Борис Павлов - Айгирская легенда Страница 51

Там, на сабантуе, наблюдая за борьбой, я вдруг поверил в Санкина. Не хотел, а поверил. В силу его поверил. В ту неосязаемую, скрытую силу, что давала право написать на палатке: «Земля Санкина».

«Мы приехали сюда не отдыхать, Белорецк-Чишмы дорогу пробивать» — поется в студенческом гимне, который родился на трассе. Но «отдыхать» приходилось. Договоры между Белорецким металлургическим комбинатом, кому принадлежала узкоколейка, и управлением «Магнитогорскстройпуть» на поставку стройматериалов катастрофически не выполнялись. Первые обещали: «Доставим все к концу года, план выполним!» У вторых вырвалось в разгар телефонной перепалки: «Стройматериалы сейчас нужны, сейчас! На новогоднюю елку их вешать, что ли?»

План выполнен едва-едва на пятьдесят процентов. Или «что-то около…», как сказал Санкин с горестной иронией, смазав ее коротким загадочным смешком. Ладно бы одно только: «Белорецк-Чишмы дорогу пробивать». А ведь надо и лекции читать местным айгирским «хуторянам», и воспитанием заниматься, и связи укреплять с комсомольской организацией СМП-308, штабом стройки, со строителями, и концерты давать, и создавать фонд для города Гагарина и патриотов Чили, и соревнование проводить с линейным отрядом «Крылья», и вечера дружбы с казанским отрядом «Идел», и заготавливать корма, и пенсионерам помогать, и малые «олимпийские игры» проводить, а еще сдачу норм ГТО организовать, и… Много было пунктов в планах и социалистических обязательствах отряда «Сокол». И была слава за плечами, слава подготовительного периода, когда на смотре готовности отряд был признан лучшим в институте.

Чем встретил ребят Айгирский участок? Сложный рельеф. Глинистая жижа и скальные грунты. Разбросанность объектов. Шесть километров в один конец (дальняя труба) в сторону Белорецка. Три — в другую, в сторону поселка Инзер. Оползни и валуны. Поломанный бульдозер, бездействующий экскаватор (зубья полетели у ковша!) возле котлована «центральной трубы», айгирской. «Ни школы, ни магазина, ни почты — ничего!» — как писали сами «соколята» в стенгазете. Зато были «универсальные орудия труда» — топор, пила, молоток, новенькие лопаты… Были еще проекты строительства труб, зачастую неточные. Взрывы были на трассе, восточнее Айгирского участка, заставлявшие Санкина тут же, как услышит грохот в горах, собирать бригадиров и менять график работ: превращать бригады в «растяжимое понятие», ибо взрывы заваливали «дорогу жизни», и пока ее расчистят, поправят рельсы, доставка блоков для труб задержится. Так не сидеть же сложа руки?

Ну, а что было «за душой» у отряда? Прежде всего ярко раскрашенная, висевшая в столовой на видном месте «Клятва студента УАИ». А в ней такие слова:

«Я добровольно отказываюсь от всех благ и прелестей цивилизации. Обязуюсь содержать лопату в чистоте и порядке, свято выполнять ТБ, работая под дождем и в грязи, не терять уверенности в том, что жизнь прекрасна и удивительна. Любить командира, как мать родную».

Что еще было? Бригады — «Наф-наф и К0» (или «Поросята»), «Аристократы», «Тру-ля-ля», «Лунатики» и бригада, работавшая на просеке. То есть сорок пять бойцов общим весом около трех тонн. Из них ветеранов ССО — двадцать два. Ветеранов стройки Белорецк-Чишмы пятнадцать. Девушек семь душ («Айгирская обитель»). И дата рождения отряда 1972 год. Есть план, красочные обязательства и конкретная производственная задача — завершить сооружение нескольких водопропускных труб. Трубы разного объема и размера. Понимание ответственности было: чем скорее построишь эти несчастные трубы, тем быстрее откроется путь для мехколонн, которые начнут отсыпать земляное полотно, а вслед за ними пойдет путеукладчик, потянутся рельсы. Что еще было? Боевой дух, несмотря ни на что! И слова А.М. Горького из «Буревестника» в стенгазете «Соколята» — «Безумству храбрых…» Была еще шестнадцатая строка в социалистических обязательствах отряда: «Создать на стройке атмосферу дружбы и взаимопонимания, энтузиазма, задора, горячего желания вложить все силы в строительство железной дороги». Были еще ежедневные планерки с участием мастеров и прораба, отчеты бригадиров и постановка задач на следующий день. И еще — комсомольское собрание с повесткой дня: «Как прошел рабочий день и что он дал Родине?»

И был командир — Николай Санкин.

На другой день после сабантуя Санкин встал раньше всех. Хотя мог бы отлежаться: заслужил! Но он, как мне показалось, вообще забыл о вчерашнем дне. Начисто. Как зачеркнул. И жил только днем сегодняшним и грядущим. Как выйти из положения? Короткое производственное совещание. Все, хватит загорать. Все, пора себя мобилизовать. Все, начинаем новую жизнь.

— А резервы? — спросили бригадиры отряда. Молчание. И ответ Санкина:

— Мы сами.

Молчание. И чей-то иронический смешок: юморист, однако Санкин. Этот «резерв» — «мы сами» — уже давно использован, до предела.

— Не понятно? — спросил Санкин.

И хором Санкину:

— Понятно!

И сам он тоже — резерв, он, командир! Разве неясно? И так же хором новый вопрос:

— А блоки?

— Будут! — Санкин ответил сразу же, без паузы. И эта «деталь» сыграла. Если Санкин сказал… Поверили.

Затем произвели расстановку сил по всем объектам. Задачи ясны, сроки тоже. Все коротко, четко. Ни споров, ни дебатов. Бойцы потянулись группами к узкоколейке. Две бригады пошли влево, по шпалам — шесть километров. Одна бригада вправо, по шпалам — три километра. И еще бригада — здесь, выше узкоколейки, возле речки Айгир.

Я не узнавал Санкина. Думал, что-то с ним произошло. Но что? Да ничего особенного: он был таким же, как всегда. Просто в жизнь входил принцип: потехе — минута, работе — все.

На строительные объекты отряда часто приходил сам начальник СМП-308 Владимир Иосифович Бядов. Хрупкий на вид, небольшого роста. Волосы на голове коротко подстрижены, наполовину темные, наполовину седые. Ершистый чубчик торчал, словно рвался вперед. Глаза умные, проницательные. И постоянно встревоженные. Присматривался к студентам. На первых порах, видимо, думал: пацаны, какой спрос? Санкин ему явно не нравился: голоса не слышно. Санкин не умел «требовать». Но иногда, как сам говорил, был «жестоким»: отстранял некоторых бойцов от работы. Без крика, без гнева. Тут Бядов не понимал и укорял Санкина: «Не умеешь приказывать!»

Бядов. Зачем отстранять от работы? Накажи рублем!

Санкин. Не могу. Для бойца страшна кара, не когда ругают его, не когда удерживают дневную зарплату, а когда все идут на работу, а он остается в лагере. Даже на кухню его не назначают. Нет доверия. Полного! Вот что страшно. Всеобщее молчаливое презрение. А зарплату за весь этот день ему… все равно начисляем, и он знает об этом. Разве не страшная кара? Может, самая страшная.

Бядов. Ему остается вернуть деньги и только.

Санкин. Нет, ему остается на другой день работать на совесть и навсегда распрощаться с прозвищем «сачок».

Такая педагогика действовала безотказно. Но Бядов мог признать ее лишь теоретически, а на деле практиковал свою «педагогику» — ругать провинившегося рабочего или мастера тут же, на месте, при всех. Причем, не гнушаясь подчас «выразительных» и «образных» слов, из которых складывался «строительный язык». За грубость студенты не любили Бядова, хотя в обращении с ними применял он совершенно иной, более сдержанный язык. Но не любя, все же уважали. За другое. Он опекал студентов и при первой же возможности помогал им чем мог. То есть самым главным — техникой, стройматериалами. Но ведь ему самому туго приходилось. Студенты требовали. Строители требовали. Руководство стройки тоже требовало. Нужно было разрываться на части. А «разрывать-то», собственно, и нечего было: худ Бядов, измотан, кожа да кости. Когда спит, где завтракает, обедает и ужинает, бог его знает!

Бядов вставал рано, до петухов, и отправлялся на дальние объекты пешком. По просекам. По грязям и хлябям. По шпалам узкоколейки. Ему нужна точная информация, он должен знать точное положение дел на каждом участке. Иначе не сможет принимать правильные решения. Пока обойдет все свое хозяйство, глядишь, солнце завалилось за горы. Порой ночевал на трассе. Рассказывали: однажды наткнулись на него рабочие какого-то дальнего участка. Идут по шпалам и видят: лежит под кустом рядом с насыпью узкоколейки какой-то махонький человек. Сжался в комочек. Обступили. За пасмурностью предрассветной не разглядели, кто это. Давай тормошить: эй, ты бродяга, откуда взялся тут, посреди тайги? Он проснулся. Тут же вскочил на ноги, на часы смотрит. Вот номер — это же их начальник, товарищ Бядов! Владимир Иосифович! А он спрашивает: нет ли чайку горячего? Сбегали в бригадный вагончик, принесли. Попил, согрелся и дальше двинулся.

Рабочие тоже уважали его. А одного «уважения», как считали студенты, в сфере производства мало! Нужна «любовь!» Ибо в ней самый главный резерв. Говорили: «Да, авторитет у Бядова большой, а чисто человеческого авторитета маловато…»