Гектор Тобар - 33. В плену темноты Страница 25

«Меня разрывает от злости! – кричал Марио. – Я чувствую свою беспомощность!» Impotente! В шахте было настолько жарко, что все обливались потом и многие уже давно сняли с себя рубашки, но Сепульведа, человек с сердцем собаки, казался более взмокшим и чумазым, а также более озлобленным, чем кто-либо. И немудрено – как-никак, он принимал участие во всех неудавшихся экспедициях по спасению: лазил по вентиляционной шахте, разгребал завалы, разжигал сигнальные костры. По словам одного из шахтеров, в этот момент Марио выглядел как настоящий «коммандос», который нанес маскировочную краску на лицо и тело для предстоящего сражения в джунглях. Тем временем Сепульведа упал на колени и крикнул: «Все, кто хочет помолиться, присоединяйтесь!» Глядя на него, Йонни подумал: «Нам крышка, и Перри это знает. Он хочет примириться с Богом и попросить у него прощения за всех нас».

Как потом вспоминал сам Марио, он злился на владельцев шахты, потому что именно они отвечают за безопасность рабочих. Он злился на тотальную несправедливость, ведь ему и без того в жизни пришлось несладко, а тут еще такое стряслось… Он медленно угаснет здесь от голода и нехватки свежего воздуха, в семистах метрах под поверхностью, в этом засушливом районе Чили далеко от дома, где остались его родные и близкие, для которых его смерть станет невосполнимой утратой.

По правде сказать, мысль о молитве посетила его несколько часов назад, во время беседы с Хосе Энрикесом – высоким лысеющим южанином, преданным прихожанином евангелической церкви. Так как Марио принадлежал секте свидетелей Иеговы, они вдвоем с Хосе составляли некатолическое меньшинство шахтеров. Еще до обвала они иногда разговаривали о религии. Как-то раз Марио показалось, что он видел привидение у того места, где погиб геолог Мануэль Вильягран, и счел нужным обсудить это с Хосе. И теперь, когда Марио злобно и агрессивно созвал обомлевших шахтеров на общую молитву, он повернулся к южанину и сказал:

– Хосе, мы все знаем, что ты добрый христианин. Ты нужен нам, чтобы вести службу. Ты не против?

С этого момента Хосе Энрикеса будут называть не иначе, как Пастором. Как только он открыл рот и начал произносить слова молитвы, все поняли, что он как никто другой знает, как говорить о Боге и как к нему обращаться. Энрикесу было пятьдесят четыре года. Работать в забое он начал еще в семидесятых годах, и за это время пережил целых пять крупных аварий. Две из них произошли на юге Чили, когда под завалом оказались погребены практически все из его смены. Однажды на его глазах разлетелась на куски монолитная скала, крепче которой, казалось, нельзя было и вообразить. А в другой раз произошла утечка угарного газа, который незаметно лишил его сознания и чуть было не убил. Эти случаи стали для него лучшим доказательством собственной уязвимости перед силами судьбы и геологии и еще больше укрепили его веру. Уже много лет он прилежно посещал церковь евангельских христиан в своем родном городе Талька на юге Чили.

– У нас своеобразный стиль молитвы, – предупредил Энрикес. – Я, конечно, могу повести службу, но если не хотите молиться так, как принято у нас, то пусть поведет кто-нибудь другой.

– Нет, Хосе, давай уж ты, – сказал Марио.

Энрикес встал на колени и велел всем остальным сделать то же самое, потому что во время молитвы нужно смирить свое сердце перед Всевышним.

– Мы не самые лучшие среди людей, но Господь милосерден к нам, – начал Энрикес.

Это были самые простые слова, но они тронули некоторых из присутствующих. No somos los mejores hombers. Мы не самые лучшие среди людей… Виктор Сеговия знал о своем пристрастии к алкоголю, а Виктор Замора о том, что вспыльчив. Педро Кортес в очередной раз вспомнил, каким плохим отцом он был для своей маленькой дочери. Он бросил ее мать и даже не удосуживался элементарно навещать их, хотя знал, какую боль он наносит своему ребенку.

– Господь наш, Иисус Христос, позволь нам приблизиться к священному престолу Твоей славы, – продолжал Энрикес. – Призри наши страдания. Мы все грешны и нуждаемся в Тебе.

К этому моменту уже почти все, кто находился возле Убежища или внутри него, стояли, преклонив колени. Они выглядели смиренными и маленькими перед Богом, и даже маленькими по сравнению с Хосе Энрикесом, который для чилийца отличался высоким ростом и тем более для шахтера. Внезапно все увидели в нем Божьего человека, и в этот трудный час его религиозность, которая обычно многих из смены А раздражала, стала тем самым необходимым лекарством для замурованных в каменной могиле.

– Укрепи нас и помоги нам в эту трудную минуту. Без Твоей помощи мы бессильны. Мы просим Тебя, Господь. Возьми эту ситуацию в свои руки и верши свою волю.

Стоя на коленях, все беззвучно повторяли про себя слова молитвы. Марио Сепульведа мысленно проговаривал знакомую с детства молитву «Отче наш», то и дело отходя от текста и путаясь в словах.

– Отче наш, сущий на небесах… Господь Иисус Христос, сын Отца нашего Всевышнего. Благодарю Тебя за Твое благословение, за дарованную мне жизнь и за мое здоровье… Прошу Тебя, помоги нашим родным и близким, потому что они не знают, что происходит сейчас с нами. И даруй нам силу (fuerza) и крепость духа (fortaleza), для того чтобы продолжать бороться, потому что нам во что бы то ни стало нужно выбраться отсюда.

Затем он вспомнил про печенье, которое, по сути, оставалось их единственным источником калорий, и продолжил:

– Я не знаю, как Ты это сделаешь, но прошу Тебя, найди для нас пропитание.

Вокруг себя Сепульведа видел потных и небритых мужчин смены А, которые принадлежали к разным религиозным конфессиям, но в данную минуту все они были едины в своем порыве набожности и отчаяния. Кто-то с открытыми, а кто-то с закрытыми глазами, все они шептали слова молитвы, осеняя себя крестным знамением. Часть людей по-прежнему были в своих рабочих комбинезонах, тогда как другие уже давно их сняли. Некоторые плакали, другие выглядели растерянными, как будто все еще не могли поверить в то, что стоят на коленях в этой подземной пещере и молят Бога о спасении.

Пастор говорил еще и о том, что для всех них – это испытание, потому что все они жили во грехе. Именно поэтому сейчас они все должны не просто опуститься, а буквально упасть на колени (tirarnos al piso) и покаяться перед Господом. Нам нужно признать, что мы никто, говорил Пастор. Там, на поверхности, когда они возвращаются домой с работы, принимают душ и входят в гостиную, в глазах семей они выглядят как принцы, короли, избалованные дети, любимые отцы и страстные Ромео. Все они верят, что маленькая вселенная их семейного очага крутится только благодаря их труду, и, будучи главными добытчиками в семье, они имеют право считать, что их мир вращается исключительно вокруг их собственных интересов. Но теперь они оказались в самом сердце горы, отрезанные от остального мира одной-единственной каменной глыбой, чья гладкая поверхность говорила об ее поистине божественном происхождении. «Мы все грешны перед Господом», – продолжал Пастор, приглашая каждого из присутствующих покаяться в своих многочисленных грехах.

– Отче, прошу Тебя, прости меня за грубый тон, которым я обращаюсь к своей жене и детям, – сказал один.

– Прости меня за то, что оскверняю храм своего тела наркотиками, – отозвался другой.

Всех детей в Чили учат молиться и непосредственно разговаривать с Богом. И сейчас мужчины просили простить их за измены женщинам, которые их любили, за ревность и за необузданные желания. Они просили Бога направить спасателей к их небольшому помещению, в котором они их ждали, готовые принять спасение и начать новую жизнь, отбросив старые дурные наклонности.

Вскоре молитва стала их ежедневным ритуалом. Каждый день они собирались около полудня, перед приемом пищи, чтобы послушать краткую проповедь Энрикеса. Позже помимо Энрикеса начали проповедовать и другие. Среди прочих был Осман Арайя, примкнувший к лону Евангельской церкви после бурной и беспечной юности. Молитва и раздача еды были единственными мероприятиями, в которых участвовали все тридцать три человека. Вскоре возникла традиция после общей молитвы устраивать своего рода сеансы самокритики и просить друг у друга прощения за мелкие прегрешения. Прости за то, что поднял на тебя голос. Прости за то, что не помог тебе принести воды. С каждым днем все меньше фонарей освещало их скромное религиозное собрание, а те, что еще работали, заметно потускнели. Было страшно наблюдать за тем, как с каждой новой молитвой ты будто сильнее погружался во тьму, которая могла поглотить тебя навеки. Чуть позже Хуан Ильянес вынул небольшую, размером с канцелярскую скрепку, лампочку из фары и соединил ее с помощью куска телефонного провода с аккумулятором на одной из девятнадцати машин, которые оказались вместе с ними в заточении. Отныне тусклая серая лампочка освещала молящихся шахтеров, и при таком освещении многим, в частности Йонни Барриосу, казалось, будто все они стали выше. Разумеется, это была всего лишь иллюзия света и тени, но все равно было что-то мистическое в том, как они выглядели при свете этой маленькой лампочки, стоя или преклонив колени, слушая слово Божье.