Николай Асанов - Электрический остров Страница 54

Возницын постепенно приобретал все большую из­вестность, а Пустошка оставался рядовым инжене­ром, который «звезд с неба не хватает». Скоро Се­мена Егоровича начали величать Георгиевичем, а еще через несколько лет он стал главным инженером за­вода, а потом и директором. Правда, и Пустошка рос, из мастера цеха он стал сменным инженером, потом — начальником цеха. Но когда Возницын пре­давался воспоминаниям, — это теперь случалось все реже и реже, — он любил подшучивать над тем, что Пустошка и в служебном возвышении оказался «пре­дельщиком».

Пустошка же был уверен, что у Семена Георгие­вича есть особые способности, благодаря которым тот достиг своего высокого поста. Однако в случае с за­казом на тракторы Семен Георгиевич проявил непо­нятное упрямство, которое отнюдь не говорило о хо­роших способностях руководителя. В самом деле, Воз­ницын пошел на изменение технологии многих про­цессов на заводе, перекинул в другие цехи часть та­ких деталей трактора, которые должен был произво­дить цех Федора Силыча, и, наконец, прямо заявил Пустошке, что завод может обойтись без его услуг, если он…

За время короткой паузы, пока Федор Силыч со­бирался с мыслями, что сказать директору, он успел подумать о том, как сдает Возницын. Давно ли была молодость, а вот уже и старость набежала! Лицо у директора было больное, какое-то отсутствующее, словно бы ему надоело все или он знает все, что скажет Пустошка, и потому у него нет сил притво­ряться, будто ему интересно слышать давно знакомое и приевшееся. И Федор Силыч с тяжелым недоумением подумал, что и ему самому все равно, что скажет ди­ректор, что с какого-то времени с Возницыным стало трудно работать. Не с того ли времени, когда в цехе появился проклятый заказ на электротракторы?

— Я опять по поводу трактора Улыбышева, — сказал Пустошка.

— Ну вот, — с неудовольствием протянул Возни­цын. — Не нашел другой темы! Тракторы мы обязаны выпустить! Уж если этим делом и в обкоме интересуют­ся и министерство разрешило, нам спорить не о чем.

В эту минуту Пустошка подумал, что не в старо­сти и не в болезни Возницына дело. Просто пришло время, и Семен Георгиевич изменился! И не то чтобы мгновенно, нет, очевидно, он менялся долго, постепен­но, медленно, и теперь вот настал час, когда перемены накопились в таком большом количестве, что человек стал другим, хотя ни он сам, ни его друзья еще не подозревают этого. И едва Пустошка подумал так, вся жизнь Возницына словно бы осветилась каким-то лучом, и в резком его свете перед инженером пред­стал совсем иной человек.

Должно быть, откровение, осенившее Федора Си­лыча, очень ясно выразилось на его лице, потому что Возницын вдруг привстал и воскликнул:

— Что с тобой, Федор?

— Со мной-то ничего, — медленно, с усилием выговорил Пустошка, — а вот что с вами, Семен Геор­гиевич?

С того времени, как Возницын стал главным ин­женером, а Пустошка остался просто инженером, Федор Силыч стал говорить ему «вы», хотя Семен Георгиевич по-прежнему называл старого сотоварища на «ты». Но сейчас это «вы» прозвучало так отчуж­денно холодно, что Возницын вдруг выпрямился в кресле и как-то испуганно посмотрел на Федора Си­лыча. Такой черты — боязни — Федор Силыч тоже никогда раньше не замечал за ним.

— А что со мной? Ничего со мной, — обиженно сказал Возницын, поглубже усаживаясь в кресло.— Печень вот донимает, больше ничего.

— Я не о печени, — все с тем же усилием тихо продолжал Пустошка. Ему было трудно говорить. Вообще ведь действительно очень трудно вдруг уви­деть перед собой не того человека, к которому при­вык, может быть даже любил. Пустошка с трудом передохнул и сказал: — Не в печени дело, а в том, почему вы теперь всего боитесь?

— Боюсь? — с недоумением спросил Возницын. Его сухие с выпуклыми синими венами руки заерзали по столу, словно он хотел натянуть на себя зеленое сукно и укрыться им, спрятаться от требовательного взгляда собеседника. Возницын обратил внимание на суетливость своих движений, но успокоиться уже не мог и стал перекладывать бумаги. Потом в упор взглянул на Пустошку.

— А что? И верно, боюсь! А в чем дело? — вдруг сказал он.

Это странное признание вырвалось, должно быть, потому, что Семену Георгиевичу давно уже было не по себе от тех самых перемен, которые только что об­наружил в нем Пустошка. И Федор Силыч почувство­вал, что не может обвинять больше старого своего сотоварища — слишком уж болезненно открыто при­знался тот в своей неожиданной слабости. Чего же именно боялся Возницын?

— Чего же вам-то бояться? — так прямо и спро­сил Пустошка, глядя на Возницына своими голубыми глазками. — Это мне надо бояться, вы вон пригро­зили, что уволите меня…

— Брось ты войну эту, Федор Силыч! — с брюз­гливой миной сказал Возницын. — Ты и не знаешь, ка­кие у этого Улыбышева связи! Он и в обкоме и в ми­нистерстве добился своего, и из института Башкиров запрашивает, когда будут готовы тракторы. Так-то вот, голубчик! А если мы запорем заказ, — он ведь к определенному дню приурочен, — думаешь, так нам и простят? И начнется тогда такое, что лучше уж мах­нуть на все рукой и сбыть его с плеч поскорее!

«Да, поблек человек!» — подумал Пустошка и про­молчал. А Возницын, решив, что Федор Силыч сочувствует ему в его трудном положении, продолжал свое покаяние:

— А Райчилина ты учитываешь? Это просто утюг какой-то! Утюг, а не человек! — повторял он понра­вившееся словечко. — Понимаешь, жена как-то заку­пила у него ягоды для варенья, так он и это вспом­нил! Сходи к ним на остров по грибы — тебе и это запишут! Вот каков Райчилин! Он прямо говорит: или тракторы на поля, или вызов на бюро обкома! Тут поневоле задумаешься!

Продолжая хранить молчание, Пустошка покачал головой и медленно встал. Возницын, утративший было все свое директорское величие в дружеских из­лияниях, вскочил с кресла и, краснея от возмущения, крикнул:

— Это еще что такое? Куда ты? С тобой как с другом, а ты…

— А я с вами давно уже не дружу, — ядовито ска­зал Пустошка, — я у вас служу! И ваши беды к мое­му цеху отношения не имеют! Я с Райчилиным не до­говаривался, и насчет их тракторов у меня есть свое мнение!

— Да ведь и у меня есть мнение, Федор! — вскрикнул Возницын. — Пойми ты, мы не правомочны решать вопрос! Мы исполняем заказ, и только!

Лицо Возницына пошло пятнами, в голосе была такая мольба, что Пустошка снова сдался, с досадой подумав, что так никогда не научится быть решитель­ным, жилки такой в организме не хватает! Орленов — тот мог бы, а он не может! И Возницына в конце кон­цов жалко, ну к чему ему лишние хлопоты, неприят­ности? У него их и так предостаточно!

Пустошка подумал это, досадуя на себя, а Возни­цын успокоился, благодушное выражение вернулось на его лицо, и голос стал снова директорски повели­тельным. Только в глазах еще таилась растерян­ность… Но вот и глаза заиграли административным блеском, Возницын вышел из-за стола, подошел к Федору Силычу, похлопал его по плечу, и все встало на свои места: он — директор, инженер — подчиненный. Федор Силыч пробормотал что-то и торопливо вышел из кабинета.

Уже оказавшись в своем цехе и глядя на неуклю­жее сооружение, которое скоро должно стать элек­тротрактором Улыбышева, Пустошка со всей ясно­стью понял, как он опростоволосился. Еще немного — и он, может быть, убедил бы, сломал волю Возницына. И — нате ж! Снедаемый разочарованием, почти боль­ной от злости на себя, Федор Силыч начал распоря­жаться, бегать по цеху, делать все необходимое, чтобы сборка трактора шла нормально, постоянно помня в то же время, что он обманул Орленова, что он чуть ли не предал его.

Замученный такими мыслями, Федор Силыч в конце концов не выдержал, потопал в конторку, с трудом поднимая ноги, будто сомнения придавили его к земле и мешали идти. Там он взял трубку телефона и вызвал остров. Лаборатория долго не отвечала, но он все требовал и требовал соединения, дул в трубку, колотил по рычагу, пока наконец сердитый голос Ор­ленова не прокричал в ответ:

— Телефон создан не для того, чтобы мешать за­нятым людям!

— Андрей Игнатьевич! — обрадованно и испуган­но закричал Пустошка. — Это я! Я! Андрей Игнатье­вич, можете избить меня, но ничего у меня не вышло!

Он помолчал, но не услышал ни звука. Снова по­дул в трубку. Тогда Орленов холодно произнес:

— Я так и знал! Где уж вам, с вашим характером, с жуликами воевать. Но это ничего. Письмо-то в об­ком я сегодня отослал.

Пустошка ахнул внутренне, но ничего не сказал. Нет, не с его характером ввязываться в борьбу! Орле­нов прав. Его проведут на жалости, на уговорах, и он никогда не сумеет стать настоящим бойцом. Это при­вилегия таких, как Орленов. Он вздохнул тихонько, чтобы Андрей Игнатьевич не услышал, и положил трубку.

Возницын тем временем тоже вызвал остров, сое­динился с Райчилиным и начал с ним разговор о том, о сем, о поездке на охоту, а затем, рассказав анекдот, сообщил, как подвигаются дела с тракторами, спро­сил, с кем это связался Пустошка на острове. На во­прос Райчилина: «А что?» — Возницын с усмешкой ответил, что Пустошка ждет только рекламации от сотрудников института, чтобы снова поднять вопрос о недоделках в конструкции трактора. Райчилин за­смеялся и ответил, что рекламации не будет, и Воз­ницын удовлетворенно положил трубку. Подойдя к окну, он взглянул на завод, подумал о том, что заво­дик у него небольшой, а неприятностей хоть отбав­ляй, затем встряхнул головой, пробормотал: «А все-таки лучше быть директором хоть на небольшом за­воде, чем просто инженером на крупном!» — и, совер­шенно успокоившись, до того, что даже печень пере­стала болеть, сел за разборку почты.