Юлия Винер - Место для жизни. Квартирный сюжет в рассказах Страница 39

Да, приближался Новый год. И Соломон Исакович знал, что на этот раз он отпразднует его по-царски.

Тридцать первого Соломон Исакович вернулся с работы рано. Еда у него была припасена заранее, даже немного докторской колбасы и бутылка водки, поэтому он никуда не заходил по дороге. Он поел сваренного накануне супу, отдохнул на кровати с книжкой, пытался подремать, но не смог от возбуждения, а под вечер началась даже легкая лихорадка. Дом был полон звуков разгорающегося чужого веселья, но сегодня Соломон Исакович не испытывал обычной тупой боли застарелого одиночества. Сегодня он никому не завидовал. Скоро ему будет хорошо. Скоро ему будет тепло. И весело!

Пора было приступать. Соломон Исакович открыл кран в кухне и отрегулировал воду до нужной температуры, заметил положение горячей и холодной ручек и закрыл воду. Затем с помощью своей резиновой насадки присоединил к крану пластиковую трубку, ведущую сквозь стену в комнату. Осторожно открыл кран — сначала холодную воду до нужного положения, проверил, не протекает ли, затем горячую. В комнате зажурчала вода. Снова потрогал насадку и почувствовал легкую влажность. Не страшно. Соломон Исакович держал наготове кусок проволоки и плоскогубцы и плотно окрутил насадку проволокой. Вытер кран и трубку полотенцем, пощупал снова — сухо. Журчание в комнате изменило тон — вода теперь падала не на голый пол, а на слой воды. Теперь оставалось только ждать. Соломон Исакович прикинул, что ждать придется довольно долго. Подумав, он открыл горячий кран побольше, поскольку вода остывала быстро.

Затем он вымылся с головы до ног и, не одеваясь, принялся надувать лебедя. Лебединый ниппель был покрыт вонючей пудрой, и во рту остался отвратительный химический вкус. Кроме того, малиновая краска сильно слиняла Соломону Исаковичу на губы. Соломон Исакович сплюнул, сполоснул рот в ванной, но вкус не прошел. Обычно Соломон Исакович очень следил за тем, чтобы не разговаривать вслух, но тут улыбнулся, пожал плечами, сказал: «Какого черта? Новый год!» — и открыл водку. Два глотка, и противный вкус исчез, лихорадка утихла, а ровный гул воды в комнате зазвучал, как музыка. В зеркало Соломон Исакович, разумеется, не гляделся, поэтому губы у него остались малинового цвета.

Соломон Исакович перебросил в комнату связанные сетками мячи и лебедя. Затем он встал на табуретку и заглянул внутрь.

То, что он увидел, было прекрасно. Девственно-белое, сверкающее вместилище медленно наполнялось пузырчатой голубоватой водой, от которой поднимался легкий пар. Блестящий малиновый лебедь тихо колыхался среди белизны и голубизны. Серые, тусклые мячи в веревочных сетках, окунувшись в воду, подернулись леденцовым глянцем. Возможно ли, что он создал всю эту красоту сам, один, своими руками? Не только задумал, вымечтал, выпестовал в праздном воображении — но и осуществил?

Соломон Исакович не помнил, как сбегал в кухню и закрыл кран. Не почувствовал, как перебросил свое тело через прегородку. Одним движением соскользнул вниз по ступенькам, едва коснувшись поручней. И погрузился.

И погрузился в воду, теплую, нежную, чистую, светлую. Со всех сторон его обнимало ласковое, плотное, надежное тепло. Не стало ни тревог, ни страха, ни одиночества, ни старости, а только белизна, теплота и прочная, заботливая поддержка со всех сторон. Мир замкнулся, стал мал, дружелюбен и безопасен. Соломон Исакович пришел домой.

Он ощутил свое давно забытое тело. Привычная скованность и напряжение покинули его, словно враз свалилась жесткая, задубеневшая корка. Суставы разомкнулись, легонько переместились, поставили все в теле на свои изначальные, естественные места. Соломону Исаковичу впервые с детства стало легко и удобно в своей телесной оболочке.

Руки и ноги раздвигали воду плавными, летящими движениями. Кожу приятно покалывало, живительная легкость бежала по жилам. Живот втянулся, грудь расширилась, дышала глубоко и ровно. Соломон Исакович погрузился с головой, открыл глаза, наслаждаясь чувством невесомости и зрелищем ничем не нарушаемой белизны. Звуки дома гулко и торжественно отдавались под водой.

Соломон Исакович вынырнул, громко фыркнул, закинул голову назад и засмеялся. Подтянул поближе мячи, подложил их себе под затылок, оттолкнулся ступнями от стены и поплыл на спине. Доплыл да лебедя, поймал его одной рукой за шею, стал на ноги, чтобы поплавать теперь на животе. Прижал шарообразное резиновое туловище к груди и заплакал.

Железные балки, лежавшие в основе конструкции дома, не позволили полу провалиться под тяжестью воды. Тем не менее нижнюю квартиру сильно затопило. Влажные потеки на потолке и стенах появились еще до полуночи, но, занятые тостами, соседи спохватились лишь, когда вода потекла по полу. Они начали звонить и стучать в верхнюю квартиру, но никто не открыл. Обращаться в городские службы в новогоднюю ночь было бессмысленно, и соседи вызвали милицию. Еще до прихода милиции они услышали сильный шум в канализационных трубах, и через некоторое время вода перестала течь по стенам. Однако квартира была в ужасном состоянии.

Когда пришла милиция, дверь открылась на первый же звонок. Человек, открывший дверь, был полуодет, но выглядел нормально, если не считать накрашенных губ. Милиционеры вошли в квартиру, заглянули поверх перегородки внутрь пустой теперь комнаты, велели Соломону Исаковичу одеваться и забрали его с собой.

Благодаря накрашенным губам Соломон Исакович очутился в психиатрической лечебнице. Он не протестовал и не буйствовал, и после короткой беседы с врачом его умыли и поместили в палату с депрессивными. Сам Соломон Исакович подавленности не чувствовал, наоборот, его тело все еще хранило в себе с прошлой ночи ощущение легкости и ловкости во всех членах. Он с удовольствием вытянулся на пружинной больничной кровати, очень удобной после раскладушки, закрыл глаза и стал вспоминать переживания прошлой ночи. Постепенно он начал думать о том, что могло послужить причиной протекания и что надо сделать, чтобы этого больше не случилось. Вероятнее всего, слабым местом было отверстие для стока воды и, возможно, швы в стенках под окнами и у батарей. Интересно было бы взглянуть на квартиру соседей снизу, посмотреть, где больше всего протекло. В следующий раз надо… впрочем, Соломон Исакович прекрасно понимал, что следующего раза не будет.

Первые дни Соломона Исаковича почти не беспокоили, только мерили температуру и давали успокаивающие таблетки. Температура у него была всегда нормальная, а от таблеток он много спал. О будущем он не тревожился, так как понимал, что это, как и всегда, не зависит от его воли. Если его отпустят домой, нужно будет сразу выплатить соседям убытки. Соломону Исаковичу было неловко перед соседями и хотелось сделать это как можно скорее. Позволят ли ему жить в его квартире? И заставят ли снять весь кафель? С другой стороны, не исключено, что его будут судить. Соломон Исакович не уверен был, за что именно, но знал, что могут. Но и это его не тревожило — вообще, Соломон Исакович с удовольствием заметил, что с новогодней ночи тревоги и заботы совсем оставили его. Когда он не спал, он помогал санитарам выносить судна и утки и менять постельное белье, уговаривал депрессивных поесть, гулял с ними по коридору. В палате было обычно тихо, и Соломону Исаковичу было хорошо, не хватало только книжек.

Соломон Исакович уже начал надеяться, что про него все забыли, что он побудет здесь некоторое время и вернется домой, когда его вызвали на беседу к врачу. Врач была миловидная молодая женщина с рассеянными глазами и следами постоянного утомления вокруг рта. Как и при поступлении в больницу, она спросила Соломона Исаковича, почему он решил построить бассейн у себя в комнате и почему он красит губы. Тогда, вначале, Соломон Исакович не сумел ответить ни на один из вопросов; особенно смутил его второй, так как это для него была новость. Но у него было время подумать, он сообразил, в чем дело, и теперь объяснил это врачу. Поверила ли она ему, он не знал, она ничего не сказала, не посмотрела на него, а только записала что-то в историю болезни. Он давно кончил говорить, а она все писала, затем сказала:

— Да? Я слушаю.

Но Соломону Исаковичу нечего было больше сказать.

— А бассейн? Как вы объясняете бассейн?

Хотя Соломон Исакович и предвидел вопрос, но ответить на него он не мог. Правда заключалась в том, что он никак его не объяснял — себе. А как объяснить его другим? Ни когда он задумывал это дело, ни когда строил, мысль о «других», о том, что они могут подумать, как они могут взглянуть на это, не приходила Соломону Исаковичу в голову. Это было попросту за пределами его забот. Сейчас, начав об этом размышлять, он, разумеется, понимал, что другим все это дело могло показаться дикостью, прихотью безумца. Что ж, их право, — но ведь по замыслу Соломона Исаковича они не должны были об этом и знать. Технические неполадки привели к неприятностям, и все узналось, а все-таки опыт показал, что практически дело это было вполне возможным, осуществимым… Но эта сторона вопроса наверняка не интересовала врача. Соломон Исакович вздохнул и ответил: