Николай Асанов - Электрический остров Страница 30

— Так я пойду к Пустошке, чтобы насесть на него, — сказал он. — «Мужик и ахнуть не успел, как на него медведь насел», говорится в какой-то пьесе, — и, показав этой фразой свое уважение к манере директо­ра объясняться чужими словами, вышел из кабинета.

Улыбышев подошел к створке окна, откинутой к стене, чтобы взглянуть на себя. Он запретил Райчилину поставить в кабинете зеркало. «Это вам не мав­ританские бани!» — обрезал он его тогда, хотя Райчи­лин наверняка не знал, что такое мавританские бани, К тому же створка окна вполне успешно заменяла зеркало.

Однако собственное отражение на этот раз не до­ставило Улыбышеву удовольствия. Он чувствовал себя плохо после вчерашней ночи, а выглядел еще хуже, чем себя чувствовал. Пожалуй, с таким зеленым ли­цом нет смысла идти к Нине Сергеевне.

Вернувшись к столу, он позвонил и, когда девуш­ка-секретарь вошла, сказал:

— Я еду в лабораторию, но предупредите комму­татор, чтобы мой телефон не давали.

Девушка согласно кивнула. На условном языке, какой сам собой образуется между хорошим началь­ником и хорошим секретарем, эта фраза обозначала, что директор удаляется на отдых и просит не беспо­коить его. Но для точности она все же спросила:

— А если позвонят от Петра Ивановича?

— Тогда поищите меня сами, — важно ответил Улыбышев, давая понять, что такая возможность не исключена и что он тогда вынужден будет прервать отдых.

Выйдя из кабинета вслед за секретаршей, он стал спускаться по лестнице удивительно бодрой, подпры­гивающей походкой, чувствуя с каждым шагом при­лив оживления. Даже лицо, которое он неизменно рассматривал в каждом зеркале на маршах лестни­цы, — а маршей было четыре! — раз за разом каза­лось ему значительней и привлекательней. Нет, идея была не так плоха, как он подумал сначала. У этого Райчилина ум Макиавелли, и он знает, что делать в таких щекотливых ситуациях, ничего не скажешь!

И, выходя из здания, Борис Михайлович был уже готов к действию.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

«Кто сказал А, тот должен сказать Б!» — повторял Улыбышев.

В который раз он переворачивал и так и сяк пред­ложение Райчилина и все не мог решить, чего в нем было больше — подлости или хитрости. Хотя кто сказал, что хитрость не может быть подлой? Или — подлость хитрой? Всё может быть! Но, уважаемый Борис Михайлович, как же вы-то дошли до того, что соглашаетесь без колебаний на подлость?

Этот риторический вопрос он тоже задавал себе слишком часто. Все началось с того, что Борис Ми­хайлович вдруг испытал приступ малодушия. Это в тот самый момент, когда надо было действовать реши­тельно и смело! То, что раньше казалось таким про­стым и естественным, — зайти к соседям, поболтать с привлекательной женщиной, показать ей свою влюб­ленность, повздыхать даже, благо муж засел в лабо­ратории и не выходит оттуда сутками, — так вот это простое и естественное поведение теперь казалось Улыбышеву невозможным. Он никак не мог заставить себя пойти к Орленовым, хотя наставник его все бо­лее настойчиво требовал наступления. В конце кон­цов Улыбышев стал избегать встреч с ним, но ведь тем самым он ставил себя — вольно или невольно — в позицию отступающего.

Сегодня Райчилин кратко сказал, что нужно либо начинать, либо сдаваться. По его сведениям, Орленов сговорился с Горностаевым о выступлении на Ученом совете. И, конечно, он будет говорить о недостатках трактора…

И вот Улыбышев уныло бродил по своей простор­ной квартире, из кабинета в столовую, потом в спаль­ню и обратно в кабинет, открывал гардероб, рассмат­ривал галстуки, даже примерил некоторые, но все не мог решить — идти ли ему к Орленовым сейчас или подождать, когда муж вернется домой. Может быть, в домашней обстановке молодой ученый не будет так резок и им удастся прийти к какому-нибудь согла­сию? Райчилин, конечно, прав, можно было бы попы­таться заткнуть ему рот, предложив включить его в список на премию. Как бы ни был Орленов щепе­тилен, от такого предложения он вряд ли откажется! Тем более что тут можно подвести базу: Орленов работает над аппаратурой управления для трак­тора. Правда, сомнительно, что он успеет что-нибудь сделать за то короткое время, что осталось до испы­таний. Однако его можно, так сказать, и авансиро­вать. Конечно, делить будущую премию на десять че­ловек — обидно. Но дело-то все же не в деньгах, дело в признании!

И все же — нет и нет! Он знал, что Орленов не пойдет на подкуп. Если молодой ученый уверовал в то, что трактор необходимо переделать, он будет до­биваться своего. А тогда… Тогда все средства хо­роши!

Эта простая мысль придала наконец бодрости Улыбышеву. Он прошел в ванную и стал под душ. Вода пела в кранах, била и мяла твердое тело. Борис Михайлович фыркал, хлопал себя по бедрам и по пле­чам до тех пор, пока ему не захотелось петь. Издав несколько звучных рулад, он закрыл душ и пошел одеваться.

Все волнения улеглись, сердце снова молодо, тело бодро, дух тверд. Улыбышев приятно улыбнулся свое­му отражению в зеркале и стал выбирать галстук. Сегодня можно взять более яркий, в конце концов он идет на свидание, хотя оно и не назначено. И не забыть цветы. Современным женщинам так редко дарят цветы, что этот жест действует на их воображение ошеломляюще.

Приятные мысли на некоторое время заслонили все. Но под потоком этих мыслей бурлил другой по­ток, как бывает в море: думалось о том, что соби­рается сделать он нечто плохое. Иногда сумрачные волны второго потока как бы выпрыгивали на по­верхность, подобно протуберанцам, и тогда приходилось насильно подавлять их. Такая борьба неприятна даже для сильных душ, а Улыбышев никогда не осмелился бы утверждать, что у него сильная душа. Можно представить, какого напряжения стоила ему внутренняя борьба.

Временами он даже начинал думать, что напрасно продолжает борьбу. Уж давно он нашел для себя от­вет на вопрос, что такое наука. Решение пришло еще в то время, когда он только подступал к науке. Про­фессора в институте получали большое жалованье и были уважаемыми людьми. Они заседали в комитетах, писали книги, имели приличные квартиры, на­рядно одетых жен и детей. Работа их, на посторон­ний взгляд, не требовала того напряжения духа и тела, какое прилагали, скажем, инженеры, директора предприятий. А ведь и те и другие вышли из одних учебных заведений. Только одна часть их, как думал Улыбышев, заранее наметила себе более легкий путь в жизни и стремилась к нему неуклонно, не пренебре­гая заискиванием, лестью, почтительным ученичест­вом, а другая, состоящая из менее способных или менее умных, что, собственно, одно и то же, уходила на производство и прозябала там, занятая грубой работой, подвергаясь вечной опасности «не спра­виться с делом», утопая в мелочах, в текучке, в обыденщине. Он не хотел принадлежать ко второй категории и пошел в науку.

В избранной им науке тоже было два пути: про­мышленная энергетика и электрификация сельского хозяйства. И здесь он сделал правильный выбор: в промышленности господствовали инженеры, они за­давали тон в поисках возможных усовершенствова­ний. В сельском же хозяйстве энергетиков было так мало, что каждый мог стать хозяином и авторитетом в целой области. И вот Улыбышев действительно сделался таким авторитетом!

Он внимательно следил за работами своих бывших товарищей и умел отличать главное от незначитель­ного. Так, еще перед войной он понял, что огромное будущее в сельском хозяйстве — за электрификацией пахоты. Несколько лет Улыбышев возился с лебедоч­ным плугом, пока не убедился, что плуги не оправ­дают возлагаемых надежд.

После войны он узнал, что многими умами овла­дела идея создания электрического трактора. К этому времени Борис Михайлович был уже директором фи­лиала научно-исследовательского института. Если раньше он был склонен расценивать свое назначение в филиал как скрытую «ссылку в провинцию», то те­перь он благословил это назначение. К его услугам оказались мастерские, люди, поля, то есть все то, что нужно экспериментатору. А кроме того, — и это Улы­бышев ставил себе в исключительную заслугу, — он сообразил, что в создании электротрактора можно за­интересовать руководящие организации области!

Итак — он сказал «а»! Теперь надо продолжать. Нельзя допустить, чтобы с таким трудом построенное здание будущего благополучия и славы развалилось оттого, что какой-то Орленов вдруг вздумал подкапы­ваться под один из углов!

А ведь он признавал, что Орленов прав. И тем не менее, только что отдав дань правоте Орленова, он пойдет к нему в дом с ясно выраженным желанием разрушить этот домашний очаг. И будет стремиться к тому, чтобы разрушение было как можно более ощутительным. Он готов заложить в этот очаг столько взрывчатки, чтобы дом обрушился и похоронил под собой Орленова. И после этого еще говорят, что об­стоятельства не могут управлять людьми!