Юлия Винер - Место для жизни. Квартирный сюжет в рассказах Страница 40

— Я не объясняю.

— А как же? Просто захотелось — и построили?

— Совершенно верно, — подтвердил Соломон Исакович. Это, в сущности, и было единственное разумное объяснение. — Мне давно хотелось, но в коммунальной квартире никак нельзя, а когда дали отдельную, стало возможно, и я построил.

— Но как вы объясняете, что вам именно бассейн захотелось? Откуда такая дикая идея? Попробуйте вспомнить, что вас на это натолкнуло.

Соломон Исакович покачал головой. Идея эта жила в нем давно, и он не помнил, чтобы толчком послужил какой-нибудь определенный внешний повод. Объяснить, почему человеку захотелось того или иного, он считал и невозможным, и бессмысленным.

— Что же тут головой качать? Ответить надо, когда спрашивают, а не головой качать. Отдельная квартира, вы говорите. Так ведь с отдельной квартирой много чего сделать можно — обставить, например, как люди обставляют, хобби себе интересное найти, если руки чешутся. Разве вы на необитаемом острове живете, не знаете, как люди делают?

— Вот это и было мое хобби, — неловко усмехнулся Соломон Исакович.

Женщина опять что-то записала.

— Ну хорошо. Хобби. И вы считаете, что так и положено? Так и надо?

С этой стороны Соломон Исакович вопрос тоже никогда не рассматривал. Правда, когда он работал у себя в комнате, а особенно когда приносил материалы и выносил мусор, он старался это делать тихо и незаметно, но это больше по привычке, приобретенной за всю долгую жизнь.

— Положено — я не знаю. Я об этом не думал.

— Не думали. Хорошо. А вы не думали, что будет, если все начнут строить у себя в квартирах бассейны? Это вам не приходило в голову? Вам захотелось, и вы построили, а что будет, если все начнут делать, что кому захочется?

Соломон Исакович улыбнулся врачу и сказал:

— Ах, если б все могли делать, что кому захочется!

Но ответной улыбки не получил. Врач оперлась подбородком на руку, усталые линии четче прорезались вокруг ее рта, и она повторила:

— Этак каждый, кому захочется, начнет строить у себя в квартире бассейн или теннисный корт.

— Нет, — возразил Соломон Исакович, — это вряд ли. Большинству это просто в голову не придет. Большинству их квартиры нужны для жилья. И времени у них нет или сил. А мне и жилплощади много не нужно, и время было, и силы.

— По-вашему получается, если бы у людей было время и силы и квартиры были бы просторнее, так все бы что-нибудь такое диковинное у себя по домам устраивали?

— Может, не все, но многие, я думаю.

— Значит, вы считаете свои действия вполне нормальными?

Соломон Исакович подумал немного. Он прекрасно знал, что на старой квартире соседи считали его ненормальным. Но за последние полгода он отвык от соседских комплиментов, да и слишком был занят решением практических задач, для того чтобы задумываться о нормальности своих действий. В то же время он понимал, что врач спрашивает неспроста. Однако угадать, какой ответ будет ему на пользу, а какой во вред, не мог и снова ответил правду:

— Мне они кажутся вполне нормальными. Но многим могут показаться ненормальными.

Врач приподняла голову, и ее глаза впервые сошлись в фокусе на лице Соломона Исаковича.

— Иными словами, вы с самого начала отдавали себе отчет в том, что совершаете нечто неположенное, идущее против норм общества, и это вас не остановило?

Сам не зная почему, Соломон Исакович чувствовал, что состояние благополучия и внутреннего тепла, в котором он прожил последнюю неделю, оставляет его и холод внешнего мира снова начинает проникать в кости. Его начал беспокоить оборот, который принимал разговор. По давнему, но незабытому опыту он знал, что к добру это вряд ли приведет. Он сделал усилие удержать остатки своего безмятежного настроения и сказал, снова улыбнувшись врачу:

— Ах, доктор, что такое норма и что такое ненорма? Разве у вас, в вашем деле, уже выработаны твердые правила на этот счет?

Женщина положила ручку и сказала спокойно, не улыбнувшись:

— Во-первых, оставьте вашу манеру отвечать вопросом на вопрос. Во-вторых, не умничайте. Вы здесь для того, чтобы отвечать на мои вопросы, а не решать проблемы психиатрии. И в-третьих, позаботьтесь лучше о своих проблемах. У вас их достаточно.

Соломон Исакович ясно видел, что над ним нависла опасность. Но он знал, что сделать ничего не может; оставалось только ждать, а когда опасность осуществится, перестрадать ее.

— Итак? — сказала женщина. — Вы не ответили на мой вопрос.

— Да, — сказал Соломон Исакович.

— Что — да?

— Я знал, что другие так не делают.

— И все же сделали?

— Сделал.

— А губы вы зачем накрасили? Вы это часто делаете?

— Но, доктор, я же объяснял вам…

— Да, я знаю. Значит, это было в первый раз?

— Да нет, не в первый и не в последний, а просто…

Женщина опять быстро зачиркала ручкой. Соломон Исакович взмолился:

— Доктор, да зачем же вы эту ерунду пишете? Ну, бассейн, я понимаю, необычно, и вреда людям много принес, мне очень жаль, я постараюсь поправить, но при чем тут губы?

Женщина снова посмотрела ему в лицо и сказала:

— Значит, для вас решающим моментом во всей этой истории является несовершенство вашей конструкции и то, что у соседей протекло в квартире? Подумайте внимательно, прежде чем ответить.

Решающим для Соломона Исаковича был тот простой факт, что ему удалось попользоваться своим прекрасным бассейном только один недолгий раз и больше уже никогда не удастся. Это было грустно, но он знал, что сочувствия ждать не от кого. С другой стороны, ему все же удалось и построить бассейн, и насладиться им, даже лучше, чем мечталось, — пусть один-единственный раз в жизни, но ему удалось сделать то, чего страстно хотелось, и это было чудесно. Но и восторг его разделить тоже было некому. В том же, что говорила женщина, была известная доля истины, но наименее важная. Однако Соломон Исакович опасался теперь сказать ей правду, и ответил просто:

— Пожалуй.

— А то, что вся эта затея была, как вы это называете, «необычная», вас не смущало?

— Я очень старался, чтобы нигде не протекло, и надеялся, что никто и…

— Я вас не о том спрашиваю. Беспокоил ли вас тот факт, что вы предпринимаете что-то необычное, чего другие не делают?

— К тому времени, как я начал строить, я так давно уже об этом мечтал…

— …что перестали видеть разницу между мечтой и действительностью?

Куда она теперь гнула, понять было трудно, но надежнее всего было с ней согласиться.

— Видно, так.

— И вам уже казалось, что ничего необычного в этом нет?

— Да.

Женщина вздохнула и вдруг улыбнулась.

— Ну, наконец-то! Наконец-то вы начинаете помогать и мне, и себе.

Эта улыбка изумила Соломона Исаковича, но уже не обрадовала так, как обрадовала бы в начале разговора. Теперь он уже не мог заставить себя ответно улыбнуться. Его особенно тревожило то, что она записала раньше, и он пробормотал:

— А насчет губ, что я будто бы их накрасил…

— Перестаньте, — резко перебила женщина. — Вы что, действительно ненормальный? Или вам плохо здесь?

Может быть, она в самом деле пыталась ему как-то помочь?

— Извините, — негромко сказал Соломон Исакович. — Мне просто не хотелось, чтобы вы и впрямь подумали…

— Не все ли вам равно, что я и впрямь подумаю!

Она снова принялась писать и, не глядя на Соломона Исаковича, кивнула на дверь.

Опять потянулись дни тихой больничной жизни, но прежнее настроение уже не вернулось к Соломону Исаковичу. Санитары ворчали на него, так как он все реже вызывался помогать им. У кататоника Гриши, голубоглазого рабочего с подмосковной стройки, начал гноиться пролежень на крестце, но у Соломона Исаковича не хватало теперь ни сил, ни охоты переворачивать по многу раз в день его одеревенелое костлявое тело и прочищать рану. По утрам Соломон Исакович еще пытался иногда класть Гришу на бок, чтобы рана проветривалась, но Гриша никак ему не помогал, а лишь смотрел в пространство неподвижными голубыми глазами, и, как только Соломон Исакович отходил, Гришин сморщенный зад снова опускался на запятнанную простыню. От Гриши начало пахнуть.

Соломон Исакович все ждал, что женщина-врач снова вызовет его для беседы и его судьба как-нибудь решится, но этого не происходило.

Вместо таблеток ему теперь давали уколы, но и они не поправляли дела. Аппетит почти пропал, начались запоры и внезапные приливы к голове, часто хотелось плакать и совсем не хотелось вставать с постели. Однажды вечером, подобрав оставленную санитаром газету, Соломон Исакович обнаружил, что с трудом узнает буквы. Он поднял голову, обвел глазами палату, скорчившиеся под одеялами фигуры депрессивных, деревянный костяк Гриши и понял, что еще немного, и он будет вполне похож на них.