Сол Беллоу - Дар Гумбольдта Страница 24

— Не умничай. Ты и так слишком умный. Мне нужна информация. И я это выясню.

Чтобы открыть кран, Ринальдо воспользовался куском туалетной бумаги. Сполоснул руки без мыла — его в этом заведении не водилось. В этот момент я снова предложил ему четыреста пятьдесят долларов. Кантабиле и на этот раз не взглянул на них. Только буркнул:

— У меня мокрые руки.

К бумажному полотенцу Ринальдо не притронулся. Должен признать, выглядело оно отвратительно: слипшееся, все в какой-то странной грязи. Я выудил из кармана носовой платок, но Кантабиле проигнорировал его. Он не хотел умерить свой гнев. Растопырив пальцы, он попытался высушить руки, помахивая ими в воздухе. Окончательно исполнившись отвращением к этому месту, он спросил:

— И это называют баней?

— Ну, — замялся я, — баня ниже.

К тяжелой деревянной двери парной вели два ряда душевых кабинок. Рядом располагался маленький резервуар — холодный бассейн. Воду в нем не меняли из года в год, и там вполне могли завестись крокодилы.

Кантабиле направился в буфетную, я следовал за ним. Здесь он вытер руки бумажными салфетками, со злостью выдергивая одну за другой из металического держателя. Скомкал эти тисненые тоненькие квадратики и швырнул на пол. А потом обратился к Микки:

— Почему у вас в сортире нет мыла и полотенец? Почему вы не убираете там? Не дезинфицируете?

Добродушный Микки удивился:

— Разве? Этим должен заниматься Джо. Я покупаю ему «Топ Джоб» и «Лизол». — Микки повернулся к Джо. — Разве ты больше не раскладываешь нафталиновые шарики?

Старый черный Джо ничего не ответил. Он сидел, опершись на спинку стула и водрузив на латунный пьедестал для чистки обуви ноги с негнущимися ступнями (я вспомнил, как выглядят мои собственные ноги во время стойки на голове). Присутствие Джо служило напоминанием о чем-то нездешнем, величественном, а отвечать на праздные вопросы он и не собирался.

— Придется вам, парни, кое-чем запастись у меня, — заявил Кантабиле.

— Дезинфицирующие средства, жидкое мыло, бумажные полотенца — все. Я Кантабиле. Занимаюсь поставками, офис на Клайберн-авеню.

Он вынул длинный потертый бумажник из страусиной кожи и швырнул на стойку несколько визиток.

— Не я здесь босс, — сказал Микки. — У меня только буфет.

Но карточку он взял с почтением. Толстые пальцы Микки покрывали черные метки от ножа.

— Советую связаться со мной.

— Я передам администрации. Они в центре.

— Микки, а кто владелец бани? — поинтересовался я.

— Я знаю только администрацию в центре.

«Вот забавно, — подумал я, — если и баня принадлежит мафии».

— Джордж Свибел здесь? — спросил Кантабиле.

— Нет.

— Ладно. Я хочу оставить ему сообщение.

— Я дам вам что-нибудь, на чем можно писать, — предложил Микки.

— Что тут писать! Скажите ему, что он кусок дерьма. И что это я сказал.

Микки уже успел надеть очки, чтобы поискать листок бумаги. Он повернул к нам лицо и, поблескивая стеклами, выразительно уставился на нас, давая понять: его дело — только салат, стейки и рыба сиг. Про старого Майрона, который парился внизу, Кантабиле ничего не спросил.

Мы вышли на улицу. Небо внезапно прояснилось. Я не мог решить, какая погода лучше соответствует окружавшему нас пейзажу — унылая или солнечная. Похолодало, воздух стал прозрачным, и резкие тени от почерневших зданий пересекали тротуар.

Я обратился к Кантабиле:

— А теперь позволь мне наконец отдать тебе деньги. Я принес новые купюры. И закончим это дело, мистер Кантабиле.

— Что? И все? Ты думаешь, все так просто? — поинтересовался Ринальдо.

— Ну, извини. Этого не должно было случиться. Я сожалею.

— Сожалеешь? Ты сожалеешь о своей изуродованной машине. Ты, Ситрин, отозвал чек, который выписал для меня. Все об этом болтали. Все знали. И ты думаешь, что мне все равно?

— Мистер Кантабиле! Кто такие «все»? Кто об этом болтал? Неужели действительно все так серьезно? Я был не прав…

— Не прав! Ты чертова обезьяна!

— Ладно, я свалял дурака.

— Это твой дружок Джордж подсказал тебе придержать денежки, и ты отозвал чек. Ты что, всегда слушаешь эту задницу? Почему же он не поймал нас с Эмилем за руку прямо на месте? Нет, он использовал тебя, чтобы провернуть этот подлый трюк, и после этого вы с ним, сговорившись с гробовщиком, держателем смокингов и другими болванами, пустили слух, что Ринальдо Кантабиле шулер. Черта с два! Из такого дельца просто так не выкарабкаешься. Неужели ты не понимал?

— Нет. Но сейчас понимаю.

— Уж и не знаю, что ты там понимаешь. Мы играли на виду у всех, и я тебя не понимаю. Ты когда собираешься что-то сделать, знаешь, что делаешь?

Последние слова он произнес с расстановкой, делая яростные ударения и бросая каждый слог мне в лицо. Потом он выхватил у меня реглан, который я все еще держал, насыщенного коричневого цвета реглан с большими пуговицами. Такие пуговицы, должно быть, лежали в коробочке со швейными принадлежностями Цирцеи. Очень красивые, но больше похожие на восточные украшения.

Прежде я видел такое одеяние только у покойного полковника Маккормика[138]. Мне тогда было около двенадцати. Лимузин полковника остановился напротив Трибюн-тауэр[139], и из него вышли два низкорослых человека. Каждый держал по два пистолета. Низко пригибаясь, они обошли вокруг машины. Затем под прикрытием четырех стволов из машины вышел полковник в точно таком же пальто табачного цвета, как у Кантабиле, и в тесной шляпе с поблескивающим шероховатым ворсом. В тот день дул сильный ветер, и в прозрачном воздухе шляпа сверкала, как заросли крапивы.

— Так ты считаешь, что я не отдаю отчета в собственных действиях?

— Вот именно. Ты даже своей жопы не сможешь нащупать обеими руками.

Что ж, возможно, он прав. Но, по крайней мере, я никого не мучил. Видимо, жизнь моя текла не так, как у других людей. По каким-то непонятным причинам у них она складывалась по-другому, а значит, мне не пристало судить их отношения и устремления. Сознавая это, я уступал многим таким устремлениям, даже чересчур многим. Я поддался Джорджу с его знанием преступного мира. А теперь склонял голову перед Кантабиле. Мне оставалось одно — припомнить полезные этологические сведения про крыс, гусей, колюшек и дрозофил. Что хорошего во всем этом чтении, если нельзя применить полученные знания в кризисной ситуации? И нужно-то мне всего лишь незначительное пополнение знаний.

— Так что же мне делать с этими пятидесятидолларовыми банкнотами?

— Я дам знать, когда буду готов взять их, — заявил Кантабиле. — То, что произошло с машиной, тебе не понравилось, так?

Я ответил:

— Такая красивая машина. Нужно совсем не иметь сердца, чтобы сотворить такое.

Видимо на «мерседесе» он испробовал те самые биты, которыми пугал меня. Скорее всего, на заднем сиденье «тандерберда» валялись и другие орудия нападения. Он заставил меня сесть в свою шикарную машину с анатомическими сиденьями, обтянутыми кроваво-красной кожей, и немыслимых размеров приборной доской. Кантабиле рванул с места на максимальной скорости, как психованный подросток; шины истошно завизжали.

В машине я разглядел его подробнее. В профиль становилось заметным, что кончик носа у Кантабиле толстоват и очень бледен. Насыщенно, ненормально бледен. Казалось, будто этот странно очерченный хрящ залеплен гипсом. Глаза большие, больше, чем следовало бы, с неестественно расширенными зрачками. Рот широкий, с чувственно выпяченной нижней губой — намек на борьбу за самоутверждение с детства, а в сочетании с большими ступнями и темными радужками — на стремление к какому-то идеалу, недостижимость которого сделалось непоправимым горем. Я подозревал, что идеал время от времени менялся.

— А ты или твой кузен Эмиль не были во Вьетнаме?

Мы неслись со страшной скоростью на восток по Дивижн-стрит. Кантабиле вцепился в руль обеими руками, будто крошил асфальт пневматическим отбойным молотком.

— Что? Эмиль в армии? Только не он. Он совершенно не годен к военной службе, считай что псих. Нет! Самая крутая заварушка, которую видел Эмиль, это беспорядки возле «Хилтона»[140] в шестьдесят восьмом. Он там ничего не понял, даже не знает, на чьей стороне оказался. Ну а я побывал во Вьетнаме. Родня спровадила меня в тот вонючий католический колледж около Сент-Луиса, про который я говорил за игрой, только я сбежал и записался добровольцем. Это было не так давно.

— Ты воевал?

— Я скажу то, что ты хочешь услышать. Так вот, я спер цистерну бензина

— трейлер, наливник, как хочешь. И продал ее каким-то жукам с черного рынка. Меня поймали, но родня замяла дело. Сенатор Дирксен[141] помог. Я отсидел только восемь месяцев.

Значит, Кантабиле уже создал себе определенную репутацию. И пытается втемяшить мне, что он — настоящий Кантабиле, напоминание о двадцатых, а не какой-то там дядюшка-Лентяйчик. Сидел в военной тюрьме — значит, может опереться на криминальную родословную, да и собственная его биография способна напугать. Очевидно, семейство Кантабиле занималось какой-то мелкой уголовщиной, что подтверждалось существованием сортирно-дезинфекционной фирмы на Клайберн-авеню. А вдобавок, возможно, какой-нибудь обменный пункт валюты, или даже два — обменки всегда находились в ведении отошедших от дел рэкетиров средней руки. А может, заказные убийства — еще один типичный вариант. Но Ринальдо, скорее всего, играл в самой низшей лиге. Или даже пребывал вне игры. Как у всякого чикагца, у меня имеется некоторое чутье в этой области. Крупный мафиози использует наемные мускулы. Вито Лангобарди не станет таскать бейсбольные биты на заднем сиденье своей машины. Время от времени разные Лангобарди наведываются в Швейцарию, чтобы развлечься зимними видами спорта. Даже их собаки путешествуют с шиком. Уже несколько десятилетий Лангобарди лично не участвуют ни в каком насилии. А неутомимый, борющийся за место под солнцем Кантабиле оставался всего лишь аутсайдером, пытающимся вернуться в игру. Он из породы неудачливых предпринимателей, разложившиеся останки которых до сих пор иногда вылавливают из канализации. Таких деятелей случайно находят в багажниках автомобилей, припаркованных у аэропорта О'Хэр. Вес трупа уравновешивает бетонный блок, положенный под капот.