Мередит Милети - Послевкусие: Роман в пяти блюдах Страница 24

— Джейка совершенно не интересует собственная дочь. Это я настояла на том, чтобы мы завели ребенка, которого он, как выяснилось, не хотел. А теперь забеременела она, и он, гордый папаша, гладит ее живот прямо посреди долбаной Парк-авеню!

Я изо всех сил пытаюсь справиться с собой, и мне это даже удается, но, когда я открываю рот, чтобы что-то сказать, из него внезапно вырывается то ли всхлип, то ли рык, дикий и утробный. Водитель, который плохо понимает по-английски, смотрит на меня с испугом, после чего поднимает плексигласовую перегородку, отделяющую кабину от салона, наверное чтобы защититься от опасного пришельца, в которого вот-вот превратится тетка, расположившаяся на заднем сиденье его автомобиля.

Джерри не произносит ни слова. Что он может сказать? Он адвокат, а не врач. Но когда он начинает говорить, его голос звучит тихо и мягко.

— Мира, успокойся. Ты слишком разволновалась. Ты же еще не знаешь, беременна Николь или…

— Что значит «слишком разволновалась»? А как мне еще реагировать? Как Джейк может так поступать? Как он может все разрушить — наш брак, «Граппу», лишить Хлою возможности иметь отца! Как может спокойно спать по ночам? Все, сделка отменяется. Никаких условий. Я не дам ему развода! Пусть ждут!

Теперь я кричу по-настоящему, и, судя по голосу Джерри, он держит трубку подальше от уха, чтобы истеричные вопли рыдающей женщины не нарушали священного покоя его благообразной юридической конторы.

— Мира, — спокойно говорит Джерри. — Я знаю, это очень тяжело, но прервать переговоры сейчас — значит сильно усложнить дело. Если ты действительно хочешь получить «Граппу», нужно воспользоваться ситуацией. Давай сделаем так: ты приди в себя, а когда тебе станет легче, мы поговорим.

Я молча киваю и, пробурчав, что мы все состаримся, дожидаясь этого момента, кладу трубку, не попрощавшись. Я сижу и плачу в такси, которое, как я замечаю лишь спустя некоторое время, стоит возле ресторана. Водитель выжидающе смотрит на меня из-за прозрачного стекла.

— Эта здесь, леди?

Я передаю ему деньги и спрашиваю, есть ли у него дети и мог ли бы он их бросить. Что заставляет мужчин так поступать, спрашиваю я. Водитель задумывается, наверное, он только притворяется, будто что-то понял. Однако он отвечает:

— Не знаю, леди. Может быть, тот мужчина испугался, а может быть, просто не любит маму своих детей.

Когда я вновь начинаю рыдать, он отворачивается, чтобы обнулить счетчик.

— Да откуда мне знать? Я же не доктор Фил. — И, пожав плечами, уезжает.

В «Граппе» полным ходом идут приготовления к ланчу, в кухне все прибрано и готово к работе. В кастрюльке кипит куриный бульон, на полке подсыхает свежая паста, а Тони, да благословит его Бог, уже приказал помощникам вымыть и нарезать гору салата эскариоль. Эллен показывает на доску для объявлений, где меня дожидаются два сообщения. Прежде чем начнут поступать заказы на ланч, у меня есть немного времени, чтобы пройти в кабинет и переодеться. В кабинете я стараюсь не смотреть и не садиться на черный кожаный диван, этот жуткий талисман, этого свидетеля преступления, где, так сказать, начался закат моей прежней жизни. Чтобы удержать равновесие, я прислоняюсь к письменному столу и пытаюсь стянуть колготки с обеих ног разом, а потом так же одним движением натянуть поварские штаны. Постепенно во мне начинает расти гнев — знакомое чувство, семена гнева были брошены в землю именно в этом кабинете, и здесь, на этом диване, они дали всходы и пошли в рост.

Внезапно я хватаю со стола нож для разрезания бумаги и, замахнувшись, как кинжалом, набрасываюсь на сиденье дивана. Я вонзаю нож снова и снова, пока из-под распоротой обивки не начинает вылезать наполнитель; я тяжело дышу. Наконец, обессилев, я немного успокаиваюсь, поправляю подушки дивана и засовываю в них наполнитель. Затем подтягиваю штаны на резинке, надеваю рубашку и аккуратно повязываю фартук. Я разглаживаю рукой прохладную ткань, и она приятно похрустывает. Отомстить беззащитному дивану было ребячеством, совершенным в порыве бессильной ярости, но именно это помогло мне получить то удовлетворение, которое может дать лишь чистая, неприкрытая агрессия. Это смог бы понять даже доктор Фил.

С охранником Паоло, который следит за мониторами системы наблюдения в здании окружного суда Манхэттена, мы успели подружиться. Наша дружба окрепла за те несколько недель, пока я хожу на занятия, во многом из-за моих постоянных опозданий и природной рассеянности. Занятия начинаются в два тридцать, а это значит, что я должна выйти из «Граппы» до окончания ланча, когда на кухне еще царит полный хаос. Из-за вечной спешки я неизменно забываю вынуть из своего рюкзачка или карманов предметы, которые окружной суд может признать опасными и пригодными для нападения. К ним относятся: мельница для перца, венчик, различные ложки и старинный французский нож для разделки рыбы, который я как-то раз сунула за пояс и забыла вернуть на место. Конечно, даже я понимаю, что нож для разделки рыбы действительно можно считать оружием, но что я могу сделать мельницей для перца? А от проволочного венчика могут пострадать лишь яичные белки. Вот их-то я точно могу забить до потери сознания.

Обычно конфискованные вещи владельцу не возвращаются. Но Паоло явно заинтриговала столь интересная и экзотическая контрабанда. Несколько раз мы беседовали на эту тему, обычно дожидаясь женщину-полицейского, которая проводит личный досмотр. Паоло знает и понимает предназначение многих кухонных принадлежностей, поскольку его брат работает поваром в «Меза-Гриль», и кто знает, вдруг когда-нибудь останется без работы? Я уверена, что нашу дружбу Паоло считает потенциально взаимовыгодной, но мне это даже нравится. Он любезно оставляет у себя до конца занятий мои инструменты, не составляя письменных отчетов. Сегодня я забыла вынуть из кармана фартука термометр для мяса — длинную шпажку с острым кончиком. Паоло прячет его в нагрудном кармане рубашки и украдкой похлопывает по нему рукой.

Занятия уже начались. Шесть человек сидят кружком на полу, закрыв глаза, и делают дыхательные упражнения. Мэри Энн бросает на меня укоризненный взгляд и показывает на свободное место на полу. От Мэри Энн я узнала, что мои хронические опоздания являются «актом пассивной агрессии» и для того, чтобы «расти и развиваться», мне нужно, по крайней мере, научиться «управлять» сей нездоровой склонностью. Возможно, она права, это действительно пассивная агрессия, но лично я предпочитаю считать это шагом вперед, ведь переход к агрессии пассивной — это уже хорошо, меня нужно хвалить, а не критиковать.

Сегодня я до того измотана, как умственно, так и физически, что с радостью опускаюсь на грязный линолеум и начинаю дышать вместе с компанией таких же несчастных жертв собственных эмоций, к которым недавно начала испытывать едва ли не родственные чувства. Я усаживаюсь на пол, устремляю взгляд на шнурки коричневых туфель Мэри Энн и стараюсь привести мысли в порядок.

Единственное светлое пятно в моих мыслях — это катарсис, которому поспособствовал изуродованный диван, хотя после него я чувствовала себя как выжатый лимон. Я знаю, что стала замкнутой и угрюмой. Спокойная решимость Джерри могла бы передаться и мне, если бы не мои безумные подозрения относительно беременности Николь. Но почему я так болезненно реагирую? — спрашиваю я себя и сама отвечаю: я расстроена из-за Хлои. Что она сделала такого, что родной отец не хочет ее знать? Это я во всем виновата. Я вынудила Джейка стать отцом, а нужно было сначала подумать. Почему я решила, что со временем он привыкнет к Хлое и полюбит ее? Может быть, потому, что считала, что и наш разрыв тоже временный? В глубине души я надеялась, что, когда Хлоя начнет ходить и говорить, когда начнет становиться личностью, Джейк к нам вернется. Только сейчас, узнав о беременности Николь, я поняла, какой была дурой.

Дыхательная гимнастика в самом разгаре, когда у меня внезапно звонит мобильник. Это очень плохо. Я не только опоздала на занятие, но и нарушила одно из главных правил Мэри Энн: всегда выключать мобильный телефон. Это правило она наверняка повторила перед началом занятия. Мэри Энн ощетинивается, готовясь устроить виновному разнос, и тогда я, следуя инстинкту, прибегаю ко лжи:

— Это у меня. Простите. У меня болен ребенок, поэтому я держу телефон включенным. Я выйду на минутку.

Я хватаю сумочку и выскакиваю в коридор.

— Джерри! — шепчу я, едва оказавшись за дверью.

— Мира, это ты? Это Джерри Фокс.

При звуках его голоса у меня появляется какое-то нехорошее предчувствие. Хочется немедленно отключиться, пусть думает, что разговаривает с автоответчиком.

— Я на занятии по управлению гневом, — шепчу я.

— А. — Ни слова извинений. — Слушай, я только что беседовал с Итаном Бауманом. Нам нужно поговорить.