Борис Порфирьев - Костер на льду (повесть и рассказы) Страница 40

Несколько бессонных ночей и грубость Хохлова переполнили чашу моего терпения, и я написал в главк жалобу. Говорил в ней об одном — о стиле ру­ководства.

Я решил, что мне сейчас нечего терять, и спорил с Хохловым даже в тех случаях, когда можно было бы и промолчать. В конце концов, я понял, что мне не по­здоровится. На этот раз он не кричал, а, наклонившись, ко мне через стол, хрипел зловеще:

— Ты знаешь, что бывает на фронте за отмену при­каза командира?!

Охваченный боевым задором, я выпалил:

— Здесь не фронт, а нелепые приказы я буду отме­нять и впредь!

— Нет, фронт!

Дело же не стоило и выеденного яйца; просто Хохлов из принципа хотел настоять на своем. Вчера он послал двух женщин из моей бригады на заготовку сена. Так как они были немолоды, к тому же не могли похвастать­ся здоровьем, я оставил их на подсыпке балласта, а вместо них отправил девушек.

Видя, что я молчу, он повторил:

— Нет, фронт! Торф — это фронт! Торф—это танки!

— Пров Степанович,— сказал я, стараясь сдержать­ся,— это даже для пользы дела лучше: женщины- городские, а девушки, которых я направил, — из кол­хоза.

— Ты что за них заступаешься?— тем же зловещим тоном спросил он.— Ты знаешь, что они читают библию? Знаешь, какие разговоры ведут? Они предсказывают окончание войны не по нашим доблестным победам, а по библии. А?..

Я возразил:

— Пров Степанович, они не меньше нашего ждут победы, а то, что предсказывают...

Тут он не выдержал, закричал:

— Все! В следующий раз за отмену моего приказа шкуру спущу!

Он проследил взглядом за мухой, которая назойливо кружилась над столом, выждал, когда она сядет, и спо­койным, рассчитанным ударом мясистой ладони при­хлопнул ее на бумаге...

Каково было мое удивление, когда он вызвал меня через три дня и заявил, что доволен моей работой.

— Ты вот что, Снежков, не обижайся, если я другой раз и покричу на тебя. Сам знаешь, торф добываем, без нас выпуск танков остановится... Без подстегивания нельзя... Я тебе скажу — хорошему работнику только и нужно подстегивание. Плохого — стегай не стегай — ничего из него не выжмешь. Вон — Сопов. Инженер. Где только не работал, а отовсюду прогоняли, потому что толку нет. С таких, как Сопов, я не требую — бес­полезно. Требую с таких, как ты. Ты дело знаешь.

Мне, конечно, приятно было все это слышать. Я ждал, что он скажет дальше.

Он посмотрел на меня из-под лохматых бровей и хлопнул рукой по столу:

— Так вот. Начальник транспортного отдела забо­лел. Уехал в область лечиться. Долго не протянет. Хочу тебя поставить на его место. Парень молодой, с дипло­мом, комсомолец. Надеюсь — потянешь.

Я растерялся от его предложения, но это скорее походило не на предложение, а на приказ, так как он сердито стукнул кулаком и повысил голос:

— Рассуждать будем после войны! А сейчас надо давать торф состав за составом. Ясно?

Я встал.

Он посмотрел на меня с усмешкой и предупредил:

— Только не больно гордись: не справишься — замену найду. И Шаврова можно поставить.

Нет, Шаврова он поставить на эту должность не мог. Мастер хороший, с Соповым, конечно, не сравнишь, но шесть классов — это не транспортный институт. Да и ветер в голове; хулиганист к тому же...

Хохлов, словно угадал мои мысли, сказал угрюмо:

— Подучить всегда можно... Да, кстати. К нам вы­ехала комиссия из главка. Вот телеграмма. Приедут— с ними и согласуем. Трест не возразит. Все!

Меня бросило в жар. Комиссия? Неужели так быст­ро они откликнулись на мою жалобу? Ну, Хохлов, дер­жись! Придется тебе ответ держать!

А он, видимо, чувствовал это, потому что вплоть до прибытия комиссии я встречал его на участках в самое разное время. Говорили, что его дрезина металась по предприятию день и ночь.

Субботним утром комиссия прибыла на мой участок. Хохлов подвел меня к одному из ее членов и сказал:

— Вот, Игорь Владимирович, тот самый Снежков. С дипломом и практикой. Дело знает. Комсомолец.

Пожимая приехавшему руку, я услышал одно слово:

— Здравствуйте.

Фамилия этого человека была Калиновский. Он не походил ни на кого из тех, кто приезжал на Быстрянстрой. В черном отглаженном костюме, черном узком галстуке, в черных лакированных ботинках — он казал­ся человеком из другого мира. Мне он показался над­менным и замкнутым. У него было красивое свеже­выбритое лицо, смуглость которого подчеркивали седые на висках волосы, тщательно расчесанные на косой про­бор. За весь день я услышал от него всего три кратких фразы. «Здравствуйте», — сказал он при встрече, «Де­вятнадцатый век» — в депо, и «Надо думать» — вы­ходя из дрезины. С таким не разговоришься. Однако в душе зрела уверенность: он скорее найдет общий язык со мной, чем с Хохловым.

Неожиданный его приход ко мне убедил меня в том, что я не ошибся.

Мне было стыдно за голые стены моей комнаты, за койку, которую следовало сдать в лом, за колченогий стол с протертой клеенкой. Я представил, как нелепо выглядят мой затрепанный китель и солдатские полу­галифе, не прикрывающие голых щиколоток, рядом с его пыльником и мягкой шляпой. Но взгляд его говорил о том, что он ничего не замечает.

— Позволите?— спросил он, пододвигая стул к столу.

— Да что вы, Игорь Владимирович,— проговорил я торопливо.

— Александр Николаевич,— сказал он, не замечая моей растерянности,— я хочу с вами провести вечер. Не по долгу службы, а как интеллигентный человек с интеллигентным человеком. Сразу предупреждаю, водки я не пью, тем более не принимаю угощения от подчиненных. С завтрашнего дня вы поднимаетесь на новую ступень в своей работе. Причем поднимаетесь на нее, перескочив через несколько ступенек. У вас сразу будет много подчиненных. И вот вам мой первый за­вет — завет человека, который явно мог бы быть вашим отцом: не принимайте от них ничего. Малейшее обяза­тельство перед подчиненным вредит работе. Мастер из местных жителей наловит рыбы в вашей чудесной Быстрянке и принесет вам от чистого сердца — не берите. Ибо в следующий раз это помешает вам наложить на него взыскание даже за крупный проступок.

— Игорь Владимирович...

— Простите, Александр Николаевич. Вы говорили целый день, позвольте мне поговорить несколько минут. Я предупредил, что водки я не пью, но чтобы нам не было скучно разговаривать, я принес бутылку сухого вина. — Он развернул тяжелую темную бутылку.

Я решил пошутить:

— Очевидно, ваша теория запрещает брать подно­шения и от начальства?

— Простите?

Я повторил.

Игорь Владимирович холодно посмотрел на меня.

— В данном случае это исключение из правила. А если вам Хохлов или Шельняк пошлют к празднику ящик водки — откажитесь. Это вино привезла моя жена с юга, из командировки, и оно оказалось при мне слу­чайно. Я должен завезти его брату жены, который жи­вет в вашем областном центре.

— Тем более...— начал я, но он перебил меня сухо:

— Не беспокойтесь. Для него осталась еще бутылка.

Я поставил на стол два массивных граненых стакана. Он взял один из них и посмотрел через него на лам­почку. Сказал:

— Прошу прощенья,— и вытер его белоснежным, как его воротничок, платком.

Я решил нести тяжкий крест до конца и не притро­нулся к своему.

Мы отпили по глотку терпкого красного вина.

— Александр Николаевич, вас выдвигают на ответ­ственную работу, и вам будет трудно.

— Игорь Владимирович, самое трудное — это рабо­тать с Хохловым, как я и писал вам об этом...

— Простите? Писали?..

— Ну да.

— Не получал,— сказал он сухо.

Я понял, что он не хочет раскрывать своих карт.

— ...Работа с Хохловым...— повторил я.— Хохлов— это человек, умеющий пустить пыль в глаза, втереть очки начальству... Люди у него живут в невероятных условиях, а он на каждом участке имеет комнату, где проводит время с бабами, с утра до вечера хлещет вод­ку, жрет икру, когда миллионы людей в нашей стране недоедают.

Игорь Владимирович поднял глаза от стакана, кото­рый рассматривал все время, пока я говорил, и заметил:

— Вероятно, он имеет какие-то привилегии, позво­ляющие приобретать икру. Его зарплата выше, чем ва­ша. Его премиальные больше, чем ваши. Его паек со­лиднее вашей рабочей карточки... Моя зарплата тоже выше вашей, и я не стыжусь этого,— сказал он с вы­зовом.

— Ах, какое значение имеют сейчас деньги, когда килограмм хлеба стоит сто рублей.

— Вы правы,— произнес Калиновский холодно. — Но я не уверен, что Хохлов работает плохо. Вероятно, у него есть элемент самодурства. Но сейчас такое время, что с этим приходится мириться. Кроме того, не забы­вайте, что во время войны торговаться некогда, потому и введено везде единоначалие.

Мне сразу стало скучно с ним говорить. А он добил меня, заявив:

— Принимайте Хохлова таким, какой он есть.