Николай Глебов - Бурелом Страница 2

— Эй вы там, — прикрикнул Лукьян на молодежь, — будет баловаться! — Подойдя к ним ближе, распорядился: — Берите грабли, становитесь к барабану, а ты, Василко, вместе с Прохором будешь таскать солому на вершину зарода. Понял?

— Понять-то понял, но я до обеда таскал, замена бы должна.

— Никакой замены. Работай. Носилки лежат сам знаешь где. Подойдет Прохор, и начинайте. А вы перетряхивайте солому почище, а то зерна много идет в зарод, — обратился Сычев к поденщикам.

«Тебя бы встряхнуть, борова», — посмотрев вслед хозяину, который шел к барабану, подумал Василий и, повернувшись к девушкам, шутливо толкнул одну из них в солому. Остальные дружно навалились на Василия. Послышался смех, визг, на парня полетели охапки соломы.

Как выстрел, щелкнул кнут коногона. Медленно заворочался чугунный вал, хлопнул приводной ремень, и, набирая обороты, голодным волком завыл барабан. От неровно поданного снопа барабан на какой-то миг захлебнулся, выбросил на грабли уже измятую солому и вновь завыл, ожидая очередной добычи. Молотьба началась.

Зарод соломы с каждым часом рос в ширину и высоту. Василий со своим напарником Прохором едва успевали убирать ее от грабельщиц. Уставшие за день парни к вечеру уже с трудом поднимались к вершине зарода. Ноги утопали в соломе, и носилки приходилось нести на уровне плеч. Мокрые от пота рубахи прилипали к телу. Ноги в коленках начали подкашиваться. Каждый раз, спускаясь с зарода с порожними носилками, Василий с надеждой поглядывал в сторону хозяина, стоявшего возле подавальщиц снопов, и каждый раз Лукьян, встретившись взглядом с молодым Обласовым, как будто не замечал его немой просьбы о замене. Когда наступил короткий перерыв, Василий и его напарник в изнеможении повалились тут же на солому.

— Жмет Сычев на молотьбу, спасу нет, — закинув руку под голову, произнес Прохор.

— На нас жмет, а машина что, смазывай почаще и гоняй коней. На такой зарод надо две-три пары носильщиков, а не одну. Где нам успеть вершить?

— Будем сваливать как попало, — отозвался Прохор.

— Ясно. Раз хозяин не дает подмогу, пускай после молотьбы вершит.

На току вновь загудел барабан. Василий с Прохором, захватив носилки, начали спускаться с зарода.

— Прижимистый, черт. Небось, Савелия с Нестором не пошлет на зарод, — продолжал Василий.

— Хозяйские сынки, — Прохор сплюнул.

Парни подошли к работавшим грабельщицам. Там уже была большая копна соломы.

— Ребята, нам уже некуда отгребать, давайте поживее, — заглушая шум барабана, выкрикнула одна из девушек.

— А ты хозяина заставь убирать солому, — сердито сказал Прохор и сунул носилки под копну.

— Как же, пойдет он, дожидайся, — усмехнулась грабельщица.

Копна соломы поплыла на носилках к зароду.

— Выдергивай, — неожиданно для Прохора скомандовал идущий впереди Василий.

— Подняться бы надо на зарод, — несмело заговорил Прохор.

— Пускай Лукьян лезет. Раз не дает смену, будем сваливать где попало. — Василий потянул носилки из-под копны.

— Эй, ребята! — услышали они зычный голос хозяина. — Что выделаете? — Размахивая руками, Лукьян торопливо зашагал к парням: — Спрашиваю, пошто на зарод не носите?

— А потому, что сил наших нет, — угрюмо ответил Василий. — Почему смену не даешь? Вчера две пары работали и то едва успевали, а нам с Прохором не справиться, из сил выбились.

Лукьян запустил пальцы под жилет, одетый сверх парусиновой рубахи, и шагнул к Василию.

— Язык-то, паря, у тебя тово, бойкий. Вам бы с отцом только на сходке его драть. Работайте, — произнес он резко.

— Не будем! — в тон ему ответил Василий.

— Как то исть не будем? — Глаза Лукьяна сузились. — Ладно, тогда ваш хлеб с отчишком не стану молотить. Понятно?

— Эко напугал. Не молоти, черт с тобой, — выругался Василий.

Заметив ссору, грабельщицы начали переговариваться. Коногон влез на вагу и, забыв про лошадей, опустил постромки, кони остановились. Вал перестал вращаться, барабан умолк. Почуяв неладное, к спорщикам подошел Андриан.

— Вот полюбуйся на своего сынка, — показывая на Василия, язвительно произнес Лукьян. — Видишь ли, не хочу работать. А ваш хлеб кто будет молотить? А?

Андриан сумрачно посмотрел на сына.

— Давай как-нибудь робь до вечера, а завтра с утра я с Петром возьму вторые носилки. — Старший Обласов чувствовал правоту сына, но боязнь, что хлеб останется на току необмолоченным, заставила старого крестьянина стать на сторону хозяина. — Не канителься. Давай робь, — сказал он угрюмо сыну.

Не говоря ни слова, Василий взялся за носилки.

— Пошли, — зло бросил он Прохору.

Молотьба продолжалась.

ГЛАВА 2

Село Косотурье привольно раскинулось между озер, богатых рыбой и птицей. Распадалось оно на две части. В одной жили старообрядцы, или, как называли их в Зауралье, двоеданы; во второй — мирские — люди, за редким исключением, небогатые, знавшие одно — землю. Старообрядцы жили возле Камышного, заросшего густым непроходимым камышом, с редкими плесами и небольшими островками. Угрюмый вид озера дополнял ленточный бор, уходивший далеко в тургайские степи. Обнесенные высоким частоколом, с окнами, глядевшими во двор, массивными воротами, обитыми тонкими листами железа, с богатыми пристройками дома старообрядцев резко отличались от чистовцев, избы которых стояли на берегу озера Чистого.

Дом Лукьяна стоял в Камышном. Сложенный из толстого кондового леса, с двускатной крышей, небольшими окнами, похожими на бойницы, он напоминал укрепление. Внутренний вид комнат с тяжелой мебелью, некрашеным полом, со старинными в кожаных переплетах книгами, большим восьмиугольным крестом из меди, висевшим в переднем углу, говорил о строгих обычаях старины и неуклонной приверженности хозяина к старой вере. Разделяли дом большие теплые сени. В одной половине жил Лукьян с женой Митродорой и младшим сыном Нестором. Вторую половину занимал старший сын Савелий, женатый на иноверке. Что заставило богатого старообрядца Лукьяна дать согласие на женитьбу сына с Гликерией — дочерью сельского сапожника Ильи Черноскутова, — долго занимало умы косотурцев.

— Просто им даровую работницу надо было в дом. Савелий хворый, а Гликерия кровь с молоком, — говорили одни.

— Мог бы из двоеданок высватать, — отвечали другие.

— На двоеданках не выедешь, они, брат, с характером, а Гликерия что, известно — безответная, отец ей не защита. На одной-то ноге он немного наробит. Как пришел с японской, с тех пор за сабан не брался. Ладно, шилом ковыряет, а то бы есть нечего было. Ну и принудил девку выйти за Савелия. А он-то говорят, шибко смиренный, покорный отцу-матери, живет с Гликерией дружно. Не корит ее. — Тут косотурские кумушки многозначительно переглядывались. Им было известно о тесной дружбе Василия Обласова с Гликерией, когда та не была еще замужем. Наклонившись друг к другу, зашептали: — Бают, Василко-то тайком встречается с Гликерией.

— Ой, да не говори ты, — собеседница подвинулась ближе и слегка подтолкнула плечом соседку.

— Вот те крест, святая икона, — перекрестилась та и, вздохнув, подперла щеку рукой. — Опять как их судить? Савелий, говорят, телом хилый, а она баба, дай господь, красотой и умом не обижена. Савелий души в ней не чает. Ходит за ней, как теленок за подойником. Деверь относится к Гликерии уважительно, а сам-то Лукьян, сущий стратилат, Савелию хода не дает и на сноху волком глядит.

В том, что говорили о Сычевых, была известная доля правды. Савелий, высокий, худой, кожа да кости, работал вместе с женой на отцовской маслобойне, стоявшей во дворе дома.

Нестор — задиристый парень лет восемнадцати, был вожаком камышинских ребят, ни одна драка с чистовцами не обходилась без него. Он по-своему любил Савелия, жалел Гликерию и не раз заступался за нее перед отцом, а порой и выполнял непосильную для снохи работу.

— У тебя что, другого дела нет, что ли? — сердито спрашивал Лукьян сына, завидев его однажды с тяжелой бадейкой, полной ожимков, которые он нес скоту.

— Гликерии не под силу, — вытирая пот с лица, отвечал Нестор.

— Если не под силу, пускай оба с Савкой берутся за бадейку. Ишь какой радетель нашелся, бабу пожалел.

Стоявшая неподалеку Гликерия, услышав упреки Лукьяна, выхватила бадейку из рук растерявшегося Нестора и, блеснув глазами на свекра, понесла ее на скотный двор.

Заложив руки за спину, Лукьян зашагал к дому. В сердцах пнул подвернувшуюся в сенках гусиху и вошел к Митродоре.

— С характером, должно, попала сношка. Так зыркнула на меня — вроде дикой кошки.

— Похоже, начинает коготки выпускать, — певуче произнесла Митродора, не отрывая глаз от раскрытой старинной книги, лежащей перед ней на маленькой подставке.