Монахиня Евфимия - Испытание чудом. Житейские истории о вере Страница 16

Казалось, угроза пытки устрашила Ямвлиха. Он рухнул на колени:

– Хорошо, я скажу вам всю правду! Только сначала ответьте – где император Декий?! Он здесь?!

Ему ответил не градоначальник – епископ:

– Сын мой, нечестивый царь Декий давным-давно умер[30]. И сейчас царствует христолюбивый государь Феодосий.

Казалось, это известие сразило Ямвлиха наповал. Он потерял сознание.

Вскоре он, приведенный в чувство, развязанный, умытый, уже сидел во внутренних покоях дворца градоначальника, на мягкой тахте, за столом, уставленным всевозможными яствами. Впрочем, Ямвлих не притронулся к еде – лишь выпил немного воды.

После чего приступил к рассказу, который, несомненно, был правдив от начала до конца. И все-таки то, о чем говорил Ямвлих, казалось немыслимым. Ибо юноша, почти отрок, который повествовал о событиях столь глубокой старины, являлся их очевидцем и непосредственным участником.

– Когда император приехал к нам по пути из Карфагена, он устроил на городской площади торжественное жертвоприношение. На него приказали собраться всем горожанам и жителям окрестных сел: от знати до простолюдинов. Судя по тому, какой смрад стоял на улицах, там закололи и сожгли уйму скота. А через два дня всех, кто не участвовал в этом жертвоприношении, силой погнали на площадь. И сказали: кто откажется почтить богов, которым поклоняется император, будет казнен.

– А как они узнали, кто был на том жертвоприношении, а кто не был? – деловито поинтересовался градоначальник. – Там же весь Ефес собрался… Как они вели учет пришедших и отсутствовавших? Были какие-то списки?

– В ту пору каждый наблюдал за другом своим, какому богу он молится, и предавал на смерть брат брата, сын отца, никто не скрывал ближнего своего, если замечал, что он молится Христу, – скорбно промолвил епископ Стефан. – Продолжай, сын мой. Что было дальше?

– Я там не был, – признался Ямвлих. – Мы с братьями в это время были в церкви.

– Твои братья тоже христиане? – спросил епископ, не решаясь произнести слово «были».

– Да, – ответил Ямвлих и улыбнулся, словно само упоминание о тех, кого он называл братьями, доставляло ему радость. – Нас семеро.

– Постой-постой! – вмешался градоначальник. – Это сколько же тогда детей у твоего отца?

– Я один…

– Как же так? – удивился господин Никифор. – Ты сам сейчас сказал, что у тебя семеро братьев.

– У нас разные родители, – пояснил Ямвлих, явно удивленный тем, что градоначальник не понимает его. – Но одна вера и одна душа. Мы – братья во Христе.

– Вот как… – пробормотал градоначальник, и вопросительно покосился на епископа. Владыка Стефан кивнул:

– Да, все мы, христиане, вне зависимости от чинов и званий – братья друг другу по вере. Так заповедал нам Спаситель[31]. Другое дело, что далеко не все люди следуют этой заповеди в жизни… Но что же случилось потом, сын мой?

– Мы пошли в церковь и, пав ниц перед Господом и посыпав свои головы прахом, слезно молились, чтобы Спаситель укрепил нашу веру. И, когда придет наш час, дал силы бесстрашно исповедать Его. Помню, как Максимилиан (он из нас самый старший) сказал, что настало время засвидетельствовать крепость нашей веры и нашего братства не только на словах – но на деле. Христос призывает нас к подвигу – неужели мы, воины земного царя, покинем ряды воинов Царя Небесного?

– Вы – воины? – изумился господин Никифор, с недоверием глядя на юного рассказчика.

– Да, – в голосе Ямвлиха звучала почти мальчишеская гордость. – Мы даже имеем офицерские звания. Но главное наше звание – христиане!

Градоначальник молчал. Похоже, то, о чем говорил Ямвлих, казалось ему невероятным, немыслимым, невозможным. И это при том, что они говорили на одном языке и исповедовали одну и ту же веру. Что за чудеса!?

Тем временем Ямвлих продолжил свой рассказ:

– А потом в церковь ворвались солдаты, схватили нас, заковали в цепи и привели к императору.

– Почему вы не пришли на праздник в честь богов, которым поклоняется вся вселенная? – спросил он.

– Потому, – ответил за всех нас Максимилиан, – что мы поклоняемся Истинному Богу, Творцу неба и земли. А не тем идолам, которых вы зовете богами.

– Вот как! Значит, вы не хотите принести богам должных жертв, как подобает моим верноподданным?

– Нет.

– Тогда вы недостойны быть моими воинами. Ибо не повинуетесь ни мне, ни богам. Эй, снимите с них воинские пояса! Может, это бесчестье заставит вас образумиться и тем самым сохранить себе жизнь. Ибо я снисходителен к заблуждениям молодых и готов помиловать вас, если вы откажетесь от своего суеверия и почтите богов положенной жертвой. У вас будет достаточно времени, чтобы поразмыслить над моими словами и над собственным будущим. Сегодня я покидаю Ефес. Но скоро вернусь и вновь призову вас к себе, чтобы узнать ваше окончательное решение. И сообразно с тем, каково оно будет, решу, как поступить с вами. До того времени – вы свободны. Отпустите их!

Мы шли по городу, ощущая на себе злобные взгляды язычников. Впрочем, кое-кто из них смотрел на нас с состраданием… А тем временем на городской площади по приказу императора казнили наших единоверцев-христиан, отказавшихся принести жертвы идолам. Лишь мы получили отсрочку…

– Как видно, Господь счел, что мы еще не готовы предстать перед Ним, – рассудил Максимилиан. – И дал нам срок очистить и укрепить наши души молитвой и постом. Давайте на время, пока император будет в отъезде, уйдем из города на гору Охлон[32]. У ее подножия есть пещера. Мы поселимся там и будем готовиться к предстоящему нам подвигу. Будем молить Бога даровать нам такую силу и крепость, чтобы, когда император вернется, мы могли безбоязненно явиться к нему, мужественно перенести страдания и получить неувядаемый венец славы, который Господь наш дарует Своим верным и преданным рабам.

Сказано – сделано. Однако перед уходом из Ефеса я решил зайти домой и проститься с отцом, потому что не хотел оставлять его в неведении о своей судьбе. Ведь мы были самыми близкими людьми друг для друга: у него не было никого, кроме меня, а у меня не было никого ближе, чем он. Вдобавок мой отец, высокопоставленный чиновник и советник градоначальника, был тайным христианином. Таким образом, нас связывало родство не только по плоти, но и по духу. И не только родственная любовь, но и любовь во Христе.

Отец встретил меня радостно и изумленно, словно воскресшего из мертвых:

– Сынок?! А мне сказали, что тебя…

– Бог даровал нам отсрочку, – объяснил я. После чего рассказал отцу о нашем разговоре с императором. Он задумался. А затем сказал:

– Послушай, сын мой. Ты должен исполнить волю императора.

– Что?! – ужаснулся я, не веря своим ушам. Похоже, отец ожидал этого. И заговорил горячо и торопливо, словно спеша убедить меня:

– Ты прав, сынок – отсрочку приговора вам даровал Бог. Но как ты полагаешь, для чего Он это сделал? Что ж, тогда тебе отвечу я. Он избрал вас. Вы должны остаться в живых и сберечь для грядущих поколений свет Христовой веры. Однако, чтобы выполнить эту великую миссию, возложенную на вас Богом, нужна не пагубная юношеская горячность, а старческая мудрость. Способность ради достижения великой цели поступиться менее важным. Умение, так сказать, исторгнуть неверный звук из лиры, чтобы не была оборвана сама песнь. Согласись – ради того, чтобы восторжествовать над злом, хороши любые средства! Ненависть – но ненависть праведная! Ложь – но ложь во спасение, так сказать святая ложь… Опять же – разве Сам Господь не заповедал воздавать кесарю кесарево, а Богу – Богово?[33] Вот и поступи согласно этой заповеди. Исполни то, о чем ты сам читал в Евангелии. В конце концов, можно и не приносить жертву, а просто предъявить императору документ за подписью главного жреца храма Артемиды: мол, такого-то дня таких-то календ верноподданный имярек во исполнение воли императора и гражданского долга почтил богов надлежащей жертвой. Я сам переговорю со жрецом – он уже выдал мне такую хартию. Выдаст и тебе.

Давайте уйдем из города на гору Охлон. У ее подножия есть пещера. Мы поселимся там и будем готовиться к предстоящему нам подвигу

Чем больше я его слушал, тем больше мне казалось – он прав. Ведь что таить, я боялся пыток и смерти. Опять же, в Священном Писании и впрямь заповедано повиноваться властям и отдавать кесарево – кесарю. Я сам не раз читал эти строки. Так зачем подписывать самому себе смертный приговор? Ведь нет ничего ценнее жизни…

Но какой жизни? Временной, которая рано или поздно завершится? Или жизни вечной?!

Ямвлих смолк и отпил немного воды из стоявшей перед ним серебряной чаши. После чего заговорил вновь: