Михаил Мамаев - Месть негодяя Страница 34

— Не рановато для свиданий? — спрашиваю. — Мне воду должны привезти в пять.

— Вот и хорошо, познакомлю вас, и поведешь ее к себе, пить свою воду.

— Да, ладно, она не пойдет…

— Выпьем водочки, и пойдет. Пьяная девка п***де не советчица…

— А она хоть красивая, эта Майя? Как-то все же странно, Паша, что ты меня с ней решил познакомить…

— Не пытайся меня обидеть, старик, не получится! По крайней мере, не в этот раз! А Майя — супер!

Перезваниваю в службу доставки, переношу. Из открытого окна в комнату тянет полярным кругом — за ночь заметно похолодало. Надеваю всего побольше: майку, пуловер, джинсовую куртку, бейсболку — я еще не привез из Москвы теплые вещи — а потом вспоминаю, что я «олигарх» и надеваю брюки, рубашку, черные выходные туфли, взбиваю гелем непослушный ежик на голове… До Патио Пиццы пешком минут десять. Бегу, чтобы согреться и взбодриться, и оказываюсь там через минуты три. Прохожие шарахаются от мажорного стука моих каблуков. Солнце светит ярко, но ветер ледяной. Кажется, листва тяжелеет на глазах, пропитываясь холодом — того и гляди разом осыплется с ледяным стеклянным звоном.

Паша сидит за столом у окна. Курит сигару. На столе графинчик водки и две рюмки, одна из которых полная, а вторая, соответственно, наоборот.

— Я звонил, Майя вот-вот подъедет, — вводит меня в курс, заботливо поправляет мне ворот рубахи, пододвигает мне полную рюмку, наполняет водкой вторую. — Ну, как ты, жених?

Заказываю морковный фреш со сливками. По взгляду Паши понимаю — большее презрение мог вызвать только стакан молока. Чтобы не пересечься с Пашей взглядом, смотрю в окно. Там торопливо движутся пешеходы. Ног не видно — только головы, головы, головы… «Как, наверное, в беспокойных фантазиях безработного палача…» — думаю и залпом осушаю фреш…

Паша выскакивает на улицу встречать, топчется у входа, смотрит в сторону пешеходного перехода. По его сонному профилю трудно определить, видит Майю или нет, и вообще видит ли он хоть что-то. Так смотреть на мир свойственно спортсменам силовых единоборств — без выражения. С детства их приучают не показывать эмоций, чтобы противник не смог прочитать по лицу начало атаки. Этот навык может пригодиться в любом возрасте и при любой профессии — у того, кто пытается вылезти из общей могилы, всегда найдутся враги. …А еще так смотрят на мир на следующий день после бурной ночной пьянки.

…И вот они здесь, Паша пыхтит и сияет, как начищенный самовар, а Майя монументально протягивает мне руку. Она высокая, длинные пальцы и руки длинные и худые, крепкое, почти мужское рукопожатие. Спокойное опытное лицо с холодным цепким взглядом. Такие лица часто попадаются у бывалых милиционеров, матерых администраторов дешевых гостиниц с почасовой оплатой и обстрелянных проституток. Возможно, потому, что с утра до ночи им приходится общаться с неисчислимым числом персонажей, многие из которых давно заслуживают порки, или даже петли, а некоторые — порки в петле… Майя не милиционер и не администратор гостиницы и не проститутка — она тренер по аэробике во Дворце водного спорта. Глядя на нее, вдруг вспоминаю одну девушку. В эту девушку я был когда-то влюблен. Тысячу лет назад. Она была сложная, эта девушка — нигде не работала, жила вдвоем с пятилетней дочкой в двушке на Юго-Западной, дружила с бандитами, дорого одевалась, муж отбывал тюремный срок по валютной статье, а родители и младший брат жили, кажется, в Казани. То есть она была почти Натальей из нашего фильма, но только 20 лет назад. Она любила загонять меня в угол и вгонять в краску по любому пустяку, что, впрочем, было не сложно — я, подобно неопытному боксеру, легко оказывался в углу, а краснел даже, когда краснеть было особо не из-за чего. Звали ее Илона. Каждый день мы с ней гуляли по Москве. Мы с ней только гуляли. Удивительно, как можно было столько гулять?! Как-то раз мы прошли пешком от Тверской — тогда она называлась еще улицей Горького — до Юго-Западной. Должно быть, оттого, что Майя похожа на мою юношескую несовершенную влюбленность, чувствую смущение.

— Выпей с нами, Майя, — предлагает Паша.

— Так рано? — вздергивает опытную бровку.

— Ничего не рано, мы же пьем.

— Действительно, — говорю, чувствуя, что голос звучит не естественно. — Почему бы вам не выпить с нами? Будем считать, что уже не рано.

— Однако, ты пьешь сок, — замечает, глядя на мой пустой стакан и полную рюмку.

— Я ждал тебя, чтобы выпить.

Подходит официант. Майя долго изучает меню и, наконец, заказывает глинтвейн. Я — пятьдесят грамм коньяку.

Как только приносят заказ, делаю добрый глоток и вдруг перестаю прислушиваться к тембру своего голоса. Большое облегчение! У меня иногда бывает — когда мне кто-то нравится и не могу расслабиться, начинаю слышать в своем голосе фальшь. Тогда один выход — поменьше говорить, а это не очень хорошо для мужчины, привыкшего быть в центре внимания и принимать нестандартные решения — нестандартные решения обычно требуют объяснений. К счастью, мне редко кто-то нравится, и еще реже не могу расслабиться. Я, кстати, всегда слышал фальшь в голосах. Мог стоять за сценой и по голосу определять, кто из артистов играл хорошо, а кто нет.

Майя допивает глинтвейн, подзывает официанта, чтобы заказать еще, но глинтвейна больше нет. Тогда она заказывает мартини со льдом. А я — еще коньяку.

Паша допивает графинчик, собирается.

— Можно тебя на секунду? — зовет перед уходом.

Удаляемся к окну.

— Ну, как она тебе? — допытывается.

— Все хорошо, спасибо, друг…

— Точно? Справишься тут без меня? Если она тебе не нравится, так и скажи — можем вместе уйти… Не надо себя насиловать, мы тебе другую найдем, знаешь тут их сколько!..

Вдруг меня осеняет — Паша тоже живет в вымышленном мире и его мир очень отличается. Если я попытаюсь рассказать ему, что на самом деле меня сейчас волнует, он, наверное, решит, что я сумасшедший. Ну, и пусть! Это не помешает нам общаться и дружить, пока мы не желаем друг другу зла, по крайней мере, не на экране…

— Что за секреты? — удивляется, Майя, когда возвращаюсь один.

— Паша спросил, как ты мне? — отвечаю. Я стараюсь не врать по ерунде, чтобы верили, если вдруг придется врать по-крупному, а если все же вру по ерунде, то в виде шутки — так проще запутать следы. — И кстати, я не олигарх, а тоже актер…

Майя удивленно хмурит лобик:

— Но ты хотя бы из Москвы?

— Нет, я из Казани…

Звонит мой телефон. Это Настя.

— У нас слетели два объекта, поэтому у тебя завтра снова выходной, — сообщает. — Отдыхай!

Тем лучше!

Выходим на улицу. Так хорошо на улице после ресторана! Иногда мне кажется, в рестораны стоит ходить именно для того, чтобы потом почувствовать себя на улице хорошо… Обнимаю Майю, провожу рукой по волосам, прижимаюсь губами к щеке…

— Не сегодня, — шепчет, выскальзывая… Они часто выскальзывают, спасая нас от очередных тупиков, хотя, конечно, не подозревают об этом… Я люблю прощаться, зная, что навсегда, но такое везение выпадает редко…

Поднимаюсь в квартиру, валюсь на диван, собираюсь включить кино. Приходит письмо от Юли Гулько.

— Алеша, как твои дела, настроение?

— Привет! Все хорошо. Только немного р…

Хотел написать «немного работать устал», но палец сорвался, нажал не ту клавишу, и СМС ушла недописанная.

Юля поняла иначе:

— Вот и у нас бррр — холодно! Когда будешь в Москве?

— Не знаю. А что?

— Как прилетишь, позвонишь?

Не думаю, что Юле так уж важно, позвоню я, когда прилечу, или нет. Возможно, у нее просто плохое настроение, и в данную минуту не с кем поболтать… Оставляю вопрос без ответа. Некоторые вопросы надо оставлять без ответа, даже если очень хочется ответить и есть что… А еще я знаю — конфету получает обычно тот, кому ничего не нужно, поэтому, если мне что-то нужно, стараюсь убедить себя, что нет…

Ставлю фильм «Плут». Через десять минут начинаю раздражаться. Зачем это снято? Зачем я убиваю время? Молодой комик Володя Павлик, играющий главную роль — деревянный, необаятельный, фальшивый. Полфильма прячет ледяные глаза под темными линзами очков… По роли требуется быть живым, а он безнадежен, как восковые куклы в музее мадам Тюссо… Хочется крикнуть:

— Зачем ты вылез на экран, парень? Что хотел сказать? Послушай, малыш, в этом деле нельзя без страсти!

А что это значит, быть живым? Мы много говорим об этом на съемочной площадке, предполагая, что говорим об одном и том же. Но так ли это? Очкарик из «Плута», скорее всего, считает себя Самым Живым из всех Живущих. Бедолаге и невдомек, что он труп…

Потом смотрю «Подмену» Клинта Иствуда. Потрясает сцена казни маньяка, убившего двадцать детей. Его ведут на эшафот, а он считает ступени. Их тринадцать. Он кричит, чтобы его не торопили — он хочет наступить на каждую. Когда ему на голову накидывают черный мешок и петлю, кажется, с этого момента экранное время тягучее и вязкое, как смола… Вновь мысленно возвращаюсь к моей роли. Родион угодил в тюрьму на целых шесть лет. Там его избивали, калечили, несколько раз приговаривали к смерти… Он выходит на свободу без копейки, морально и физически опустошен. Но он стоял с мешком и петлей на голове и знает цену жизни. А Филипп не знает. И проигрывает…