Эмилиян Станев - Когда иней тает Страница 21

Несколько зайцев появилось около сторожки. По ночам, прыгая по наледи, они подходили к самой южной стене, играли на поляне и, войдя в большой лес, огибали скалу, расположенную на пятьдесят метров ниже сторожки. Она вздымалась среди леса наподобие носа корабля, и с верхушки ее было далеко видно.

В тот же вечер я взял ружье, обмотал голову шарфом и пошел на скалу стеречь зайцев. А капитан Негро остался в сторожке читать английскую книгу, над которой обычно засыпал.

Узкий серп декабрьского месяца, просвечивая сквозь тонкую пелену облаков, давал возможность хорошо видеть предметы на снегу. Морозная ночь одевала в эту пору кусты нежными цветочками инея. Время от времени холодное молчание вдруг нарушалось треском сука, обломившегося под тяжестью снега. Нигде не слышно шума воды. Гора похожа на громадный корабль, затертый льдами и окруженный туманом. Понурившиеся по ту сторону долины леса напоминали большие льдины.

Я терпеливо сидел на пне, положив ружье на колени. чтоб было наготове, и напряженно всматривался в предметы под горой. Так прошел час, а то и больше.

Вдруг под скалой послышался легкий шум. Заскрипел снег. Внизу промелькнула маленькая тень. Животное пробежало быстро, притаилось за деревьями, потом показалось опять — крохотное, бесшумное, словно темное пятно в белых сумерках.

Я вскинул ружье, тень замерла; я был уверен, что это заяц.

Когда черная линия ружейных стволов коснулась цели, я нажал спуск. Красное пламя выстрела блеснуло перед моими глазами, гром наполнил ложбины и широко разлился по уснувшим белым лесам. Под скалой что-то глухо стукнуло, словно какое-то тело ударилось о дерево. Тень на снегу пропала.

Немного подождав и стараясь не терять животное из виду, я спустился со скалы и, увязая по грудь в снегу, дошел до того места, где оно остановилось. Там лежал свалившийся от старости бук. Из-за него торчала пара длинных ног…

Помимо своей воли я, в уверенности, что убил зайца, застрелил серну. Ничего не поделаешь. Я взял ее за ноги, которые вздрогнули в последний раз, и потащил наверх, к сторожке. Тащил, может быть, целый час* Взвалю себе на плечи и пронесу пять-шесть метров, потом опущу на снег и сяду отдыхать. Наконец, обливаясь потом, внес-таки в сторожку. К счастью, капитан Негро еще не спал. Мы положили ее на два стула. В свете лампы спина ее блеснула медно-красным отливом. Великолепное тело линиями своими напоминало тело красивой женщины. В прекрасных глазах еще виднелась жизненная влага, словно они еще созерцали холодную декабрьскую ночь, стоявшую на дворе. Голова серны свисала со стула, и одна передняя нога была слегка согнута, как будто застыв в незаконченном прыжке.

— Опять коза спаслась. Опять суждено ей жить. Вот везет животному! — осклабился капитан Негро, чрезвычайно довольный результатом охоты, обеспечившей нас обоих вкусным мясным столом на целый месяц.

Держа лампу в одной руке и похлопывая по спине серны другой, капитан неожиданно вздрогнул, наклонился и осмотрел уши убитого животного. Лицо его стало мрачным, и он закричал сердито:

— Что ты наделал? Ты убил нашу Мирку! Погляди ухо… Бедняга! Все вертелась около сторожки…

Правое ухо серны в верхнем краю было рассечено. Эту метку сделал в свое время капитан Негро.

В самом деле, это была Мирка. Я тоже узнал ее. Не было другой серны, как она, — такой крупной, с такой шерстью, чей теплый и благородный цвет напоминал отражение огня на старой неполированной меди. Мех был ровный и густой, как бархат, а пепельно-серое горло — светлей, чем у других серн.

В сторожке воцарилась скорбная тишина, словно в коридоре лежала не убитая серна, а мертвая красавица. Капитан Негро время от времени ходил смотреть на нее и корил меня.

В конце концов мы примирились с фактом. Голод оказался сильней всяких сентиментальных соображений. Я долго думал об участи бедного животного. В эти тяжелые дни Мирка вернулась к нам, но не решилась, подобно Маю, искать приюта и пищи в сторожке. Наверно, она бродила вокруг, ходила даже по двору, но снег засыпал ее следы, и мы ничего не заметили. Кончилось тем, что она спасла нас от голода, невольно принеся себя в жертву.

КОГДА ИНЕЙ ТАЕТ

Два дня дул сильный северо-восточный ветер. Он очистил небо от туч, сковал льдом последние ручьи и свалил весь снег с деревьев. Леса стали черные, взъерошенные. Горы гудели, а внизу, на шахтах, жаловались, что ветер вот-вот сорвет крыши.

Но на третий день мы проснулись прекрасным солнечным утром. Снег сверкал, здесь синеватый, там фиолетовый, далеко-далеко на севере были видны равнины, а леса стояли убранные в жемчуг. Ледяные кристаллики и иней блестели как алмазы на каждом сучке. На темном фоне больших лесов все эти драгоценности приобрели особенный пепельно-лиловый оттенок. Какое это было утро! Тихий и безмолвный стоял вековой лес, ни ветка не шевелилась, словно боясь разрушить свое убранство. Как сахар, лежал среди деревьев снег, а наверху сияло головокружительно чистое, прекрасное небо, с которого лилась ласковая синева. Такие декабрьские утра в горах на редкость. Тогда чувствуешь на щеках своих легкое веяние южного ветра, прилетевшего с моря в ледяные владения зимы, и какая-то смутная надежда и радость наполняют душу, будто уже идет весна. Обильный свет словно опьяняет тебя, разжигает в тебе безумную жажду жизни и радости…

Я взял ружье, встал на лыжи и покинул сторожку. Ну как оставаться на месте в такую погоду? Меня встретили безмолвные буковые рощи: я медленно продвигался среди них, осматривая их снизу доверху. Я шел словно в сказочном стеклянном лесу. Какими холодно — чернильными выглядели мхи, как отчетливо выделялось на белой коре каждое пятно, каждая старая рана и опухоль! Вершины буков уходили в то бездонное море, в котором теряется взгляд и от которого невозможно оторвать глаз, а крайние ветки, неподвижные и оледенелые» блестели будто посеребренные…

«Льются серебро и синева…»

Но куда идти по этой молчаливой красоте, из которой не хочется ничего упустить? Если пойти в тенистую сторону, где солнце озаряет только верхушки деревьев, а под ними, в голубоватом, оледеневшем снегу, лежит холодное молчание, то испытываешь угнетающее впечатление, будто зиме не будет конца. Хотя там, в этом сумраке, танцуют неуловимые тени каких-то красок, заставляющие тебя остановиться и постараться их определить, я предпочитаю смотреть вдаль, на солнце и свет, на равнины внизу, над которыми стелется тонкий и теплый туман, на этот пепельно-фиолетовый цвет инея, на противоположные вершины, блещущие своими снегами, и все сильней испытывать распирающую грудь жажду дышать и жить.

Звучно и резко визжит снег под округлыми дугами охотничьих лыж, и шум моих шагов наполняет молчание леса. Я часто останавливаюсь, чтоб еще и еще раз послушать тишину, глазами жадно озираю все вокруг, а душа моя не может насытиться и готова изнемочь и опечалиться от этой красоты. Знаю это по опыту. В такие минуты становишься грустным и задумчивым.

Я решил спуститься в южную сторону. Там было больше солнца и кое-где под броней льда еле-еле слышалось журчание ручья. Словно теплые складки в какой-то белой пазухе, выделялись несколько долинок, в эти утренние часы озаренные солнцем и полные сладкой тишины, — любимые места отдыха серн. Снег стал тверже. Он трещал, обламывался кругами возле моего следа, комочки его катились по чистой поверхности, спеша опередить меня. Теперь во мне проснулся охотник: я настораживаюсь и внимательно рассматриваю тихие белые складки вокруг, громадные поваленные стволы, засыпанные снегом. Чтобы обмануть дичь, стараюсь идти, как она, в неправильном ритме, и шаги мои производят такой шум, словно я иду на четырех лапах.

Останавливаясь, стою неподвижно секунды две-три, потом иду дальше той же сбивающей с толку походкой. Наконец подхожу к одной особенно укромной ложбинке. Сердце начинает тревожно биться. Кругом глубокие следы стада серн, и предчувствие подсказывает мне, что сейчас что-то произойдет. Нервы мои напрягаются от ожидания — вот-вот я услышу шум. Я даже перестаю дышать и прислушиваюсь, как охотничья собака, почуявшая поблизости дичь. Проходит секунда, две, пять. Ничего не видно, но напряжение мое растет. Тишина становится тяжелой, все вокруг как будто затаилось. Тогда я делаю еще несколько шагов вниз по ложбине — и молчание лопается как пузырь. С оглушительным шумом передо мной снимается с места стадо серн: несколько белых задов подскакивают один в след другому и, мелькнув на миг меж деревьев, исчезают. Но одна из серн, убегающая последней, останавливается, поворачивает голову, глядит на меня и издает дикий рев. Потом, высоко вскидывая задом, с недовольным ворчанием догоняет стадо.

Тишина возвращается снова. Солнце озарило весь лес, снег блестит ослепительно. Солнце слегка нагревает толстое сукно моей куртки. Пока я спускаюсь вниз, в стеклянном воздухе начинает искриться снежная пыль. Время — около половины десятого, и красивый пепельно — лиловый цвет леса переходит в серебристо-серый.