Эрик Шевийар - Краба видная туманность Страница 25

И ему тоже знакомо отвращение. Так, например, однажды в ресторане Краб, сдерживая тошноту, внезапно заметил, что сидящие за соседним столом клиенты вводят всю свою пищу через открытый рот. Они раздвигали губы, запихивали в зияющую дыру кусок мяса или плода и начинали его жевать, потом проглатывали. Туда же заливались и вода с вином. Только Краба в этой омерзительной харчевне и видели.

Открыл рот, так говори. Его русский акцент совершенно необъясним, поскольку сам Краб не из русской семьи, да и в роду у него славян нет. Никогда он в тех краях не жил. Впрочем, не знает и языка. Разве что дачьа, тайга, мужык и тройка — это почти все… да, еще самавар. И тем не менее ему никак не удается избавиться от безукоризненного русского акцента, который коверкает его молчание.

Вам доводилось иногда его встретить, от этого никуда не деться: Краб в одиночку, во весь голос разглагольствует на улице, вы принимаете его за пьяницу или дурачка, но дело-то не только в этом — ну да, бедолага выпил, он не вполне в себе. Но если вы немного прислушаетесь, то быстро убедитесь, что он вовсе не бредит, напротив, его вопросы даже на редкость уместны — его солилоквия принимает в действительности вопросительную форму, исключая все остальное. Краб задает вопросы. Там, где люди обмениваются мнениями, Краб встревает со своими вопросами, там, где произносятся величественные истины, он встревает со своими вопросами, там, где высказываются окончательные суждения, крылатые слова, приказы, приговоры, советы, он спешит со своими вопросами, он отметает своими вопросами небрежно брошенные в беседе «да» и «нет». Будьте решительно «за» или «против», провозглашайте во весь голос то, что представляется вам справедливым, режьте правду-матку, утверждайте, делайте выводы, возводите на каждом углу непоколебимый монумент ваших убеждений, наполняйте воздух своим категоричными речами — все это скоро забудется. У вас за спиной со своими вопросами маячит Краб.

Почему Краб — и это в его-то возрасте — пошел учиться? и зачем охватывать столь многое? к чему столь разнообразные темы, что они покрывают всю сферу человеческих знаний? откуда этот внезапный аппетит к науке и настолько запоздалая и безудержная страсть к обучению? стоит ли поглощать обреченной памятью все на свете формулы и теоремы? нужна ли подобного рода неприменимая эрудиция? что это за напичкивание в последнюю минуту, складирование зерна, когда крысы уже на подходе? чего ради сей маленький старичок без будущего корпит так поздно над книгами? Уж не по злобе ли, дабы унести с собой в могилу колоссальные человеческие познания, дабы препроводить их в небытие?

(Но и как не испытать тут горечь? Когда Краба уже не будет с нами, чтобы раздуть в ней угли, вы увидите: они дадут погаснуть его трубке.)

Он притягивает к себе и овладевает всем, что его соблазняет, вашими женами, домами, даже вашим лицом, если находит, что оно ему по вкусу, а его карманное зеркальце непреодолимо притягивает к нему то клочок сумеречного неба, то кромешную ночь; и вот, уверившись, что обладает вожделенным предметом, Краб так, что никто не замечает, прячет его за пазухой и быстро ретируется. Так изо дня в день он и набивает свои карманы. Его махинации давным-давно известны полиции, но как положить им конец?. Однажды уже было принято решение о его аресте с конфискацией всего накрабленного. Его логово обложили со всех сторон. Был отдан приказ о захвате — и аукается он до сих пор: целый отряд спецназа перешел на сторону Краба.

На острове, когда начинается прилив, глядя, как волны нежно окутывают скалы, Краб внезапно ловит себя на том, что болеет за волны, ну да, так и есть, он на их стороне в противоборстве с островом, он встал на сторону волн, он с ними заодно, он борется вместе с ними изо всех сил своего сосредоточенного рассудка — и это действует! — Краб и волны удваивают свое неистовство, с еще большей дикостью вновь и вновь бросаются на скалы — и им удается! снова и снова! победа не вызывает теперь никаких сомнений — Краб и волны впиваются, урезают, истачивают, разъедают — победа по всем статьям — остров рассыпается, и Краб тонет.

Поразительная плодотворность его флюидов сплошь и рядом ставит Краба в затруднительное положение: он оплодотворяет все, к чему прикасается. Женщина, которую он едва задел на улице, приносит ему ребенка. Ни она, ни он тут ни при чем — но полюбуйтесь, вот они, отец и мать невинного дитяти, каковое к тому же вовсе и не домогалось появления на свет, — странное, ей-богу, семейство. Но Краб все равно чувствует себя в ответе за своих детей, пусть даже зачатых подобным образом, он их ни за что не оставит. Он узнаёт и может назвать по имени каждого из этой толпы. Одни пошли в него, смешав все расы, и на него похожи, другие же сохраняют только считанные из его физических черт, до того тесно переплетенные с чертами материнскими, что с первого взгляда заметить их невозможно, ведь приносят ребенка и камень, на который Краб уселся, и дерево, о которое он облокотился, и собака, которую погладил, и река, в которой искупался, — и он должен растить их всех в одиночку, кормить, ухаживать, всему учить. И если, к примеру, его дитя-стрекоза доставляет ему одно удовольствие, то дитя-речка окончательно рассорила его с соседями. Каждый вечер он отправляется на поиски своего дитяти-пламени в районный комиссариат. Его дитя-жираф растет вкривь и вкось, у дитяти-крысы, любительницы перекусить между едой, пропадает аппетит, когда все идут за стол, дитя-гвоздь страдает гемофилией, дитя-лимон проливает безо всякой причины слезы, дитя-кровать боится темноты, дитя-скрипка на глазах худеет, дитя-стул путается все время под ногами. Ну а дитя-ласка слегка беспокоит (опасна). На настоящий момент никаких забот с дитятей-обезьяной, та при случае даже приходит ему на помощь, но Краб знает, что с отрочеством неминуемо возникнут конфликты, ему уже трудно с дитятей-львом (и зачем ему понадобилось, зная себя, дотрагиваться через прутья решетки до львицы?).

Между детьми от разных матерей далеко не всегда царит согласие: чувства сталкиваются друг с другом, противоположными оказываются аппетиты — ну как внушить им всем семейные чувства? Если Краб в этом преуспеет — а образование, которое он и речами, и собственным примером силится им дать, только на это и направлено, — если они научатся при любых обстоятельствах выступать как единое целое, то смогут не только обойтись без него, когда его с нами не будет, и даже раньше, оставив, несмотря на все жертвы, на которые он ради них пошел, его, одинокого и жалкого, умирать в своем закутке, но и окажется, что им принадлежит весь мир.

Его системам обращения не выдержать напора тех могущественных, находящихся под давлением соков, что закупоривают и распирают ему вены: неистовый, замедляемый собственной плотностью поток, чья застопоренная в конце концов циркуляция отливается в напряжение, — так нервный жеребец разряжается, набирая, наперекор навязанной ему в стойле неподвижности, скорость, ибо ничто и никогда не помешает набрать скорость коню, никакие путы и преграды, — плененная, заблокированная энергия заставляет лопнуть сдерживающие ее скрепы и внезапно высвобождается, все долго сдерживаемые стрелы стремительно вылетают, кишмя кишат во всех направлениях: Краб снова делится, разветвляется, ветвиться свойственно ему от природы, выпускает все новые и новые побеги, кустится, как всегда не зная удержу — извольте регулярно все это стричь.

Проникая в женщину (в общем-то, событие, но ведь и сам Дон Жуан чаще расстегивал ширинку, чтобы помочиться), Краб внедряется в нее самым простым и естественным образом, не выставляя напоказ ни свою мастеровитость, ни притянутые за волосы ласки (ибо старинному ученому эротизму хотелось бы, чтобы мы приняли как должное, будто пенис может забраться в свое отверстие, извиваясь, как змея), итак, он проскальзывает ей под кожу и следует токам, разносящим кровяные и лимфатические флюиды, пока не займет все место, так что рука этой женщины становится перчаткой для его руки, ее череп — каской у него на голове, а его дыхание вздымает ее грудь. Единственно он воздерживается — когда думает об этом! — случать мышцы рук и ног или расправлять свои члены, ибо тогда вполне может случиться, как уже не раз показывал опыт, что слишком мелкая для него женщина разлетится вдребезги — или разорвется помедленнее, — оставив его один на один со значительными осложнениями (зачастую у нее есть семья, которую надо оповестить) и возвращая в исходное одиночество.

Ценой огромного мыслительного усилия Крабу удается целиком сконцентрироваться внутри собственного носа. Он знает, что долго ему тут не продержаться — место весьма и весьма тесное, нездоровое, на удивление душное, — и поэтому сразу же принимается за работу: спрямляет искривленный в стародавние времена костный гребень, затем поджимает крылья ноздрей, чтобы слегка их сузить, а то можно подумать, что они способны вобрать в себя вслед за цветами и предвещаемые ими вишни. Сохраняя концентрацию — лучше не думать, что может произойти с ее утратой, — он проникает затем к себе в левую глазницу. Там темно и влажно. Краб на ощупь проскальзывает между роговицей и хрусталиком, чтобы заменить поблекший лепесток радужной оболочки новой мембраной, взятой, если уж об этом зашла речь, у кошки, затем осушает кроличью кровь, которая застит его взгляд куда чаще, нежели слезы. Потом проделывает то же самое и с правым глазом и заодно исправляет, подпихнув плечом, легкое косоглазие. После чего проваливается в полость рта, не забыв по ходу дела приподнять скулы и подтянуть вялые мышцы щек, — язык смягчает его падение. Горечь, скрывать ее бессмысленно, которую он зовет меланхолией, терзает ему сосочки. Он не осмеливается проглотить слюну, ведь та неумолимо увлечет его в топкие, бездонные хляби желудка, жуткий конец, или же чихнуть, хотя ему и хочется, — это все равно что броситься в пустоту или налететь на стену, источиться до смерти. Крабу здесь трудно дышать, тут спертый, вредоносный, разъедающий, наполненный миазмами воздух; бедлам, порождаемый прокачкой воздуха, еще более усугубляется тысячами хлюпающих отголосков всасывания, впитывания, выделения, провоцирующих, впрочем, опаснейшие жевательные рефлексы. Не стоит медлить, и посему Краб оставляет украшение нёбного свода на следующий раз, его внимания целиком требуют куда более срочные работы: отшлифовать, подравнять, отбелить двадцать один зуб, заменить еще три, два других, клык и малый коренной, переставить с места на место, что же касается четырех задних, то, упершись посильнее, Краб их вырывает и выплевывает — кроме боли от них никакого толку.