приехал-то? — подмигнув Федьке, спросил Илья.

— Так где-то в тридцатом году… К тому же сказать, дед Елизаров на самом берегу живет. Лежит на печи, и вот она река — хочь ее ложкой хлебай… — Помолчав, Калистрат сокрушенно согласился: — Оно, конечно, надо было к Елизару на консультацию сходить…

Тут уж Илья и сплавщики не выдержали, отвалились к стене, загоготали.

— Это хорошо, что река держится, — сказал Михаил, когда веселье поутихло. — Успеем лежневые якоря проверить, а которые и подкрепить.

После завтрака еще раз осмотрели все якоря, и несколько оказалось совсем ненадежными. Около одного якоря для подстраховки решили заложить новый. Для этого надо было выкопать двухметровой глубины траншею, на ее дно уложить толстые бревна, накрепко обвязать их тросом и вывести петлю. Когда траншею снова засыплют, на поверхности останется только эта стальная петля, за которую держится один из главных тросов, переброшенных через Щучью курью.

Чтобы не долбить мерзлую землю, Михаил и Калистрат стали готовить костер, а остальные уехали на тракторе подбирать для лежня-якоря толстые бревна.

Снова повалил снег. Его большие хлопья опускались медленно, щекотно холодили брови, нос и тут же таяли. Борода у Калистрата промокла. Он кое-как поджег бересту, сунул ее под сухие смолистые поленья. Повалил едучий, черный дым, затрещало. Дед поспешно отошел и, посмотрев на озабоченное, хмурое лицо мастера, весело сообщил:

— Люблю костры палить!

С охотой взял протянутую Михаилом папиросу. Закурили.

— Помню, еще на кордоне с родителями жил. Пошел я в дальние кедрачи посмотреть, поспела ли нет шишка… — стал рассказывать Калистрат. — Посмотрел, значит, вижу — шишка еще крепкая, не шелушится. Ну, несколько штук я все же сбил для себя, обжарил на костре в дорогу и домой. Погода тихая, прохладная, а как домой пришел, поднялся ветер, сильно дымом стало наносить. Тут я и всполошился. Припомнил, что костер плохо затушил. Озаботился и места себе не могу найти. Дело вечернее, а до кедрачей километров двадцать. Делать нечего — я к родителям. Так, мол, и так, батя, есть подозрение, что огонь в тайге я оставил. Ничего он не сказал, запряг кобылу, и мы с ним поехали в те кедрачи. Приезжаем, а на том месте, где я был, и дымка нет. Все, как есть, в аккурате, а наносило к нам в тайгу дым с дальнего лесного пожара. Тут меня батя по лопаткам бичом. Взвизгнул я, подскочил. «За что?» — спрашиваю. «А чтобы сразу помнил, что делаешь!» — И еще раз меня бичом опоясал. «А это, говорит, чтобы ответ чувствовал!..» К добру помянуть, справедливый у меня был родитель. Любил разъяснять, что к чему…

Калистрат снова полез к костру поправлять чурки и поленья.

Земля под кострами отогрелась на глубину штыка лопаты, а дальше, как от камня, лопата отскакивала, и приходилось долбить ломами.