Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2005) Страница 29

Я подумал, что со времен Синана в банях мало что изменилось. И только чувство тела — рук и ног, тепла, холода — нас еще связывает.

После бани я долго лежал в кабинке. В крошечном окошке под потолком разгорался молодой месяц. На душе было легко и спокойно. Никаких вопросов, ответов. Все позади. Зачем метался? Что искал? Чепуха какая-то. Никто мне не нужен.

Отец, исламская архитектура, девушка — все вдруг оказалось эпизодами чужой книги. Чужой жизни. И я понял, что меня с ними уже ничего не связывает. Что здесь, в Стамбуле, мое прошлое наконец-то кончилось. Опустело.

Лежа на топчане, я почувствовал, как пустоту заполняет ощущение свободы. Такое же, как в детстве, когда мы остались одни и на смену тоске пришла уверенность, что руки развязаны.

Что ты можешь поступать как пожелаешь.

И ни о чем никогда жалеть не будешь.

98

По центру комнаты в заброшенной усадьбе стояло кресло. В окнах мерцал Босфор, двигались светляки кораблей. Я вытряхнул на пол свои блокноты, черновики.

Чертежи и планы, рисунки.

Бумага шевелилась во тьме, шуршала.

Листки с чертежами вспыхнули сразу, но тетради долго не принимались. Наконец разгорелись и они.

Я разделся и встал на подоконник. Под ногами маслянисто поблескивала вода, чавкала под настилом. На той стороне светилась Азия, опрокинув на воду цепочки фонарей.

99

Вода была теплой, пахла мазутом.

Я сделал несколько быстрых взмахов, чтобы отплыть от берега.

Потом стал двигаться размеренно, спокойно.

Метров через пятьдесят лег на спину. Увидел, что огонь перекинулся на стены усадьбы, пламя разгорается.

Поплыл дальше.

Посередине пролива меня подхватило течение. Оно несло в большую воду у входа в Золотой Рог, и я быстро выбился из сил, лег на воду.

В небе мерцали огни. Это были габариты огромного корабля, который шел навстречу. Я рванулся, закричал, но течение упрямо тащило под киль. Танкер гнал впереди волну, на которой перекатывались звезды.

И тогда я набрал воздух и нырнул.

Под водой ровно гудели моторы. Но чем глубже я погружался, тем тише становились звуки.

Пока наконец не исчезли.

100

Султан отправился в поход на Вену, но работы на мосту еще не кончились, поэтому великий архитектор и великий император встретились.

Да, так и будем считать. Они встретились.

Сулейман был стар и болен и ехал не в седле, как положено султану в походе, а лежал на носилках, которые несли янычары. Но ведь и Синан был не мальчик, ему шел седьмой десяток, и он мог бы тоже остаться дома, тем более что в дом взяли молодую жену и она ждет ребенка, но мост, как и было сказано, — дело особое, тем более мост для султана, без которого гений Синана — кто знает? — пропал бы втуне, вот почему наш зодчий снова на солнцепеке, с резцом и стремянкой, в халате и чунях и работает по известняку, вырезая на памятной плите слова славы Сулейману Великолепному. “Да будет мост над геенной огненной таким же прочным, как этот” — вот что режет по камню раб султана Синан, и султан, привстав на носилках, выглядывает из-за полога и, кивнув, улыбается — будем так думать, что улыбается, — а уж потом, потом уплывает на руках янычар через длинный мост в город Эдирне и дальше, ибо Вена еще не взята, а значит, не все дела закончены в жизни, которая скоро в дороге, увы, оборвется. Но вот мост, мост — он стоит как прежде, и когда последний обоз исчезает за холмами, закатное солнце долго освещает медальон в углу, где в камне начертано, что строил мост не Синан, раб султана и великий архитектор империи, жизнь положивший на мечети, а “Юсуф раб Божий родом из деревни Аирнас, что лежит рядом с городком Кайсери в Анатолии”.

И что отныне он свободен.

Москва.

Сентябрь 2003 — ноябрь 2004.

Рассказы бабушки

Александр Радашкевич — поэт, переводчик, эссеист, критик. Родился в 1950 году в Оренбурге, жил в Уфе и в Ленинграде. Эмигрировал в 1978 году. Работал в библиотеке Йельского университета; с начала 80-х — в Париже, в газете “Русская мысль”. В 1991 — 1997 годах был личным секретарем великого князя Владимира Кирилловича. Автор трех стихотворных сборников. Живет в Париже.

Спасибо, спасибо тешившим нас в нашей молодости, вспомним их в их старости и, часто бывав у них во дни веселий, теперь хотя изредка посетим их во время престарения, одиночества и прискорбий сердечных.

Внук 1.

I. О-де-колон

О-де-колон, о-де-лаванд, о-де-ла-рен-д’Онгри (то бишь

“венгерской водкой”) душилась я, а цвет любила

“горлышко пижона”, но более еще — grenouille бevanouie

(“лягушка в обмороке”, значит). Ты бабушку сбиваешь!..

То, может, притчилось иль возводили несодеянность

такую: Герардова племянника постами заморила, и он

зачах. А на балах являлась очень даже авантажной. Князь

Сергей, внучатый брат по бабушке Евпраксии, был не

последней руки любезник и шаркун, хоть мотишка

изрядный, но не бывал в чинах, ни в случае особом.

Он нашивал рисованные всё жилеты с сюжетами

по белому атласу и пуговицы сплошь с изображеньем

на кости, эмали и по перламутру, предорогие, величиной

с пятак; а как пошло сукно, теперь ни пудры, ни белья,

ни кружев не ищи! Тогда в большом употреблении

по бархату бывало рисованье: экраны для каминов,

ридикюли, ширмы, мебель — все размалевано, мон шер,

и в лучшем виде. Теперь все это в кладных, в рухлядных

палатах. Все пудрились, румянились, и не видали ни

желтых, ни зеленых лиц, как ныне. В мои года младыя

прелестниц писаных не счесть бывало, но Настя, Настя

Каковинская! Мала, худа, но ни вокруг кого на всех

балах не вилось столько мотыльков, как возле этого

розанчика, поверь. В больших веселостях живали!

Для барышень своих держала я по два белых платья,

мелкой мушкой да горошком, серебряною, значит, битью

по шелковому тюлю, и дымковые два — уж ежли вдруг

и царская фамилия который осчастливит бал... Вот

вспомнился Барыков, наш сосед по Веневу, жена его,

покойница Телегина Настасья. Когда женился, ей

не было одиннадцати лет... В приданое, подумай-ка,

ей отпустили кукол! Три сына, девять дочерей из

осемнадцати детей-то их достигли совершенных

лет. Да, внучек, жили-жили — не тужили, что имели —

берегли. И жизнью во всю жизнь не смели тяготиться.

Гнушались лицедейств, позорищ театральных. Никто б

не смел внушать понятий скотских о Боге, о Царе!

И кушали во славу Божью всё, что ни подадут, и этим

очень сами утешались и тешили весь век других...

Теперь и яблок этих нет, поди: ни длинной “мордочки”

моей любимой, ни круглого и плоского “звонка”...

Мельчает скоро век, и знаю: благое время моего исхода

уж теплит светоч на излете былых ореховых аллей.

II. Татищев

Как дедушка Василий Никитич учуял, верно,

свой час, велел позвать невестку, сына, внука,

домашних и дворовых всех людей. Спросив

прощения у всех и отпустив, велел соборовать

начать и отошел — с Евангельем последним.

За столяром послали мерку снять. А гроб-то уж

готов по воле деда! И ножки сам точить изволил.

За день он повару-французу сказал: “Я гость

теперь. Обедать более не буду”. А государыне

вернул из Болдина звезду с курьером, что ее

привез, хоть оправдали уж и сняли караул с него.

Так дед и дописал историю российскую свою.

III. Матрешка

Покойный ангел наш государь Александр Павлович,

когда его женили, шестнадцати был лет, а молодая —

на полтора моложе года. Амур и Псиша прозвали их.

А на балах был краше всех мужчин, и бабушка