Александр Васинский - Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века Страница 14

В день свидания с Афродитой у Уда было запланировано интервью на телевидении, затем презентация в Доме журналиста ликера второго поколения, но самое главное — поездка в Московское Дворянское собрание: Юджин получил задание, чтобы боссу стать дворянином. У Лапикова, конечно, были основания ревновать Юджина Манкина, часть любви и благодеяний шефа тот оттянул на себя, но, с другой стороны, нельзя было отказать этому полуирландцу в многочисленных талантах. Тот умел не только проводить и реализовывать мероприятия, он умел их придумать. И конечно, не было ему равных в сочинении речей и статей.

Босс увидел этого Манкина однажды по телевизору в передаче «Пресс-клуб», и он ему сразу понравился: нервный, неулыбчивый, дерганный, видимо, талантливый, и с тем столичным апломбом, который на таких, как Уд (с умом, но без образования), производит неотразимое впечатление.

У Манкина был дар занимательной и безостановочной говорливости, что больше всего подкупило обделенного природой Уда. Манкин мог говорить днем и ночью, спросонья и натощак, с трезва и с похмелья, в студенческой аудитории и перед ветеранами труда. Уд заболел идеей нанять его себе в штат. По его заданию Лапиков разузнал про него все.

— Ну что он… это… — косноязычно тянул босс. — Если… ну… одним словом если сказать?

— Неподкупный, — сказал Лапиков.

— А что у него… это… зовут его… нерусский, что ли?

Лапиков рассказал, что за год до рождения Манкина в 1957 году в Москве был Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Будущая мать Манкина комсомолка Валентина Манкина в суматохе фестивальных интернациональных чувств отдалась какому-то симпатичному североирландцу, а он под большим секретом ночью на седьмом этаже московского дома на никогда не затихающем Садовом кольце поведал ей, что он террорист, борется за отделение родины от Англии и все такое.

Валентина отдалась террористу наполовину из страсти, наполовину из идейных соображений солидарности с его справедливой борьбой. Фестиваль кончился, борец уехал, Валя зачала. Через положенное число месяцев Валентина родила мальчика. Попытки матери известить Юджина (так его звали) об его отцовстве ни к чему не могли привести, даже если б Валя решилась: еще в Москве он не оставил ей никакого адреса, ссылаясь на нелегальное положение, слежку, конспирацию и т. п.

Так и рос на Садовом кольце этот полукровка, которого мать назвала в честь отца Юджином, хорошо учился в школе, посещал при Доме пионеров секцию с гуманитарным уклоном имени Джанни Родари, потом закончил что-то высшее (чего пока служба информации Лапикова не выяснила) и на заре горбачевской перестройки объявился на страницах столичной печати с блестящими и разоблачительными статьями против партноменклатуры, за гласность и т. п.

— Его ко мне надо, — сказал шеф. — Любые… это… условия. Понял — нет?

— Он не согласится. Он где-то в одной статье назвал вас «этот хитрый винодел».

Лапиков хотел ввернуть матерное слово, но воздержался. Вообще-то босс сам нецензурно не ругался и не любил, когда ругаются слуги. Тут было то объяснение, что в русском языке 99 % матообразующих выражений составляет известное слово из трех букв, а Уду было бы неприятно, что слуги поминают при нем это слово всуе.

— Набери его, — сказал Уд. — Скажи, это… ну, чтоб на меня… это… работал.

Лапиков взял сотовый телефон. Юджина не было на месте. Сам Уд знал за собой тяжелый недостаток речи, поручил Лапикову поговорить с ним и уломать журналиста. Дня через три Лапиков доложил, что тот отвергает все предложения и самое большее, чего удалось добиться, — его согласия «на встречу лично с вами, без посредников, с глазу на глаз, на нейтральной территории».

— Это чего? На Канарах… это… что ль?

— Нет. Ни в вашем офисе, ни в его редакции.

— А где?

— Ну хоть в египетском зале Музея изобразительных искусств.

— А где… это?

— В Москве, на Волхонке.

— Ну… давай… это…

Тогда Уд еще не умел говорить и мямлил, как слабоумный инородец.

Назначили на 10.30, когда в музеях мало народу. Уд уже стоял у стенда со скарабеями, когда в зал вошел Манкин. Поначалу разговор шел напряженный. Уд разочаровал журналиста, Юджин заскучал от незлобивого презрения, как всегда, когда судьба сталкивала его с весьма распространенными в этой стране уродами косноязычия. Единственное, что удерживало его внимание к Уду, это интерес догадаться все-таки, кого он ему внешне напоминает. Допереть.

— Нет и еще раз нет, Уд Николаевич, — повторил Манкин. — Я в деньгах не нуждаюсь, тем более такой ценой. Свои речи и статьи я привык подписывать собственным именем. И кстати, что у вас за имя? Что-то хакасское? Бурятское? — Он тонко улыбнулся. — У меня в зачетке в свое время часто ставили это «уд», но ваш «Уд», похоже, из другой оперы…

Уд промолчал. Юджин обиделся и снова повторил, что ничего писать за него не будет.

— Я не только… это… про это… — мычал Уд.

— Уж не помышляете ли вы о том, чтобы я со страниц своей газеты лоббировал ваши алкогольные напитки и бетонные перекрытия? — Он задрал голову и захохотал, при этом его кадык дергался.

— Не то. Мне — это… меня натаскать надо.

— Что-о? — Манкин, кажется, понял. — Приобрести шарм? Произносить спичи? Войти в истеблишмент?! Составить цвет новой элиты? — Он бросил взгляд на винодела и понял, что тот «поплыл» от благоговения перед его краснобайством, которое ему, Юджину, ничего не стоило. — Так я вас понял?

Уд кивнул.

— И вы хотите, чтобы я посвятил этому какую-то часть своей жизни? Я, который патологически эгоистичен и честолюбив и даже не удовлетворяется славой первого журналиста России?! Да вы отдаете себе отчет, КОМУ вы это предлагаете? — Он налился почти зримым самомнением. — Да я — запомните это — ни для кого не могу быть средством. Я могу быть только целью!

— Понимаю, Юджин Юджинович, — сказал Уд, собираясь продолжить, но Манкин вдруг оторопел: его никто еще так не называл, да и отчества его, собственно, никто не знал. Уд, воспользовавшись эффектом, смотрел на него умными покупающими глазами.

— Мне не нужна твоя свобода, твое время, — сказал Уд неожиданно связно. Он погладил рукой статуэтку древнеегипетского писаря. — Я хотел сделать тебе предложение. В обмен на несколько писательских услуг. Я задумал большое дело. Мне нужно изменить имидж. Я знаю, что нет суммы, которая могла бы купить честного человека. Но есть ценности, перед которыми он бессилен устоять.

И Уд вытащил из кармана телевизионную программу с отчеркнутой строкой. Он сказал Манкину, что видел по телеканалу «Культура» его передачу о книжных раритетах мира.

— Да? И что же? — опешил журналист.

Уд не торопясь сказал, что в обмен на его согласие поработать у него в штате он берется издать полное собрание сочинений Юджина Манкина на лучшей бумаге, с обложкой из телячьей кожи. Золотое тиснение. Любой формат. Любое число томов.

Манкин забыл держать на лице обычную свою ироничную мину, и это видел Уд. Секунд двадцать он молчал.

— Но… вы говорите… свобода не будет ограничена? — наконец произнес Юджин.

— Конечно. Зачем ты мне без твоей свободы?

Мимо прошла пожилая смотрительница, сказала, чтобы Уд убрал руку с деревянной головы древнеегипетского писаря. Уд, извинившись, убрал. «Шесть, нет, семь томов публицистики, — лихорадочно проносилось в голове Юджина, ну да, еще наберется на один, есть ведь две пьесы, наброски романа».

— Вы даете мне два дня подумать?

— Конечно.

Они вышли из музея вместе. Уда возле храма Христа Спасителя ждал его лимузин.

— Тебе куда, я подвезу, — сказал босс.

— Спасибо, мне тут как раз недалеко, я пешочком, — соврал Манкин и почему-то плебейски хихикнул.

Всяк суетится, лжет за двухИ всюду меркантильный дух.А. Пушкин. Евгений Онегин, X гл.

Лапиков давно не видел босса в таком возбуждении. Неужели из-за предстоящего свидания с Афродитой? «Чего же любовнику волноваться, если у него „там“ снаряд со смещенным центром тяжести?» Слуга в очередной раз улыбнулся, вспомнив расшифровки телефонных откровений Афродиты. Собственно говоря, первое свидание босса с депутатшей происходило, можно сказать, на его глазах в загородной резиденции. Лапиков в ту ночь дежурил вместе с постельничим и двумя телохранителями на пульте слежения и все видел по монитору. Босс, кстати, не любил возить туда своих пассий, зная, что охрана смотрит его оргии вместо видеопорнофильмов. Но вряд ли босс волнуется и за исход деловой части свидания. Лапиков не сомневался, что Афродита, получив ночь, все сделает для босса, и будет в федеральном бюджете отдельная строчка про Жигулевский цементный комбинат.

Лапиков опытным глазом слуги давно научился различать, когда хозяин нервничает из-за женщин, а когда по причине деловых осложнений. На этот счет имелся верный индикатор: интенсивность окраса пятен, выступавших на черепе босса в минуты волнения. Мягкая разжиженная розоватость, быстро переходящая в глухую агрессивную багровость, — это женщины. При этом любовные пятна ползли к темени от заушных выступов зигзагами по затылку. Коммерческие и всякие деловые неприятности вызывали пятна бледные, обескровленные, блеклой цветовой гаммы. Маршрут миграции у деловых пятен был другой — они, как некие ледники, сползали с макушки вниз по всей площади черепа (обтекая лицо) и скрывались в складках шейного платка.