Николай Глебов - В предгорьях Урала. Книга первая Страница 27

— Давай рассказывай новости.

— Связь с местной подпольной организацией я установила, — медленно начала девушка, — но в городе чувствуется влияние меньшевиков, в особенности на консервном заводе. Среди привилегированных рабочих, главным образом мастеров, идея создания «рабочих групп» при военно-промышленном комитете нашла поддержку. Учитывая эту опасность, Зауральский подпольный комитет в помощь своим людям направил меня на консервный завод. Теперь я являюсь личным секретарем господина Тегерсена, — улыбнулась Нина.

Внимательно слушавший Русаков выбил пепел из трубки и начал неторопливо:

— Нужно держать тесную связь с легальными организациями. Я имею в виду профсоюзы, больничные страховые кассы, рабочие кооперативы и культурные общества. Там нужно твердо проводить партийную линию. Мне кажется, что товарищи из Зауральска недостаточно активны в этой области. Так и передай им. Нужно уметь во-время возглавить движение народных масс. А ростки, здоровые, крепкие ростки появились уже всюду. Возьми армию, — заговорил оживленно Русаков. — На днях мой хозяин Елизар Батурин получил письмо от сына. В этом письме, правда, в осторожных выражениях, он сообщает, что война вызывает недовольство солдат, среди них началось брожение. Не так давно он, вместе со своим товарищем Осипом, за неповиновение начальству попал в штрафную роту и отправлен на фронт. В деревне Закамалдиной крестьяне разнесли по бревну хлебные амбары Фирсова. У Бекмурзы Яманбаева бедняки отбили гурт скота и спрятали его в камышах. Искры революции вспыхивают всюду. Заря близка! — Григорий Иванович поднялся из-за стола и прошелся несколько раз по комнате.

— Как устроилась? — спросил он девушку.

— Сняла у одной старушки комнату. И, кажется, пользуюсь вниманием господина Тегерсена, — улыбнулась Дробышева. — До чего ж неприятная личность, болотная слизь какая-то. — Нина брезгливо поморщилась.

Вскоре она стала прощаться.

Русаков крепко пожал ей руку.

— Желаю тебе успеха. Береги себя.

На следующий день Нина Дробышева выехала обратно. Мартин Тегерсен встретил ее с изысканной любезностью.

Дня три ушло у Нины на приведение в порядок переписки фирмы. Освоившись с обстановкой, Дробышева стала бывать в цехах. Однажды, проходя по заводскому двору, она услышала за штабелем пиленого леса, который шел на поделку ящиков для консервов, голос Тегерсена.

Выглянув из-за угла, Нина увидела немолодого возчика, стоявшего возле телеги, на которую он только что накладывал тес.

Видимо, Тегерсен, проходя мимо, нечаянно задел о колесо ногой и измазал свои светлосерые брюки дегтем.

— Ви рюсски свин! Не знайт, где стоять.

— А ты бы, господин, отошел подальше, чем тереться о мои колеса. Дегтю и так мало, — скрывая усмешку, говорил возчик.

— Молчайть! Молчайть! Свин! — визгливо выкрикнул Тегерсен.

— А ты не лайся, коли сам виноват, — произнес тот спокойно.

— Свин!

— Кто? Как ты назвал? — возчик торопливо стал отвязывать лагун с дегтем. — Ну-ко, поругайся исшо, — произнес он с угрозой. — Вот дерну тебя мазилкой и ходи пятнай стулья. Хо-зя-ин, — протяжно сказал он и сплюнул.

Тегерсен зайцем шмыгнул за штабель и, едва не столкнувшись с Ниной, попятился от нее:

— Извиняйт.

Дробышева сделала вид, что ничего не заметила, и прошла мимо. Ее заботило другое. Нужно было выдать несколько пропусков на завод членам подпольной организации. Бланки хранились у нее. Круглый штамп был у Тегерсена, а без штампа постоянный пропуск был недействителен.

Нина поспешно вбежала в кабинет и, выдвинув левый ящик стола, торопливо проштемпелевала несколько бланков.

На следующий день на консервном заводе между утренней и вечерней сменами у рабочих мест появились листовки, призывающие к свержению царя и бойкоту «рабочих групп» при военно-промышленном комитете. Листовки оказались и в железнодорожном депо, и на рабочих окраинах города.

Подпольная организация партии большевиков города Зауральска действовала.

В Марамыш стали прибывать пленные немцы и чехи. Как только первые подводы появились на площади, сбежался народ поглядеть на пленных. Небольшой отряд конвойных во главе с каким-то сердитым офицером оттеснил любопытных ближе к домам. Часть подвод с пленными повернула на дорогу, ведущую в казачьи станицы.

На городской площади осталась небольшая группа немцев и один, видимо больной, чех.

Вскоре немцы ушли со стражниками на пивоваренный завод Мейера, а чех, положив возле себя вещевой мешок, пугливо озирался на говорливую толпу. Его молодое, смуглое, как у цыгана, лицо, с едва пробивавшимися черными усиками, выражало тревогу, вся фигура с накинутой на плечи зеленой шинелью была детски беспомощна.

— Должно, хворый, — произнес кто-то из толпы.

— Поди, голодный, — сочувственно сказала пожилая крестьянка и, подойдя к пленному, подала кусок хлеба.

Пленник, к ее большому смущению, поцеловал ей загрубелую руку и с жадностью принялся за еду.

— Мой-то Василий тоже, поди, голодный сидит в окопах, — вздохнув, женщина участливо посмотрела на чеха.

В тот день пленника увел к себе горянский мужик Федор Лоскутников, который жил недалеко от Елизара Батурина.

Прошел месяц. Новый работник, к удивлению хозяина, хорошо знал пашню, умел запрягать коней и косить траву. Звали его Ян. Но Федор дал ему свое имя — Иван. Сам Лоскутников жил небогато и часто жаловался на больные ноги. Единственный его сын погиб на войне, и все хозяйство лежало на снохе Федосье. Это была еще молодая крепкая женщина. Порой сноха ворчала на чеха.

— Иван, все вот тебе маячить приходится. Воз сена на крышу сметать — показывай, лошадь запрягать — опять толмач, да скоро ли ты научишься нашему языку, немтырь заграничный, — укоризненно качала она головой стоявшему перед ней на дворе чеху.

— Рюсс, рюсс, — улыбался ей Ян.

— Рюсс, рюсс, — добродушно повторяла за ним Федосья. — Дай сюда вилы.

Пленник непонимающе смотрел на женщину.

Сняв с воза вилы, Федосья вновь подошла к Яну.

— Вилы, — похлопав по черенку, говорила она. — Вилы. Теперь понял?

— Виль, — чех обнажил в улыбке белые зубы.

— Ну вот. Теперь смотри, сено, — тыча вилами в воз с сеном, продолжала его учить Федосья. — Повторяй: се-но.

— Сено, — свободно выговаривал пленник.

— А когда смечешь воз на крышу, — показала она рукой на пригон, — иди пить чай.

— Чай, кофе, — улыбался Ян.

— Кофе только господа пьют, а мы крестьяне.

— Кофе, господарь, — торопливо кивал головой пленный.

Постепенно Ян начал усваивать русский язык и уже свободно понимал Федосью и хозяина. Как-то за обедом, когда семья сидела за столом, Федор спросил чеха:

— Ты, Иван, женат?

Тот отрицательно покачал головой:

— Земли нет, хаты нет, работал в усадьбе господаря.

— Ишь ты, стало быть, в работниках жил? А невеста есть?

Лицо чеха помрачнело.

— Теперь нет, — коротко ответил он. — Письмо получил от товарища, вышла за другого.

— Не горюй, мы здесь тебе найдем другую, — Федор погладил бороду и украдкой посмотрел на Федосью. За последнее время он стал замечать, что сноха чересчур стала ласкова с пленным и, уезжая на пашню, старалась оставить свекра дома. В душе Федор был рад. Попался хороший работник, послушный, вот только плохо, что военнопленный. Старик долго не высказывал своих дум. Однажды под предлогом починить лопнувшую дугу, он направился к ссыльному.

Поздоровавшись с Русаковым, старик стал показывать свою поломку.

— Пустяковое дело, — ответил тот. — Наложим железный обруч, и все будет в порядке.

Когда работа была сделана, Федор, потоптавшись в нерешительности у порога, спросил несмело:

— Григорий Иванович, к тебе за советом. Видишь ли, какое дело… — Лоскутников отвел глаза в сторону.

— Говори, Федор, я тебя слушаю, — подбодрил его Русаков.

— Видишь ли, — замялся вновь старик, — замечаю я, что сноха льнет к пленному.

— Ну так что же? Пленный, может быть, не по своей охоте на войну пошел. Не беда.

— Да ведь он врагом считается.

— Неправда, — заговорил спокойно Русаков, — неправда, Федор, как тебя по батюшке?

— Терентьевич, — подсказал тот.

— Федор Терентьевич, враг тот, кто послал его на войну. При чем здесь Иван? — глаза ссыльного в упор посмотрели на крестьянина.

— Люди будут осуждать, — вздохнул Федор.

— А ты не слушай их.

— Да как не слушать-то. Скажут, сын погиб на войне, а он снохе потворствует.

— Федосья не виновата, — мягко заговорил Русаков. — Виноваты в смерти сына вот кто… — Григорий Иванович вместе с Лоскутниковым вышел из мастерской и показал ему на стоявшие внизу котловины богатые купеческие дома.