Василий Швецов - Горькая новь Страница 36

-Морозище то - какой! А я, паря, не мёрзну, трахейная калмычья шуба, а под ней офицерская заячья поддёвка. Тепло, брат, сижу как на печи. И ноги не колеют в тисах - то козьих с потничными чулками. Голова тоже, как в печном чувале, шапка - то барсучья, должно быть старый да жирный был барсучина и кем - то во время прихлопнут. Был у нас большой бой с беляками в Ябогане, ну мы их сшибли, они побёгли наутёк, а мы за ними. Забежал я в одну юрту, там одни бабы - калмычки поприжались к стенкам и орут:

-Ой, моя ни белий ни красний!

Все вот в таких шубах да тисах. Балясы с ними точить некогда, сдёрнул с одной шубу и тисы, сбросил с себя рваный шобуришко, да заплатанные обутки, а вот это надел на себя. И бабе своей тоже привёз трохейную шубу и обувку, но ей - то добыл в другом месте, где вот и шапку сдёрнул с головы калмыка. Теперь у меня будет две лошади, привёл молодого меринка, под седлом с кичимом, а в подседельнике кошмы хватит на четыре постельных потника, спи себе, валяйся на доброе здоровье, останется и двери обить. А у седла - то стремена медные. Дейков даёт за них годовалую телушку, через год она коровой будет и станет у нас две. Выгодное дело война - то, паря, жаль, что не раньше начали её. Да вот ещё в Чарыше чем - нибудь разживусь. Передняя лука у седла - то вся в бляхах, в подушке много шерсти, мягкая пусть на нём моя баба ездит. Уж, жопу не собьёт. А кичим добрецкий, должно из коровьей кожи, на углах разные антиресные финтиклюшки, Иван даёт мне за него хомут с дровнями, пожалуй, отдам..

- Иван Николаевич, это что за кувалда у тебя в тороках привязана? - Спросил его Клопов, который всегда над кем - нибудь подсмеивался.

- Какая кувалда, у тебя Савоська однако куриная слепота. Вот беляки, под Чарышом, звезданут из орудия, тогда ты свиньи от бабы не отличишь. Колун это у меня, смотрю, он в ограде валяется, мы с бабой пилим дрова - то в люди, а колоть нечем, теперя будет свой, к соседу Евлантею не ходить, а то он как - то косаурится.

Под откосом у речки лежала на боку завязшая лошадь, на которой было казачье седло с подсумками спереди, позади седла навязан большой тюк барахла. Самой ей выбраться невозможно. Несколько дальше в разных позах лежали порубленные люди около десяти человек. Колонны полков поэскадронно медленно двигались вперёд. Неожиданно послышалась частая ружейная стрельба. Впереди шёл первый полк, командиром которого был Иван Никифоров. За первым следовал второй. Комдив Иван Третьяк со штабом находился между полками. Разведка наскочила на казачью засаду, белые открыли беглый огонь, разведчики ответили, стрельба длилась не более пяти минут. Казаки отошли, оставив убитыми двух человек. У разведчиков ранили троих. Они доложили, что из - за тумана не удалось установить количество казаков. Разведчиков снова отправили вперёд. Постояв минут двадцать, полки двинулись дальше. Через десяток всадников в одной цепи со мной ехал мой отец, мы были во втором эскадроне. Снова, совсем близко началась стрельба. Не дождавшись ни какого сообщения, наш полк свернул с дороги, и по глубокому снегу все стали карабкаться на вершину горы. Лошади вязли, люди спешивались, мой Гнедко содрал шкуру с правого колена. Отходили закоченевшие руки, от ходьбы становилось жарко. Поднимались не менее часа. Наконец заняли вершины сопок. Второй полк со штабом заняли противоположные горы, приняв проторённую нами тропу за вражескую. Командование решило, что эти сопки заняты казаками. Туман начал рассеиваться, стали видны лошади и люди. И началась винтовочная и пулемётная стрельба с обеих сторон. Возникла всеобщая неразбериха. Палили долго. У того и другого полка вместе было около десяти убитых и тридцать с лишним раненых. Наконец, как то - разобрались "своя, своих опознаше", спустились обратно, изрядно поматерились, раненых отправили в солонешенский лазарет, и двинулись дальше. Разведчики тоже были в недоумении, шедший позади бой для них был загадкой, они посылали для связи человека, но он не нашёл ни частей ни штаба. Долго помнили и называли это недоразумение Верзиловским.

Казаки ожидали подхода партизан и на случай отступления у них почти в каждой ограде наготове стояли запряженные лошади. Все проживающие в Чарышске, способные держать оружие были вооружены. Всего набиралось около двух тысяч. В обороне даже женщины. Но в войске уже была расхлябанность, пьянство, неподчинение. Да и командование, постоянно терпя поражение, металось, не имея чётких целей и задач. Прибыл туда с полусотней сабель полковник Волков. Тот самый, который в восемнадцатом году расстреливал пойманных красногвардейцев из отряда Сухова. Потом он воевал где - то в степной части и был бит частями армии Мамонтова. Пользуясь старшинством по чину, он объявил себя полновластным начальником, вроде бы, атаманом. Издал приказ: "Для сведения всех проживающих в селе и волости объявляю, что с сего числа комендантом, гражданским головой и командующим всеми вооруженными силами являюсь я. За неисполнение моих приказов расстрел". Казачье командование и простые казаки встретили его в штыки. Поручик Котельников, который командовал ротой колчаковских призывников, и которого с его воинством в Смоленском бою растрепали партизаны, пришёл в штаб Волкова, привёл за собой полдюжины пьяных дружинников и учинил драку. С обнаженной шашкой кинулся на "верховного", но тот увернулся и убежал из своего штаба. Вся власть сосредоточилась в руках пожилого хорунжего Тулякова. Он располагался в станичном управлении, здесь же находилось под арестом более пятидесяти человек. Арестованные были местные из разных сёл. Туляков сам допрашивал, сам избивал, сам расстреливал в ограде у крыльца, всё красное от крови, убитых стаскивали в конюшню, а ночью увозили на реку и спускали под лёд.

У Тетереных, много лет жил приблудный старик Наумыч. Летами жил на заимке, а зимами работал дома по хозяйству. Хозяйка его торопила с отъездом.

- Скорей, Наумыч, выводи лошадей и едем.

- Никуда, матушка я не поеду, куда мне ехать, да и за чем?

-Как не поедешь? - вспылила Митрофановна, - вот придут красножопики и убьют тебя, о то и живьём изжарят, кто будет сторожить - то у нас?

- Ну, матушка, брехню несёшь, жопы то - у них такие же, как и у нас с тобой. Простых людей, кто не против них они не трогают, а вранья про них хоть отбавляй. А вот казачков они почешут, зла они мужикам много натворили, сама знаешь.

В селе паника, слёзы, вопли, детский плач, мужичьи маты, скрип полозьев, конское ржание, мычание выпущенного из пригонов скота - всё слилось в единый гул. Сотни груженных домашним скарбом подвод, двигались вниз. Старый седобородый казак настёгивает сивого, как и сам же, костлявого мерина. В санях лежат какие - то плетёные коробушки, мордушки, рыболовные сети, сверху облезшая козлиная доха. А в ней, согнувшись, сидела старушонка, в руках она держала деревянное ведро. От мороза слипались глаза и не раздвигались губы. На повозках женщины и дети все подвязаны платками, шарфами, шалями и полотенцами, на мужиках башлыки. Наумыч стоял у ворот и проезжавшему мимо седобородому старику крикнул:

- Куда тебя - то Сидорович чёрт понёс, кому нужно твоё барахло, ведь партизаны твоими снастями рыбачить не будут, не за этим они сюда идут, да и ты им не нужен, и тем более, не твоя бабка. Поворачивай оглобли и не морозь свою старушонку.

- Да ить, Нумыч, гуторют, что эти антихристы всем казакам яйца отрезают.

- Так, Сидорович какая беда - то, зачем тебе яйца? Вон твой Сивко, уже сколько лет без них живёт и ни чё. Всё это враньё, давай поворачивай.

- Поди и правда бог милует, поедем - ка, старая, обратно.

Загнав своего коня, урядник Менщиков прибежал домой обмороженный, трое суток не спавший, обросший, раненый в руку, злой. Жена увязывала в кошеву ворох узлов, дула на околевшие руки, по - мужичьи поругивалась. Увидев раненого мужа, она как - то оробела, испугалась. Дочь Наташа навзрыд заплакала. Менщиков простужено просипел:

- там в подсумке бинты. Сделав перевязку, жена, вытирая слёзы, стала собирать на стол.

- Эх, Елеша, не бабой тебе надо было родиться, а казаком! Ты бы навела порядок. Ведь что творится - то. Дисциплины нет, неверие ни во что, всё расползается, как гнилая мешковина. Иди, расседлай Воронка, заседлай Бурку, что привязано в тороках пусть так и остаётся. Все узлы и мешки разгружай и закапывай в сумёт за сараем. Если села не удержим, всё равно они здесь до весны стоять не будут. А может быть, получим подкрепление и раньше их отсюда выбьем. Сами с Наточкой ни куда не убегайте, начнётся бой, схоронитесь в погреб. Бог не выдаст, будем надеяться на лучшее. Обняв жену и дочь, урядник ускакал к фронту.

Вся разношёрстная, разновозрастная, пёстрая партизанская масса, неумолимо двигалась на Чарышск, который по намеченному командованием плану, должен быть окружен с трёх сторон, чтобы выход был один - к реке. Средина Чарыша дымилась не замерзающей полыньёй. Третьяк, Пичугин, Орлов, как местные, прекрасно знали окрестности и безошибочно расставляли силы. Мороз не спадал, много обмороженых. Все злы, смотрели в сторону села, которое надо скорее взять и отогреться горячим чаем, да и не помешала бы чарка водочки. У казаков единого руководства не стало. Больше порядка было в сотнях урядника Меньчикова. Окруженные с трёх сторон они яростно сопротивлялись.