Эдгар Вулгаков - Течение времени Страница 21

– Как жалко, что с нами не будет Наташеньки, – заметила Леночка.

На эти слова тяжело вздохнул Димыч – неравнодушный к Наташе, как казалось Алеше. Все они – и Леночка, и ребята были веселые и радостные, их опьянял восторг Победы и открывающаяся перед ними жизнь без войны, безусловно, замечательная, прекрасная, удивительная и полная счастья на бесконечно долгие годы. Заглянуть вдаль сегодня ни у кого из них не возникало ни малейшего желания. Сегодня был праздник. Они побывали на спектакле, и каком! И сегодня, спустя десятилетия, Алеша с Леночкой помнят тот искрометный, зажигательный спектакль, где веселье било через край, актеры отдавались действию сполна, где, кажется, Мельпомена, Терпсихора, все музы театра вселились в каждого из них. А какие актеры! Пашкова, Горюнов, Абрикосов, Осенев, Целиковская, Жуковская… И как они могли не играть на самой высокой ноте, на пределах возможностей актерского мастерства, если кругом такой подъем – кончилась война, мы победили, мы победили, невзирая ни на что и вопреки всему!

В антракте на сцену вынесли репродуктор, вышли актеры, и все снова услышали сообщение о Победе и о салюте. Зрители вместе с актерами, которые оставались в гриме и театральных костюмах, в едином порыве устремились на улицу и там слились с ликующей бесконечной толпой. Вся улица Горького была полна людьми. Сплошным потоком они двигались вниз, к Манежу, к Красной площади. В небе, расцвеченном лучами прожекторов, плыли серебристые аэростаты с красными полотнищами, перехлестывались линии разноцветных трассирующих пуль, расцветали букеты фейерверков. Это было феерическое зрелище, непривычное для людей, отвыкших за время войны от праздников. А с высоты на торжество с гигантского полотнища смотрел Сталин. И вот кульминация праздника – салют Победы! Сколько счастливых лиц! Люди ликовали, пели, танцевали, качали военных. Целовались и обнимались не знакомые между собой люди. Но в этой радостной толпе одна женщина стояла и плакала. Она держала у груди фотокарточку военного, повернув ее лицевой стороной к празднику, чтобы он, не доживший до этого дня, видел свою Победу. Пройдет много лет, но Алеша навсегда запомнит эту женщину с фотографией сына или мужа. В жизни рядом радость и горе…

После празднования Дня Победы Алеша не заходил в Кривой несколько дней, хотя был свободен: занятия в институте начинались осенью. В приемной института случайно столкнулся с Димычем, который был удивлен, что Алеша к ним не заходит.

– Почему? Или Леночка должна тебя специально приглашать, не понимаю? А я-то в той квартире не живу, что ли?

Алеше очень хотелось встретиться с Леночкой, но она не приглашала заходить. Однажды в первой половине дня он, валяясь дома на диване, читал «Кола Брюньона». Обычно днем дверь в квартиру не закрывалась: можно было свободно войти в коридор, но дальше без провожатого уже нельзя было обойтись. В дверь постучали, и послышался голос тети Кати:

– К вам военная.

Сердце Алеши учащенно забилось.

«Леночка, это Леночка, только она может прийти. Значит, она не обиделась на мой бессвязный лепет, перешагнула через него и пришла… наверное, к моей маме? Конечно, к маме, но не ко мне же», – молнией пронеслось в голове Алеши. Он мгновенно вскочил с дивана. Вошла Леночка, в военной гимнастерке с орденскими планками, в армейских сапогах, в руках она держала пилотку.

– Леночка, дорогая, здравствуйте! – Алешина мама шагнула навстречу гостье. – С возвращением вас, с Победой. Я очень, очень рада видеть вас живой и такой же интересной, как до войны. Садитесь, пожалуйста, чувствуйте себя как дома. Алеша, я не слышу твоего голоса. Извини, но, глядя на твою восторженно-оглупленную физиономию, я позволю себе сделать комплимент Леночке за тебя: он очень рад, что вы пришли к нам. Алеша, пожалуйста, поставь чайник.

Кивая головой, боком Алеша выскочил из комнаты.

– Тетя Тося, вы такая же красивая, как и пять-шесть лет тому назад, и пользуетесь теми же духами, которые стали и моими любимыми. Я пришла увидеться с вами и поблагодарить за духи. Я очень рада встрече с вами. И за Диму – спасибо. Если бы вы тогда, после драки, не отказались заявить в милицию, парень мог бы пропасть. Это вы с Алешей оторвали его от улицы. Теперь он почти студент. Спасибо вам за все.

Они обнялись, а Леночка была готова расплакаться.

– Ну успокойтесь, милая, успокойтесь, не надо. Сейчас войдет Алеша. Начнет интересоваться, почему слезы. Вот вам пудреница.

Появился Алеша с чайником, и все уселись за стол.

– Какие планы, Леночка, на ближайшее будущее?

– Учиться, как бы ни было трудно, буду учиться в медицинском. Я устала, я безумно устала. Я помню сотни, а может быть, тысячи лиц, искаженных от боли. Невозможно забыть, как умирающие хватали за руки, за эти руки, мои руки – последнюю связь с уходящей жизнью, какая у них была мольба в глазах, медленно угасающая. Приходили санитары… и все. Смогу ли я встать со скальпелем к столу, не знаю. Скорее всего, я стану терапевтом, а потом, через какой-то срок, может быть, и хирургом. Сейчас главное – учиться. А война – не женское дело, и полевая хирургия тоже.

– Девочка дорогая, что же ты перенесла в твои-то годы?

– Ад.

Глава VIII. В неосознанных поисках себя

Алеша и Дима поступили в один институт. Дима в занятиях находил удовлетворение, пыхтел над книгами, спрашивал разъяснений у Алеши, то тот далеко не всегда знал, как ответить. Алеша вел жизнь беззаботную и вольную, к которой привык, обучаясь в школе по цикловой системе: сегодня он на лекциях в своем институте, а завтра в университете у знакомых ребят на лекциях профессора Асмуса по античной литературе. Он еще не чувствовал себя настоящим студентом, готовился к экзаменам по чужим конспектам, а чаще всего по учебникам, и пока еще не сделал окончательный выбор между своим втузом и университетом.

В конце второго семестра, сдав экзамены, Димыч затащил Алешу к себе. Только что из мединститута пришла Леночка в отутюженной военной гимнастерке, в черных туфельках на низком каблучке.

– Леночка, привет. А я тебя не видел целый год. Ты все такая же, но вид у тебя усталый.

– Привет, Алешенька, привет. Почему ты к нам не приходишь, хотела бы я знать?

– И я его о том же спрашиваю, почему? – вмешался Димыч, – а он все отнекивается и отнекивается, тоже мне друг и товарищ.

– Оставь, препираться – это скучно. Через полчаса я вас чем-нибудь накормлю. А сейчас вы мне не мешайте. Алеша, как я рада тебя видеть! Дай я тебя поцелую прямо в губы, можно?!

– Не можно, а должно!

– Слушай, у меня радость: как проработавшую в военно-полевом госпитале и сдавшую на пятерки первый курс, меня на лето направили на практику в мою больницу. Практику буду проходить по специальной программе. И так каждое лето. Такая система обучения даст возможность окончить институт быстрее.

– А когда ты будешь отдыхать?

– Потом, после окончания, мне не к спеху.

Незадолго до Постановления партии о журналах «Звезда» и «Ленинград» в окололитературном мире молодежь чувствовала дуновение свежего ветра, порожденного эйфорией нашей великой Победы. Наступил период чуть заметной «оттепели», время минимального раскрепощения публичной словесности, в том числе потому, что Жданов еще не успел ее заморозить и закрыть литературные вечера: он только еще писал свой доклад.

В Ленинской и Коммунистической аудиториях МГУ проходили литературные вечера – встречи с любимыми поэтами, Алеша с Вовой старались такие вечера не пропускать. Какие были слушатели, как горели их глаза и лица в предвкушении радости, если хотите, счастья послушать новые стихи! В основном эта студенческая публика была из МГУ – большинство с филфака и исторического факультета, но приходили и физики, и математики. Немало ребят было с литфаков педагогических институтов и втузов. Но настроение – приподнятое и почти праздничное – задавали все-таки филфаковцы.

Однажды был вечер встречи московских и ленинградских поэтов. В президиуме рядом с председателем восседала Анна Андреевна Ахматова. В числе приглашенных были Павел Антокольский, Александр Прокофьев, Михаил Дудин, Михаил Матусовский, Михаил Луконин… Где-то сбоку пристроился маленький громкоголосый Семен Кирсанов. Многие из поэтов были в военных гимнастерках – совсем недавно кончилась война. Неприступно-величественная Анна Ахматова в наброшенной на плечи белой шали и огромные черные грустные глаза маленькой Маргариты Алигер, выглядывающей из-за Ахматовой со второго ряда президиума составляли композицию, достойную живописного полотна.

Тепло встречали всех. Мастерски читали свои стихи Матусовский, Кирсанов. Антокольский замечательно прочел отрывки из поэмы о своем сыне, погибшем на войне, – и зал откликнулся овацией, тронувшей поэта до слез. Некоторые читали довольно заунывно, с подвыванием, другие тихо, почти про себя, как Алигер. Ни Алеше, ни Вове не запомнилось выступление Ахматовой. Читая стихи, она обращалась к Борису Пастернаку, находящемуся в зале среди слушателей. Он сидел рядом с женой и, судя по всему, еще двумя, близкими ему людьми. Эта группа выделялась в зале, заполненном молодежью. Пастернака давно заметили и поглядывали в его сторону, ожидая развития событий. И началось – сначала шепотом: «Пастернак – стихи», а затем все громче и громче зал начал скандировать: «Пастернак! Пастернак – стихи!»