Юрий Петкевич - С птицей на голове (сборник) Страница 36

— Понимаешь? — переспросила Дуня и, увидев, что я не понимаю, испугалась: — Что с тобой?

— Вспомнил, — пробормотал я, — как мама накрывала корзину фартуком, а я ловил цыплят и бросал под фартук.

— Зачем?

— На ночь корзину с цыплятами ставили на печь.

— Почему ты это сейчас вспомнил?

Я не стал объяснять. Официантка принесла кружки с чаем из ромашки. Мы ожидали, когда он остынет. Из кружек поднимался пар — запахло сеном и солнцем, а по навесу барабанил холодный осенний дождь.

— Когда ты был в деревне? — спросила Дуня.

— Вчера, — ответил я. — Ездил на кладбище.

— Не надо про кладбище.

— На кладбище было хорошо, — вздохнул я, — и возвращаться не хотелось.

— Почему?

Я решил — лучше промолчать, не отвечать.

— Где ты еще был?

— И все же, — сказал я, не узнавая своего голоса, — давай не будем навсегда расставаться! Не надо спешить, миленькая, расставаться, — добавил, — потому что даже для тех, кто счастливы в любви, все равно приходит время расставаться навсегда.

— Это когда же? — не сразу сообразила Дуня.

— Пока мы живы, — умолял я, — не надо расставаться.

— Даже тогда, когда умирают, — прошептала она, — не расстаются навсегда.

— Ты хочешь сказать, что там …

— Мы не знаем, что будет там, — заметила Дуня, — однако умершие снятся нам, будто они вовсе не умерли.

— Извини, не подумал, — пробормотал я и ахнул, как часто снится мама, но почему же она так страшно всегда кричит?..

— Где ты еще был сегодня?

Я вспомнил, как ходил к чудотворной иконе; надо теперь ожидать чуда, а произошло все наоборот — я потерял последнюю надежду на счастье. Когда стало окончательно ясно, что ничего у меня с Дуней не выйдет, я наконец вспомнил, что нашелся мамин платок. Побывав вчера дома, где от мамы ни ниточки не осталось на память, я тихо догадался, что это и есть чудо, когда нашелся ее платок.

Я достал его из кармана и развернул перед Дуней. Когда я рассказывал, как он нашелся, у меня голос истончился. А потом, когда заговорил о первой несбывшейся любви, сам себя не слышал.

— А теперь, — сознался, — только и живу, что вспоминаю маму и себя ребенком рядом с ней, когда за деревней гоготали на лугу гуси.

— Разве они сейчас не гогочут? — спросила Дуня.

— Не гогочут.

— А почему?

— Потому что их свели, — объяснил я. — И — лошадей, а сколько осталось коров — можно пересчитать по пальцам.

— Почему их свели?

Горячий ком в горле, подступивший еще в церкви, когда перед причастием девушка запела мне прямо в ухо, не растаял, а оказался в сердце. В церкви я сдержался, а как хорошо было бы разрыдаться, но только сейчас, когда я снова вспомнил о нашедшемся мамином платке, — что тут такого, если вся жизнь потеряна, — но я умилился и наконец заплакал, как ребенок. Когда все так безутешно, скорбно, я почувствовал в слезах радость, и эта радость передалась Дуне — лицо у нее начало оттаивать, и я обрадовался ее прежней летней улыбке.

— Как ты шел за платком?! — изумилась Дуня. — Около железной дороги? И я только что, — прошептала она, — возле сахарного завода перебралась по мостику, спустилась по ступенькам на улочку вдоль путей, затем поднялась на другой мостик и, когда свернула у аптеки к церкви, позвонил ты.

Дождь забарабанил сильнее. С деревьев посыпались желтые листья. Мы вспомнили про чай, а он уже остыл. Тут я почувствовал; каждый раз встречаясь с Дуней, чувствую, что мама не умерла, а где-то совсем рядом, и — оглянулся.

— Кого ты увидел? — и Дуня оглянулась. — Не кажется ли тебе странным, что мы прошли друг за другом по одним и тем же улицам?

— Вспомни, — умоляя, вздохнул я, — как летом было хорошо вместе! Разве не так?

— Да, так, — кивнула Дуня, — летом все было необыкновенно.

— И я не понимаю, — еще сильнее я загрустил, — что случилось потом…

— Я тоже не понимаю.

— Пусть все будет, как и было, — тогда сказал я, и Дуня молча согласилась.

Я протянул через стол руку.

— Смотри, как она дрожит, — удивился, а потом почувствовал, что и рука Дуни вздрагивает в моей. — Давай, — предложил, — обнимемся. — Я еще раз оглянулся и добавил: — Как лошади…

— Шеями?

Мы поднялись, и я поцеловал Дуню за то, что сразу догадалась. После того как мы обнялись, я взял куртку — она насквозь была мокрая. Оказалось, я сидел на самом краю под навесом, а на куртку на спинке стула струями стекала вода.

И меня поцелуй…

1

На прогулке не с кем поиграть, и маленькая Олечка вздохнула:

— Хочу братика!

— Откуда же мне взять его, — сказала дочке Рая Костелева, когда от нее ушел муж.

Незаметно небо затянуло тучами, и вдруг хлынул дождь. Рая раскрыла зонтик и побежала вместе с дочкой домой. Струи дождя с таким шумом разбивались об землю, что Олечка не услышала, как маму кто-то окликнул, но, выскочив из-под зонтика, девочка оглянулась. К маме шагнул какой-то маленький дядя на коротких ногах.

— Давай, Рая, зайдем на вокзале в буфет.

— Ах, это ты, Геня, — начала Рая, не скрывая разочарования, но продолжала другим голосом: — Ты знаешь, что от меня ушел Костелев? Пошли ко мне домой…

— А я хочу на вокзал! — закричала Олечка.

Свернули в еще голый сквер. Запахло сопревшими прошлогодними листьями и промокшей насквозь липовой кожей. Под деревьями дождь не так шумел и, казалось, утих, но, когда вышли из сквера на площадь, вместе с порывом ветра так брызнуло в лицо, что Рае надо было отвернуться, чтобы вздохнуть.

— А потом — ко мне?

Рая едва сдерживалась, чтобы не расплакаться. Уже не надеясь, что Костелев вернется, она понимала, как трудно с дочкой выйти второй раз замуж, но, каждый день слыша от Олечки про братика, сама стала мечтать о ребенке. Но она никак не могла привыкнуть к маленьким ногам Гени и не могла на него смотреть сверху вниз, а потом ей стало страшно.

— А вдруг, когда ты придешь ко мне, вернется Костелев, — испугалась Рая. — Почему ты молчишь?

— Разве ты не знаешь, что его посадили в тюрьму? — сказал Геня.

На вокзале он взял в буфете чаю с баранками, и присели за столиком у окна. За голыми деревьями между тучами пробились последние лучи солнца, но по железной дороге загрохотали одна за другой черные цистерны с нефтью, каждый раз заслоняя алую полоску на горизонте, а когда прогрохотала последняя — закат уже погас.

— Я очень хочу, — опять повторила Олечка, — чтобы у меня был маленький братец и чтобы мы возили его на прогулку, и, если он заплачет, я буду качать его в коляске, а потом я хочу, чтобы он научился ходить, и я его бы водила за ручку…

В буфете стали оглядываться, когда Рая заплакала.

— Чего ты? — удивился Геня.

Рая вскочила со стула и едва не упала, поскользнувшись в мокрых туфельках на кафельных плитках пола. Оставшись с незнакомым страшным мужчиной с короткими ногами, Олечка тут же выбежала за мамой из вокзала. Когда зажглись фонари, дождь перестал, но Рая, не замечая, продолжала идти с открытым зонтиком. Она услышала впереди, как цокают каблучки, и, когда подумала о Клаве, ради которой Костелев ушел из семьи, узнала эти каблучки; ей показалось, что это Клава так шагает. Рая поспешила вслед, побежала с Олечкой и догнала беременную женщину. Рая заглянула ей в лицо и обрадовалась, что обозналась. На выхваченном из мрака лице под фонарем сразу же бросалось в глаза отчаянное выражение, которое бывает у женщин, когда они не хотят ребенка.

— Что? — спросила она, будто Рая ей что-то сказала.

Но Рая с дочкой поспешили дальше.

— Куда ты? — едва догнал ее Геня на своих коротких ногах.

— Сейчас, когда узнала, что Костелев в тюрьме, — сказала Рая, — я поняла, что все еще люблю его.

Придя домой и уложив дочку спать, Рая сама легла, но не могла заснуть и, вспомнив про беременную женщину под фонарем, ахнула — все же это была Клава. Работая бухгалтером, Костелев взялся за разные махинации, чтобы вскружить ей голову дорогими подарками, и обещал жениться, а когда его посадили в тюрьму, Клава разочаровалась в нем, но избавиться от ребенка уже было поздно. В голове у нее крутились одни и те же безумные мысли, отразившиеся на лице, — и сразу вся ее красота, от которой Костелев отвести глаз не мог, увяла, и не случайно Рая не узнала сразу Клаву. Рае стало так больно, как никогда еще не было больно после того, как ушел муж, и она вспомнила о братике для Олечки.

Назавтра Рая решила сходить к Клаве. Опять с неба закапало, когда Рая вышла с Олечкой. Улица до края земли пустынна; деревянные заборы, дома от дождя почернели, но трава начинала нежно зеленеть. Даже в городе весенний воздух кружил голову. У дома, где жила Клава, Рая попросила Олечку подождать ее, пока она поговорит с тетей. Олечка не хотела в дождь оставаться одна на улице, но тут выглянуло солнце и просияла над домами радуга.