Абдель Селлу - Ты изменил мою жизнь Страница 16

И полно столов, комодов, стульев, сундуков, каких-то полуколонн, зеркал, картин, скульптур… Там сидят двое детей. Очень красивые, чистенькие. Когда я ходил в школу, то на дух таких не выносил. Мимо прошла женщина с подносом. В прихожей, кроме меня, есть еще люди — дешевые костюмы, в руках папки с бумагами; им явно не по себе.

У меня в руках измятый конверт, на мне застиранные джинсы и старая куртка. Я похож на синяка из пригорода, который уже неделю спит на улице. На самом деле вчера я ночевал у родителей. И выгляжу как обычно раздолбаем, пофигистом и асоциальным типом..

Ко мне подходит блондинка и говорит, чтобы я подождал вместе с остальными. Сажусь возле огромного стола. Когда я прикасаюсь к столешнице пальцем, на ней появляется отпечаток, который пропадает через несколько секунд. Осматриваюсь. Раз уж я здесь, надо прикинуть, что тут может мне пригодиться. Но быстро разочаровываюсь: ни телевизора, ни видака, даже беспроводного телефона нет.

Может быть, в кабинете что найдется. Откидываюсь на спинку кресла и начинаю дремать..

Каждые несколько минут появляется блондинка и сухо приглашает следующего. Каждый раз люди в прихожей настороженно переглядываются. У меня урчит в животе. Мы с Брахимом собирались вместе перекусить, поэтому я встаю и говорю остальным кандидатам:

— Пардон, я буквально на две секунды.

Иду в сторону кабинета, блондинка семенит за мной по пятам. Достаю бумагу с биржи труда и кладу прямо ей на стол:

— Привет, подпишите это, пожалуйста.

Я научился быть вежливым, это экономит время. Но ни секретарша, ни тип, сидящий с ней рядом, и бровью не повели. Мужчина даже не встал, чтобы поздороваться, но меня это отсутствие элементарной вежливости не шокирует: я уже не раз имел дело с людьми, которые обращались со мной снисходительно, как с собакой.

Все как обычно..

— Без паники, это не ограбление. Я всего лишь хочу подпись, вот здесь.

И указываю на нижнюю часть листка. Мужчина улыбается, молча смотрит на меня. Он выглядит смешно, из кармана его клетчатого пиджака выглядывает уголок шелкового платка.

— Зачем вам нужна подпись? — спрашивает девушка.

— Чтобы остаться безработным.

Я груб и напорист. Мы с ней из разных миров, это очевидно. Мужчина наконец произносит:

— В смысле? Вы ищете шофера?

— Больше, чем шофера…

— Как это — больше, чем шофера?

— Сопровождающего. Спутника. Это должно быть написано в вашем листке.

Бред продолжается. Я ничего не понимаю. Я стою напротив мужчины лет сорока, у него куча бабла, он окружен армией помощниц в плиссированных юбках; вероятно, малолетние обормоты, которых я видел в гостиной, — его дети. Зачем ему нужен кто-то, чтобы держать его за ручку во время путешествий. Я действительно не понимаю, в чем тут проблема, и мне совершенно не хочется тут задерживаться.

Но я потратил немало сил, чтобы попасть сюда, напряг весь свой могучий интеллект, чтобы проникнуть в кабинет и получить гребаную подпись, поэтому без нее я не уйду..

— Слушайте, я уже давно забыл, как это — ходить с мамой по магазинам… Подпишите вот тут, пожалуйста.

Секретарь вздыхает, он — нет. Он как будто увлечен — все больше и больше — и, похоже, никуда не торопится. Происходящее напоминает сцену из «Крестного отца», когда большой босс учит жить молодых хулиганов, решивших занять его место. Он говорит с ними спокойно, с бесконечным терпением. «Послушай, сынок…» Вот так… Хозяин этого дворца — крестный отец, дон Вито Корлеоне.

Он сидит напротив меня и спокойно что-то объясняет. Не хватает только тарелки с лапшой и клетчатой салфетки на шее..

— У меня есть одна проблема: я не могу один перемещаться в этом кресле. Я вообще ничего не могу делать один. Но, как видите, у меня много помощников. Мне нужен только крепкий парень — такой, как вы, чтобы сопровождать меня туда, куда я захочу поехать. Жалованье неплохое, к тому же я предлагаю вам комнату в этом доме..

Вот тут-то я и засомневался. Но не надолго.

— Если честно, у меня есть права, но я не умею водить… До сих пор водил только скутеры с пиццей в багажнике. Подпишите мне обходной лист и приглашайте остальных. Не думаю, что я вам подхожу.

— А квартира вас не интересует?

Он знает, за какие нитки потянуть. Перед ним нищий араб, который никогда не сможет снять жилье в этом квартале, молодой парень без всяких шансов — короче, полная безнадега. А ведь он еще не знает, что я отсидел… Добросердечнейший дон Вито Корлеоне. У него нет ног и рук, но это меня не волнует: у меня-то нет сердца ни для других, ни для себя самого.

Тут дело в другом: я не соответствую картинке, которую он видит. Я вполне доволен своей судьбой. Я понял, что никогда не смогу иметь все, и отказался от попыток иметь больше. Банковский служащий трясется над своими часами, американский турист — над фотоаппаратом, школьный учитель — над своей машиной, врач — над домом… Когда их грабят, они так пугаются, что сразу суют вам ключи от сейфа, вместо того чтобы защищаться.

А я не боюсь. Жизнь — это просто большая афера. У меня ничего нет, и мне плевать..

— Я ничего не подпишу. Мы попробуем. Я прошу вас остаться.

Этот, кажется, тоже не боится. Он уже все потерял. Он еще многое может себе позволить, кроме главного. Кроме свободы. Тем не менее он улыбается. Я чувствую что-то странное. Что-то новое. То, что останавливает меня.

Оставляет здесь. Затыкает рот.

Я обалдел, честно. Мне двадцать четыре года, я все повидал, все понял, во всем разобрался и впервые в жизни, так удивлен. Ну же, чем я рискую, сдав ему в аренду свои руки? Может, остаться на день или на два, просто чтобы понять, с кем имею дело…

Я остался на десять лет. Я уходил, возвращался, а иногда бывали времена, когда я не был ни с ним, ни где-либо еще. Но я остался на десять лет. Хотя все было против того, чтобы между графом Филиппом Поццо ди Борго и мной произошло нечто подобное. Он из семьи аристократов, а у моих родителей не было ничего; он получил лучшее образование, какое только возможно, я бросил школу в пятом классе; он говорил как Виктор Гюго, а я нес что попало.

Он был заперт в своем теле, а я, не задумываясь, шел куда хотел. Врачи, медсестры, сиделки — все, кто его окружал, смотрели на меня с неодобрением. В глазах тех, кто сделал преданность другим своей профессией, я был приживалой, вором, источником угрозы. Я влез в жизнь этого человека, как волк в овчарню.

Волк с клыками. Все тревожные индикаторы горели красным цветом: «добра не будет». Между нами все должно было пойти не так..

Десять лет. С ума спрыгнуть, а?

Служебная квартира мне подошла. Туда можно было попасть двумя способами: либо из дома через сад, либо через стоянку. Я ни от кого не зависел. Мог входить и выходить (главное — выходить!) так, что меня никто не видел. Белые гладкие стены, маленький душ, небольшая кухня, окно в сад, хорошая кровать, хороший матрас: чего еще надо-то.

Я ничего не требовал, поскольку не собирался тут оставаться. Протянув мне ключ, секретарша предупредила:.

— Месье Поццо ди Борго решил испытать и другого кандидата. Но пока комнату займете вы. Однако если соберетесь уйти, будьте любезны оставить тут все, как было.

— Ладно…

Блондинке придется научиться делать лицо попроще, или я просто не стану ее слушать.

— Увидимся завтра внизу, в восемь часов утра. Обсудим, как лучше ухаживать за ним.

Она уже отмахала пару этажей, когда до меня наконец дошло. Я завопил, перегнувшись через перила:

— «Как лучше ухаживать?» Какой еще уход? Эй! Я вам не медсестра!

Проснулся. В желудке урчит, на щеке отпечатались складки одеяла, на ногах — вчерашние носки. Я понял, что такое тетраплегик: все, кроме головы, уже умерло.

— Как дела, Абдель? Вы хорошо спали? — спрашивает он меня.

Паяц какой-то. Меня пока не просят его трогать. Бабетта — низенькая негритянская мамми, сплошные сиськи и мускулы — обращается с ним осторожно, но действует энергично. Она называет эту процедуру «конвейером». У нее уходит сорок пять минут, чтобы переместить тело из постели в специальное душевое кресло из металла с пластиком, все в дырках.

Потом его надо вытереть, одеть и пересадить в обычное кресло. Однажды вечером во Флери я смотрел по телевизору современный балет. Это было так же долго и скучно..

— Бабетта, переверните Поццо! — командует паяц.

Поццо. Вещь. Животное. Игрушка. Кукла. Я молча наблюдаю. Застыл, обратившись в камень, как и он. Этот тип — что-то особенное, самый особый случай из всех особых. Он смотрит на меня, я разглядываю его. Он не отводит взгляда. Его глаза улыбаются. И губы тоже. Иногда.

— Абдель, позавтракаем в кафе?

— В любой момент.

Я вижу свое отражение в зеркале. Лицо, закрытое на два оборота ключа. Если встретите меня на улице, переходите на другую сторону. Поццо смеется.