Александр Половец - Мистерии доктора Гора и другое… Страница 27

— Друг, угости покурить! — Чернов оглянулся. Перед ним стоял пожилой мужчина. Казалось, он не был похож на русского. Его живот громоздко вываливался из поношенных парусиновых брюк, маленькие бесцветные глазки почти безразлично осматривали внушительную фигуру Чернова, брошенный им у ног рюкзачок.

Легкий акцент действительно выдавал в нем прибалта. В то же время склад его речи удивительным образом повторял слегка приблатненный уличный говорок горожанина средней полосы России: вероятно, сказывался в этом некороткий опыт, если не лагерной жизни, то высылки — судьбы, постигшей в свое время немало его земляков. Чернов протянул ему пачку. Незнакомец толстыми пальцами, как можно аккуратнее, вытащил из нее одну за другой две папиросы.

— Про запас, — пояснил он, как нечто само собой разумеющееся, и тут же спросил: — Ты что, приезжий?

— Ну да… вот, приехал… ночевать пока негде…

— А чего приехал-то — работать, что ли?

— Да. На пароход хочу попасть.

— Хм… здесь ты, парень, вряд ли устроишься. Гляди, одни военные суда вокруг. Есть, правда, и рыболовецкие — колхозные они. Только ты, похоже, не о них думаешь. Тебе, браток, надо в Калининград пробираться, бывший Кенигсберг — вот там есть гражданское пароходство, может, там устроишься…

— Может, и устроюсь — да как туда добраться-то?

— Э… здесь я тебе, кажется, подскажу. Я работаю в цирке. Одна из наших трупп через месяц едет в Калининград. Им, вроде, нужен униформист. Валяй, поступай к нам. А попадешь в Калининград — уволишься, и дуй в свое море, коли так решил…

Здесь, собственно, и начинается сама история. История профессионального советского моряка, который несколько лет проплавал на промысловых судах, бороздящих под красным флагом международные воды. Это не были военные корабли. Однако, будучи приписаны к торговому или промысловому флоту, они не ограничивались ловлей тунца или перевозкой грузов. Были у этих кораблей и другие функции… Но об этом потом.

Для нас же рассказ Чернова интересен не только неординарной судьбой его героя: на фоне перипетий его жизни отчетливо вырисовываются фрагменты уникальной для стороннего взгляда картины быта советских моряков — тех, чье привилегированное служебное положение предполагает длительные плавания в территориальных водах других государств. А нередко — и заходы в порты, принадлежащие этим государствам, — как нетрудно понять, возможность, вызывающая зависть почти у любого подсоветского обывателя…

Здесь уместно передать слово Чернову:

— Лет 17… Ну, может быть, 18… По-моему, только к этому возрасту человек начинает осознавать себя, формируется как личность. Для меня это был 72-й год… — тогда я получил аттестат десятилетки. И я впервые задал себе вопрос — а что дальше? Как и всем моим сверстникам, хотелось верить в свою исключительность, в то, что именно у меня сложится жизнь; хоть чем-то отличная от той рутинной, которая, как мы все уже понимали, поджидает нас и порог которой мы готовились переступить. Был передо мною опыт — отца, служащего железной дороги, матери-акушерки — серая, скучная жизнь… Нет, не хотел я повторять их путь! Не хотел… А как избежать его?

Решили мы с одним из моих приятелей поступить в училище гражданской авиации — романтичнее профессии летчика в голову ничего не приходило. Ближайшим к Волгограду, где мы жили, оказалось находящееся в Красном Куте Саратовской области. Едем? — Едем! Приехали. И быстро убедились, что поступить нам вряд ли удастся: на 90 вакантных мест — 900 заявлений… Документы мы, однако, подали и даже прошли предварительные испытания — на физическую выносливость.

До сих пор помню эти вращающиеся стулья… А на математике срезались оба. Этот же предмет подвел меня и при попытке поступить в Институт химической технологии, выбранный мною, поскольку химию я любил и знал ее хорошо. И тогда я без особого труда поступил в Волгоградский химико-технологический техникум, откуда после первого же курса был забран в армию.

Последующие два года ничем особым примечательны не были — если не считать вынесенного мною из авиационной части увлечения электротехникой. Эта привязанность и определила, в значительной степени, мою судьбу. Вернувшись в Волгоград, продолжил учебу в техникуме — в этот раз уже на вечернем отделении.

В 1978-м году получил диплом… И ничего в моей жизни не изменилось: в период учебы я работал днем на химзаводе и практически выполнял уже работу техника-прибориста. Там же я и остался — прибористом участка на 120 рублей в месяц. И, может быть, так ничего и не произошло бы со мною… никогда и ничего. Ну, наверное, со временем кончил бы институт, стал бы зарабатывать чуть больше. Или — не стал бы. А дальше-то что?

Спасла меня от этой рутины аллергия к каким-то химическим соединениям. Представляете — химический завод, сотни километров труб, и почти из каждой — то какая-то «химия» просачивается, то пар хлещет. Нанюхаешься за смену сероводорода — жить не хочется! А мои напарники, безалаберные пацаны — покрутятся, в карты поиграют, пошатаются по помещениям — глядишь, день прошел. Надоело, словом, мне за 120 рублей гробить свое здоровье… А, главное, понимал я — тупик. Ну, женился бы, детей нарожал… А впереди — ничего не светит. Ничего! Чувствовал — прозябаем мы, как слепые, не подозревая о том, что творится в мире, чем живут другие.

Не хотел, в общем, я для себя такой судьбы — провести всю жизнь среди этих людей, для которых кроме водки нет ничего значимее. Найти бы, — думал я, — дело, которое и заработок приносило бы приличный, и дало бы возможность лучше узнать жизнь…

Был у меня друг, Саша Рассейкин, сосед по дому, где я жил. Он к тому времени успел отслужить на Балтийском флоте и, казалось, обладал каким-то неизвестным мне еще жизненным опытом. Вот он-то меня и надоумил:

— Тебе, — говорил он, — стоило бы попробовать устроиться на один из гражданских пароходов. Зарабатывают там прилично, загранпоездки случаются. Это, наверное, то, что ты ищешь.

— А как это сделать-то? — спрашивал я его.

— Ну, поехал бы я с тобой, да жена вот второго ребенка ждет… А хотелось бы…

Жена его как-то узнала о нашем разговоре — такую трепку ему закатила, что он вообще перестал со мной эту тему затрагивать. И тогда я решил ехать сам. Мать и младшая сестренка пытались меня отговаривать, но решение я принял. И обещал им только, что, заработав денег, вернусь обязательно. Женюсь, мол, детей заведу — но сначала попробую себя на море. Вот так, до сих пор возвращаюсь… Рассчитался я на заводе — тогда это можно было сделать за месяц, сейчас, говорят, много сложнее. Начал свою попытку с латвийского города Лиепая, как посоветовал мне Саша.

Беглецы Валерий Полянин, Михаил Чернов и Олег Емельянов в редакции лос-анджелесского еженедельника «Панорама». 1986 г.

Путь к морю

— Надо сказать, работа в цирке мне понравилась, — продолжал Чернов. — Платили 130 рублей в месяц, квартира бесплатная. Выезжаем куда-нибудь на гастроли, развертываем шапито — цирк под сборным куполом — подтаскиваем артистам реквизит, убираем за ними арену — вот и вся работа. Наконец, в августе 80-го, приехали мы в Калининград. И я уволился из цирка — работу следовало искать где-то здесь…

Много, ой как много Чернову предстояло еще узнать… Ну, а пока надо было как-то устраиваться, желательно, — ближе к морю. А как? Не было знакомых в пароходстве, не с кем было просто посоветоваться — не говоря уже о том, чтобы составить протекцию.

Однажды, слоняясь в районе порта, он прочел объявление. Наклеено оно было прямо на облупившуюся штукатурку стены какого-то здания: Калининградскому морскому торговому порту требуются грузчики, такелажники, механизаторы… В этом же объявлении обещалась характеристика для загранплавания на торговых судах — тем, кто проработает по контракту два года. И 40 рублей безвозвратного пособия, получив которое, нанявшийся уже просто не мог уволиться раньше, чем через эти два года (в объявлении, правда, это условие не упоминалось, о нем узнавали только подписывая контракт).

— Похоже, то, что надо, — решил Чернов.

Зарплату сулили неплохую — до 300 рублей в месяц. А главное — возникала какая-то перспектива. И 9 сентября 80-го года Чернов, облаченный в выданную ему спецодежду, уже стоял у распахнутых дверей грузового трюма на судне, привезшем из ГДР замороженные свиные туши, которые предстояло перегрузить в железнодорожный вагон. Бригада разделилась — четверо, спустившись в трюм судна, укладывали в капроновый трал девяностокилограммовые туши, подъемный кран переносил груз в вагон, где Чернов и его напарник крючьями растаскивали их и укладывали — сначала на пол вагона, а затем слоями, друг на друга.