Виктор Савин - Чарусские лесорубы Страница 18

— Дрались, что ли?

— Не дрались, а ругались на чем свет стоит.

— Странно, почему же Чибисов молчит об этих скандалах?

— Чибисов-то и сам, когда разозлится, не может сдержать себя. А разве можно с рабочими грубить? Богданов-то шибко не терпит несправедливость к себе, грубость. На днях он расходился возле умывальника. Воды, видишь, не хватило. Я налила, а ее выхлестали другие. Он мылся последним. Только намылился, хвать за соски, а воды нет. Ну, и пошел, и пошел — уши вянут от ругани. Я услышала это, бегу скорее с ведром и говорю: «Извини, Харитон Клавдиевич, это мой недогляд…» Как только свеличала его, он сразу обмяк, посмотрел на меня по-доброму и говорит: «Подлей, Даша, водички»… И с тех пор Дашей меня стал звать. А отчество я его узнала в конторе. В получку кассир деньги выдавал и прочитал в списке его фамилию, имя и отчество… Я думаю, ему ласковое слово требуется: кнут и палка действуют на кожу, а ласковое слово проникает к сердцу.

От Цветковой замполит пошел к начальнику лесопункта. Контора его находилась в том же большом доме, где и красный уголок, только вход был с другого крыльца.

В помещении конторы было тихо, за барьером у столов занимались две девушки и очкастый мужчина, стриженный под машинку, седой, с искрящейся щетинкой. Стены комнаты были оклеены плакатами о правилах техники безопасности в лесосеках, в простенке между двух широких окон висели часы-ходики.

— А Чибисов где, Павел Иванович? — обратился Зырянов к старику-бухгалтеру Мохову.

Павел Иванович не спеша поднял очки на лоб, медленно повернул голову, несколько секунд молча смотрел на Зырянова, как будто первый раз видел человека, потом перевел взгляд на филенчатую дверь в стене и, наконец, сказал, приподняв руку и указывая пальцем на дверь.

— Тут, кажется, был.

— Наряды вам своевременно сдают? — поинтересовался замполит.

— Наряды сдают, — растягивая слова, сказал бухгалтер. — Народ будто с ума сошел, все по две, по три да по четыре нормы выгоняют. Как заключили договора на соревнование, ну и пошли жать, кто кого перегонит.

— А разве плохо это, Павел Иванович?

— Я не говорю, что плохо. Да ведь уйму денег приходится выплачивать. Одна бригада Богданова за декаду заработала тысячи рублей.

— Ну и хорошо. Пускай люди зарабатывают, богатеют… Нам со стройкой, Павел Иванович, надо спешить. Видели на березах желтые листочки? О чем это говорит? Лесозаготовительный сезон близко.

— А я за листочками не наблюдаю, Борис Лаврович. С детства не был приучен к этому. Мое дело следить за копейкой, чтобы она на своем месте лежала и не перепрыгивала из статьи в статью, чтобы в бухгалтерских книгах был полный порядок. На это у меня и вся жизнь ушла.

Я сызмальства был посажен за конторский стол. Сначала у купца работал, он на север доставлял муку, соль, огнеприпасы, а оттуда пушнину вывозил. День и ночь я у него корпел над приходно-расходными книгами, обед мне приносили тут же на стол, спал на скамейке, и больше ничего не знал, ничем не интересовался. При советской власти снова оказался за конторским столом, женился, на курсы меня посылали; уж что со мной не делали, чтобы к цветочкам приучить, к солнышку, к веселой жизни, только ничего из этого не вышло: никак не мог переделаться. Вот дети наши — не в родителей. В лесу живут, а лес глядеть собираются: в воскресенье хотят идти на Водораздельный, парму[2], видишь, они не видали, комаров не кормили…

— Яков Мохов, комсорг, ваш сын?

— Мой, мой. Беспартийные-то только мы с матерью.

Начальник лесопункта Евгений Тарасович Чибисов был в комнате, выходящей окном и дверью на террасу. Это был высокий, сутулый человек, с большими залысинами на висках и клочком светло-русых волос, вихрем торчащих, как у петуха гребень; нос большой, узкий, похожий на клюв. Все это придавало ему воинственный, петушиный вид. Едва Зырянов открыл дверь, Евгений Тарасович моментально встал со своего места за столом, где он разглядывал большие розоватые листы с чертежами строящихся домов, шагнул навстречу, протянул руку и, показывая на свое место, сказал:

— Садитесь, Борис Лаврович.

— Благодарю, — ответил Зырянов и начал ходить по комнате. — Я слышал, что у тебя нелады с Богдановым?

— А ну его! — яростно взмахнул рукой Чибисов и выругался.

— Ты не шуми, не шуми, — успокаивающе сказал Зырянов. — У тебя за стеной работают девушки. Надо придержать язык-то!

— Не могу я хладнокровно говорить о нем. Богданова я раскусил: это рвач, смутьян, шагу лишнего не сделает, все ему подавай, приготовь, принеси, а он будет только гвоздики вколачивать.

— Гвоздики? А дома кто тебе поставил?

— Ставит, когда за него другие работают. Ему только командовать, распоряжаться. Только дай ему волю, так он и начальника лесопункта станет использовать у себя на побегушках.

— Начальник, по-твоему, должен в кабинете отсиживаться? Если требует дело, начальник должен вертеться волчком на стройке.

— Спасибо! Я буду за него бегать везде, а он тыщи зашибать.

— Что у вас с ним на днях вышло?

— Да так, ерунда. Очередную бузу затеял.

— Ну-ка, пойдем к нему, выясним, в чем дело?

— Никуда я не пойду, видеть его не могу. Когда я на фронте кровь проливал, он в тылу отсиживался. На фронте погибали лучшие люди, а эта шваль шкуры свои сберегала… А теперь он хочет, чтобы я исполнял его прихоти, создавал ему особые условия для работы.

— А ты не груби с ним, если он не прав — разъясни, разумное слово лучше действует, чем крики и ругань.

— Будь бы это на фронте, показал бы я ему разумное слово! Я уж не знаю, что с ним делать? — садясь за стол и доставая из ящика стола табак, сказал Чибисов. — У меня не один Богданов. У меня сотни людей! Мне надо и строиться, и лес рубить, и новые механизмы получать. Сегодня Черемных звонит и говорит: «Принимай три передвижных электростанции, электропилы, а на днях получишь трелевочные лебедки»… Мне не разорваться. У меня даже механика еще нет… А тут приходится нянчиться с этим бродягой.

— Пойми, Чибисов, он наш, как и все. Он завербовался к нам, и мы должны помочь ему стать порядочным рабочим. Никто не придет воспитывать наших людей, никто не пришлет нам готовых, вполне сознательных строителей коммунизма. Они воспитываются там, где живут, где работают. И нам с тобой это надо твердо помнить.

В кабинет вошла взволнованная женщина, в глазах — испуг.

— Евгений Тарасыч, айдате-ко, айдате-ко, посмотрите, что опять делает Богданов! — сказала она, еле переводя дыхание.

— Что опять там? — спросил Чибисов, напружинившись, словно приготовился к прыжку. Кинул торжествующий взгляд на Зырянова, будто хотел сказать: «Вот, полюбуйтесь!»

— Опять буянит, — сказала женщина, — опять разозлился, всех перепугал, половицы в доме топором рубит.

— Идем! — сказал Зырянов Чибисову и кинулся к двери.

Возле новостроящегося дома, сбившись в кучу, стояли печники и подсобные рабочие. Члены бригады Богданова сидели на бревнах, а сам Богданов был внутри дома; оттуда слышались ругань и частые удары топором по дереву.

— В чем тут дело? — спросил Зырянов.

Шишигин, сидевший крайним на бревне, сплюнул под ноги, потом сказал, задирая вверх бороденку и глядя на Зырянова из-под руки:

— Вишь, какое дело-то: нам тесу полового не хватило, всего оставалось положить три доски. Богданов-то мне и говорит: «Валяй, Шишигин, за десятником». Я швырк туда-сюда, нашел десятника вон на том крайнем доме, веду к Богданову. Спервоначалу Богданов на него только прикрикнул — дескать, чего не везешь доски с лесопилки? Десятник начал вывертываться: мол, лошади не было, то, се. Богданов на него топнул, покрепче выругался и спрашивает: «Когда доски будут?» Десятник и говорит: «Сейчас будут». А Богданов говорит: «Стану ждать двадцать минут». Сам на часы посмотрел. Десятник ушел, а Богданов обрезки досок наложил стопочкой и сел. Сидит. Мы все сидим. В сторонке печники свое дело делают. Прошло порядочно времени. Богданов на часы опять поглядел, опять спрятал. Сидит. Мы сидим. Смотрю, глазами начал поводить из стороны в сторону. Ну, думаю, быть беде! А тесу все нет. Сидел так, сидел, опять на часы поглядел. Встал, плечами этак шевельнул, а глаза у него уже совсем дикие стали, повел ими вокруг, как бык, которого к бойне волокут, потом схватил топор и давай пластать по обрезкам, на которых сидел. Рубит и ругается, рубит и ругается; потом половицу начал щепать. Бабы, работавшие с печниками, завизжали, закричали — и бежать вон, печники за ними, мы за печниками, чуть не давим друг дружку в дверях. Уж больно страшный Богданов стал… Ишь, что делает, в самую ражь вошел.

Чибисов, задержавшийся возле печников, пошел было в дом.

— Начальник, не ходи, не ходи! — крикнул ему Шишигин. — Не ходи, убьет он тебя.

— Постой, Евгений Тарасович! — крикнул в свою очередь Зырянов.