Абдель Селлу - Ты изменил мою жизнь Страница 25

На следующее утро я подмигиваю женщине-пастору в коридоре. Она отвечает мне по-французски:

— Привет! Вы действительно приехали из Франции?

Это создание — одно из самых верных детей Божьих. Она регулярно ездит на подобные встречи — и на «ты» во всеми монахинями. Стоп, она говорит вслух!.. Наверняка она знает настоящие правила жизни в этом монастыре! А я-то думал, что тут запрещено говорить…

— Да, мы парижане… Э, а чего, тут разве не обет молчания?

— А вы приходите посидеть со мной вечером в столовой. Поговорим, познакомимся…

Вот так наша группа из трех шептунов — Поццо, Лоранс и я — увеличивается до четырех единиц. Потом — до пяти, семи. Потом — к середине недели — до десяти, пятнадцати, двадцати. Мы больше не шепчемся, вокруг нашего стола раздается громкий смех. Лица, на которых я видел печать страдания, вдруг стали гораздо более умиротворенными.

К концу недели остается лишь одна кучка депрессивных отшельников, которые держатся подальше от нас. Я назвал их «еле радующимися». Капуцинки, которые раньше толком и не пытались заставить нас замолчать, теперь ржут друг над другом..

— Девушки, а вы можете переименовать свое мероприятие?

— В чем дело, Абдель? Вам не нравится название «Терапия любовью»?

— Думаю, «Терапия через ржач» гораздо точнее.

Месье Поццо регулярно читает студентам бизнес-школ скучнейшие лекции; туда его тоже вожу я. Он говорит о «жестокости капиталистов», «порабощении сотрудников или их увольнении», «финансовых кризисах, против которых бессильны государства и которые доводят сотрудников компаний до нищеты». Он на «ты» со множеством студентов, которые его слушают, — чтобы достучаться до каждого из них.

Я выкатываю его кресло на подиум, расположенный напротив двадцатилетних молокососов в костюмах и галстуках, ставлю рядом свой стул, подпираю головой стену — и не слушаю. Меня клонит в сон, я дремлю. Однако время от времени какая-нибудь фраза, произнесенная громче других, будит меня:.

— Этика — это твоя собственная этика, а поступки — твои собственные поступки. Внутри себя, в глубине, втайне, в молчании ты обретаешь Другого. Там та почва, на которой взрастают твои принципы.

Думаю, он знает, о чем говорит, о каком молчании и о какой глубине идет речь. О Другом. Теперь я — его Другой. Раньше, до того как он попал в аварию, когда был всемогущим и купался в шампанском «Поммери», как моя мать в арахисовом масле, — да посмотрел бы он на меня. Будь я приглашен на праздник, устроенный его невыносимой дочерью, я бы, конечно, подрезал оттуда ноутбук.

А теперь, когда она приглашает к себе других малолетних ушлепков, я слежу за порядком на их вечеринке..

Великий неподвижный мудрец, дух, блуждающий над презренной телесной оболочкой, высшее существо, избавившееся от плоти и земных забот, — месье Поццо добавляет еще один слой перегноя:

— Только тогда, когда ты обретешь Другого, твои взгляды и поступки обретут вес.

Нет, серьезно, он что, в это верит? Парни, сидящие напротив него, думают только об одном: как бы только сожрать друг друга — сыновья богачей и студенты из семей попроще! Все большие боссы должны разбиться на парапланах, чтобы «обрести Другого» и начать уважать людей такими, какие они есть…

Да. А еще, наверное, нужно, чтобы парни вроде меня перестали тырить, тырить, тырить. Как говорит месье Поццо, к словам «солидарность», «спокойствие», «братство» необходимо добавить еще одно — «смирение». Я внимательно слушаю, но я-то лучший. Это проверено, испытано и подтверждается боссом по десять раз на дню.

Ну а что касается смирения… А давайте-ка я лучше еще посплю..

Я делаю ошибки, допускаю разные бестактности, позволяю себе увлечься, мои руки иногда наносят удары, а рот извергает злые слова. Месье Поццо переезжает в квартиру на верхнем этаже недавно построенного — но тоже очень крутого — здания в том же квартале. Окна от пола до потолка, южная сторона, реальная духовка.

Чересчур жарко даже для него. Лифт довольно просторный — я помещаюсь там вместе с его электрическим креслом. Но если перед входной дверью, на очень тесном тротуаре, встает машина, мы не можем выйти из дома..

Однажды утром, собравшись в кафе, мы видим, что нас заблокировали. Хозяин тачки стоит рядом. Спорит с каким-то типом, остановившимся у края проезжей части. Я говорю ему, чтобы он передвинул машину. Немедленно.

— Одну минуту.

Минута проходит.

— Немедленно уберите свою тачку.

— Я же сказал, минуту!

Его рост где-то метр восемьдесят, вес — сто килограммов, я едва достаю ему до плеча. Я бью кулаком по капоту. Прямо над радиатором появляется вмятина. Он начинает наезжать на меня. Я впадаю в ярость.

Несколько минут спустя по дороге в кафе месье Поццо дает мне очередной краткий урок хороших манер:

— Абдель, ты не должен был…

Вскоре я снова оказываюсь в суде. Тот тип настрочил кляузу, пожаловался на побои и раны, даже предъявил медицинскую справку, подтверждающую, что он целую неделю был ВНС — временно нетрудоспособным. Но мне-то не составило труда убедить судью, что такой славный парень, как я, — да еще работающий сиделкой при тетраплегике — вообще-то имел право требовать корректного поведения от этого громилы.

Расслабься, Абдель. Кто тут лучший?.

Возможно, не я. Иногда я роняю господина Поццо. Или не всегда вписываюсь в повороты. Он стукается лбом. Вернее, это я стукаю его лбом. Виноват только я. На голове у него тут же появляется шишка, как у кота Сильвестра, когда мышь шарахает его сковородой[28]. Я не могу удержаться от смеха. Бегу искать зеркало; он должен это увидеть прежде, чем шишка исчезнет.

Иногда он смеется вместе со мной. А иногда нет. Он говорит:.

— Я больше не могу. Больше не могу разрушаться…

Иногда мсье Поццо это действительно надоедает. На лекциях он никогда не забывает упомянуть об унынии, в которое нельзя впадать. Он может гордиться мной: кроме его тела, которое я иногда роняю, я больше ничему не позволяю упасть.

Когда Мирей Дюма предложила Филиппу Поццо ди Борго снять о нем документальный фильм — то есть рассказать о наших с ним отношениях, — она вначале, конечно, обратилась к нему самому. Обратилась, как обращаются к боссу — с почтительностью и уважением. Был 2002 год, только что вышла его первая книга, он стал владельцем собственной истории — нашей с ним истории.

Журналистке и в голову не пришло спросить о чем-нибудь Абделя, о котором Поццо не всегда лестно отзывается в своей книге. Ну что ж, я не всегда из тех, о ком — только лестное. Не отвечаю на звонки, если звонят с незнакомого номера, не продолжаю разговор, если голос собеседника мне не нравится, и всегда игнорирую спам..

Месье Поццо сам попросил меня принять участие в документальном фильме, который будет посвящен ему. Я ответил на это единственно возможным «да».

Мирей Дюма и ее команда оказались по-настоящему симпатичными людьми, так что все это было нетрудно. Во время съемок шоу «Частная жизнь, публичная жизнь» мы с месье Поццо сидели рядом, и журналистка расспрашивала нас обоих. Я не особенно переживал, но и не слишком гордился собой. Пытался отвечать естественно, не бормоча и не торопясь.

Я услышал, как произнес слово «дружба». Несмотря на просьбы Филиппа Поццо ди Борго, я всегда был с ним на «вы» и называл его «месье». Не знаю почему, но я не мог называть его по имени. Впрочем, так продолжается и до сих пор. Однако в заглавии этой книги слово «ты» выглядит естественно — как крик души..

На следующее после эфира утро мы узнали от продюсера, что рейтинг нашей передачи зашкалил. Я удивился, но по-прежнему не чувствовал гордости. Как правильно говорит месье Поццо, я «невыносимый, тщеславный, высокомерный, грубый, несознательный, наделенный всеми человеческими слабостями», — но я не стремлюсь к славе.

Мне бы не понравилось, если бы меня стали узнавать на улицах и просить автографы. И это отнюдь не из-за скромности, у меня ее нет. Просто я ничего не сделал, чтобы заслужить восхищение незнакомых людей. Я толкал кресло, пытался облегчить жизнь человеку, чьи страдания были невыносимы, оставался рядом с ним на протяжении нескольких трудных лет.

Трудных для него, не для меня. Я был, как он говорит, его «дьяволом-хранителем». Честно, для меня это было несложно. И это многое мне дало. И я снова повторю те слова, которые объясняют необъяснимое: мы ведь все-таки не собаки….

Позже, когда несколько киношников задумали перенести нашу историю на экран, решение — соглашаться или отказываться — тоже не зависело от меня. Ко мне тоже обратились за согласием, но моим единственно возможным ответом было: «Сделаю, как того хочет босс». Я не просил почитать сценарий, не спрашивал, кто будет играть роль сиделки.