Милан Фюшт - История моей жены Страница 11

Жена моя, конечно, тоже пробуждалась с вопросами: «Что с вами такое?» — и садилась в постели. Но я не утруждал себя ответами, предпочитая вести разговор с самим собою — в трамваях, на улице. И не было этим беседам ни конца, ни края. Ну, вот, к примеру:

— У нее все ее беды от любви, но ведь мои-то — нет.

— Больше я на берег ни ногой, — твердил я себе. — Ежели я тебе не безразличен, тогда изволь следовать за мной на борт, коль скоро там мое место…

А иной раз, под другое настроение, заявлял противоположное: сроду больше не выйду в море, на черта мне сдалась она, такая жизнь!

Словом, впал я в такое расположение духа, когда и сам не знаешь, что думать. Выскажешь мысль — вроде все верно, подумаешь совсем обратное, и тоже нечего возразить. Порой даже жалость охватывала: эх, почему только я той ночью пулю себе в лоб не пустил?

Целый, невредимый, ни болячки, ни хвори никакой… а сам ты словно карманные часы: ходят хорошо и точно, да только слышится некая пустота в самом тиканье. Стало быть, есть в механизме неполадки какие-то…

И вот тут-то кстати подвернулся этот барич Дэден, придал мне малость сил самим своим существованием. Уже хотя бы тем, что вынудил меня считаться с ним, ну, и кое-чем другим, о чем сейчас пойдет речь.

Как-то раз мы вместе сидели в Кафе-де-Сен-Лю, принадлежавшем моему давнему другу, бывшему капитану нормандского судна. И Дэден, конечно же, он теперь был с нами неразлучен. Как я терпел это, не пойму до сих пор. Но как ему это удавалось? Тоже уму непостижимо.

«Когда же он умудряется писать, писателишка этот?» — порой задавался я вопросом. И склонялся к мысли, что ничего он не делает, не говоря уж о сочинительстве. Вынесет разве что ночную вазу за своим дядюшкой-графом, после чего напялит охотничью шляпу красоты неописуемой и ну — Париж завоевывать. От таких мыслей непрестанно пребывал я во взвинченном состоянии.

И все же как-то раз я подкинул жене на пробу замечание:

— Судя по всему, этот Дэден славный малый.

Она так и просияла.

— Вот видите? Я же вам говорила! — Вспыхнула вся от радости и давай разливаться соловьем.

Словом, так дело и обстояло — все в открытую, черт бы их побрал!

Ну, а я-то, спрашивается, чего ради из себя такого терпеливца строил? По двум причинам. Во-первых, отдавал ему должное. И то сказать: не ворует, а ведь мог бы. Более того, самолично вернул мне кошелек. Я забыл его на столике в буфете, а месье Дэден — нет чтобы себе в карман сунуть, взял да принес мне. Не ворует человек, уж это ли не великое достоинство!

А кроме того тяжеленько приходилось сносить кислые взгляды моей супружницы. После грубых моих выпадов с прошлого раза взялась испепелять меня взглядами, будто я собственноручно лишил жизни ее отца родного. Ах, так? Больше вам пощады не будет! Вместе — так вместе, будто пришпиленные. Да я еще «славным малым» его обозвал! Первым делом супруга моя решила сблизить нас. Беседы происходили следующим образом.

Мадам шла промеж нас, а мы с означенным господином по обе стороны от нее. Она и передавала слова одного собеседника другому:

— Дэден полагает, что сигары другого сорта лучше. — Мой муж советует нам наведаться в другой синематограф. И так далее. Месье Дэден иной раз адресовал мне какую-нибудь реплику, я же ему — никогда. Но без конца ломал голову, как бы отшить этого субъекта?

Ведь как ни крути, а ситуация аховая. В лучшем случае он — идеальный друг, книжками ее снабжает, всякие другие мелкие услуги оказывает, все уши ей прожужжал, до чего хорошая получилась бы из нее кинодива (на такую дешевую приманку, по-моему, любая женщина клюнет, даже самая умная) — словом, он ей родственная душа, а я некультурный, неотесанный мужлан. Добытчик средств к существованию, тягловая сила. Ну, и серый, как положено.

Зато в обществе нормандца я чувствовал себя отменно. Человек, что называется, свой парень, которому нет нужды объяснять, каково это, когда тебе в лицо кричат: «Да что это за капитан за такой? Вы в ответе за наши жизни!» — ну и прочие «приятные» вещи.

— Признайтесь по совести, любите вы эту вонючую лужу, морем именуемую? — задает мне вопрос нормандец (и, сами понимаете, как нельзя кстати). — Что до меня, то я-то завсегда к нему с любовью. Особливо когда сам на суше! — и регочет во всю глотку. — Отвечайте-ка положа руку на сердце: неужто не радуетесь, когда покидаете свое шаткое корыто и нога ступает на твердую землю? А уж в особенности теперь, после этого несчастного случая?

— Бог его знает, — уклончиво пожимаю я плечами.

— Разве там еды такой отведаешь? — не отстает он. Следует заметить, что в мою честь хозяин собственноручно поставил на стол лучший окорок, нафаршированный по особому рецепту — как готовят у него на родине, вот и допытывался, по вкусу ли мне его стряпня.

— А не обсудить ли нам одно премиленькое дельце? — обращается ко мне нормандец. — Отчего бы нам не основать на паях собственную гостиницу? Не вечно же в этих вонючих волнах барахтаться!.. Ну, как вам моя идея?

— Идея хоть куда, — отвечаю я. — Только надобно, чтобы все было тип-топ, по высшему разряду. Потому как жене моей все красивое да изящное подавай.

Нормандец хохочет, а женушка моя с полнейшим спокойствием орудует иголкой, делая вид, будто ничего не слышит. Рукодельничает, голубонька, домашние туфельки цветной пряжею расшивает.

— Ну? Что скажете вы оба, если я решу здесь остаться? — подталкиваю я их к ответу. Но месье Дэден и ухом не ведет. Сигареткой попыхивает и иллюстрированные журналы со всем вниманием разглядывает.

— Вкусное мясо, — хвалю я. Мясо действительно вкусное, не столько само по себе, сколько запечено хорошо, в меру жестковатое. А мне всегда нравилось грызть пищу, зубы-то у меня крепкие.

— А ягоды?

— Тоже хороши.

— Значит, такое и будем готовить в нашем заведении, — отвечает он.

— Объедение! Успех гарантирован, — поддерживаю разговор я.

«Ах ты, будь она неладна! — думаю про себя. — Сроду рукодельничать не привыкла, а теперь ишь воткнулась, глаз не подымает». И тишина за столом, гробовое молчание, только я со своим нормандцем болтай, сколько влезет.

Не знаю, приходилось ли вам замечать, сколь красноречивым может быть молчание промеж двух влюбленных. Представьте себе такую картину: женщина поглощена рукоделием, молодой господин перелистывает журналы, но явственно слышится словно бы произнесенное вслух: я знаю, что ты любишь меня, и ты знаешь, что я тебя — тоже, и нам обоим этого вполне достаточно. А уж как на меня действовало это молчание, судите сами. Много-много лет спустя в Южной Америке однажды вспомнилась мне эта сцена, и мигом кровь бросилась в голову. Весь мир кровавым пятном поплыл перед глазами, а ведь уж сколько годов миновало. Но передо мною, как наяву, образ жены моей, аккурат в тот момент, как подымает она свою прелестную головку от шитья с таким видом, будто вынырнула из мира грез лишь за тем, чтобы бросить взгляд на друга своего — даже не на лицо его, на рукав клетчатого пиджака, на руку — и этого достаточно. И, словно почерпнув новых сил, спокойно перекусила нитку и продолжила свою работу.

Повторяю, даже долгие годы спустя сцена эта возымела на меня столь сильное воздействие, что голова готова была лопнуть. Моя беда: человеку такого неуемного склада, как у меня, сам Господь Бог не подаст средства успокоения. Однако продолжим дальше. Пожалуй, эта книга послужит мне оправданием.

— Кому предназначаются эти очаровательные туфельки? — спросил я наконец, и чувствую, что меня вот-вот удар хватит. Эта парочка не желала допускать чужака в свой доверительный круг.

— В подарок мадам Лагранж, — отвечала моя супруга. Вопрос закрыт, меня здесь нет, как не бывало. (Мадам Лагранж — подруга моей жены.)

— Послушайте! — обратился я к приятелю, чтобы нарушить затянувшееся молчание. — А ведь при нашей гостинице можно будет и райский сад завести… с гуриями. Вместо «гурий» я, правда, хотел употребить другое слово, однако нормандец понял, да и жена моя тоже. Тотчас сложила свое рукоделие, давая понять, что оскорблена.

— Идемте домой! — резко сказала она. — Я себя неважно чувствую. Идемте же!

Лицо ее действительно побледнело. Мы двинулись к дому. Дэден конечно же с нами, более того, даже уселся за компанию в экипаж, он, мол, проводит нас до дома. Этакий преданный друг. Меня уже в тот момент трясло от злости. А у подъезда он, словно меня здесь и вовсе не было, долго прощался с моей супругой, чуть ли не заверяя ее в своих чувствах: и ручки-то ей жмет, и в глаза заглядывает — и все это в моем присутствии. Тут мне в голову пришла дьявольская идея.

— Вы действительно ляжете сейчас? — заботливейшим тоном допытывался он у моей супруги. — Обещайте, что немедленно отправитесь в постель… — и все в таком духе. Столько забот-хлопот, когда я нахожусь здесь же рядом. Ну, думаю, надобно малость припугнуть юношу нежного.