Екатерина Минорская - Женского рода Страница 42

Полдня бродила она по городу. Белокаменные степы и сверкающие витрины вызывающе выступали ей навстре­чу, как нарядное платье своенравной мещанки, воткнув­шей руки в боки…

В кафе зайти было страшно: за прозрачными стенами сидели стройные костюмчики — женщины, не имеющие возраста, и галстуки напротив, и дорогие часы, отдыхаю­щие на столе вместе с ухоженными мужскими руками. У Пули рябило в глазах: все детали этою мира были лишь лоснящимся фоном для ее убожества. На ней была хоро­шая куртка и дорогие штаны с пустыми карманами, но дело было не в одежде и не в отсутствии денег: люди, зашедшие в кафе на бизнес-ланч, скорей всего, приходили сюда в одно и то же время, чувствовали себя уверенно и каждый вечер возвращались домой, зная, что завтра будет такой же день. Похоже, эти люди были уверены, что они избранные и находятся внутри сложного механизма большого города, а вот она, Пуля, как ненужный винтик, то и дело выпадает из этого механизма и оттого не сидит в кафе, а с ненавистью пьет горький джин из жестяной банки.

Пуля смяла банку в кулаке и, не глядя, бросила мимо урны. Слово «Булочная» посреди Москвы показалось Пуле спасительным: она зашла туда и, втянув все сдобные запахи одновременно, почувствовала себя маленькой и счаст­ливой — на одну минуту, чтобы снова оказаться по ту сто­рону тяжелой двери с пакетом маковых сухарей под мыш­кой.

— Наших бьют! — радостно закричал мальчишка, нео­жиданно выбежавший на нарядную улицу из подворотни, однако, увидев, что никто из товарищей не выбежал за ним, присвистнув, побежал обратно. Пуля остановилась.

«Наших бьют!»— На этот клич она всегда радостно выбегала из своего двора и с готовностью неслась туда, где, как ей казалось, была необходима.

У Пули был свой город, точнее, поселок, и там было еще холодней: и бродить-то было негде, разве что драться с кем-то в подворотне, каждым движением утверждая: «Я есть на этом свете!» У мамы было много детей: Пуле — младшей — почему-то не хотелось называть их братьями и сестрами; она часто забивалась в угол на сеновале и жда­ла, когда кто-нибудь вспомнит о ее существовании; вспо­минала бабушка, пока была жива: она звала ее, а потом гладила внучку по волосам шершавой рукой и давала ма­ковый сухарь — любимое Пулино лакомство.

Вечером она возникла на том же пороге, где недавно была Кирш. Дверь открылась, и стало горячо и горько.

— Кофе варишь? — Пуля прошла в прихожую, слегка отстранив хозяина, и протянула руку: — Пуля.

— Поль, — представился в ответ Паша и вытянул свое запястье из крепкой ладони незнакомки. — Я не совсем понял ваш звонок, мадам: если вы проживаете с госпожой Долинской, какие у вас могут быть просьбы ко мне?! Тем более на том единственном основании, что мы единожды встретились в галерее моего друга…

Поль отступил от Пули на шаг и присмотрелся: девушка­ не слышала его слов, она смотрела куда-то в простран­ство между ними, и выражение ее лица с трудом можно было бы посчитать счастливым или хотя бы жизнелюби­вым. Поль спрятал подбородок в широкий ворот своего свитера, как дамы, спасаясь от мороза, прячутся в высо­кий лисий воротник, понаблюдал несколько секунд за Пу­лей, которая продолжала смотреть в никуда, и махнул на нее рукой, сказав ниже, чем обычно:

— Ладно, проходи, раз пришла, как там тебя… Пат­рон, что ли…

— Ух ты, твой? — Пуля потянулась к стоящему в нише хрустальному кубку в виде боксерской перчатки.

Поль не успел ответить: «Нет» — как раздался грохот и звон: вслед за кубком вниз полетели две статуэтки и ва­зочка. Пуля виновато подняла глаза и развела широкие ладони:

— Что-то я сегодня все бью…

— Ничего страшного.

На шум из угловой комнаты выглянула голова, и не­сколько голосов за ней что-то проворчали. Поль оглянулся:

— Отдыхайте, друзья мои, все нормально.

— Так ты не один? — Пуля резким движением зачеса­ла назад волосы.

— Все нормально, — спокойно повторил Поль и ей. Он молча выложил перед Пулей все содержимое зам­шевого мешочка.

— Трогательно ты к этому относишься.

Он помотал головой, доставая шприц.

Через пару минут они сидели, откинувшись в креслах, и каждый смотрел в свою точку на потолке, потом потя­нулся долгий и монотонный разговор

Они сидели друг перед другом, без интереса изучая не­знакомые черты.

Пуля рассказала про свой поселок в Черноземье, Поль — про свой городок в Забайкалье; потом Пуля — про Галину, а Поль про Рафаэля, и, когда они уже сидели на ковре возле дивана, глядя друг сквозь друга едва заметными точками неподвижных зрачков, Пуля спустила рукав и придвинулась ближе: Поль был похож на беззащитного, но манерного птенца, по-женски вскидывал голову, отводил руку и сидел, сведя колени вместе. Пуля положи­ла ладонь на Пашино колено и требовательно заглянула в глаза; оба знали: героиновой любви грош цена, но оба были в ту секунду сиротами… Потом, когда Поль лежал, натянув себе одеяло на нос, а Пуля натягивала на себя джинсы, он сказал безучастно:

— Если хочешь, можешь остаться на день, пока Рафа­эль не вернется.

Пуля помедлила:

— Ладно, не больше, чем на день.

В тот самый день, когда… Как одиноко всем зимой, как вдвойне одиноко тем, кто одинок всегда… В тот са­мый день, когда Пуля лишилась Галининого крова, когда Кирш, как загнанный зверь, ходила среди чужих стен, же­лая увидеть двух человек: одного — чтобы отомстить, дру­гого — чтобы улыбнуться и снова ощутить тепло плеча. В тот час, когда Алиса, оставив свои стены, бродила пол мокрым питерским снегом, представляя разговор с Мар­го и будущую встречу с Кирш (в неотвратимости этой встречи она больше не сомневалась)… в этот же самый день и час из дверей больницы бодро вышла Рэй, успевшая про­никнуться твердым убеждением, что все люди в общем-то бездомны и все умрут. Последнее обстоятельство отчего-то особенно утешало Рэй, примиряя ее с мыслью, что еще пару-тройку-десяток лет протянуть можно и нет нужды пе­рекраивать свое тело операцией по перемене пола, тем бо­лее — убивать его.

Снег еще неуверенно лежал на земле, и, когда он при­липал к ботинкам бодро шагающей Рэй, сквозь ее следы на дороге начинал проглядывать темный асфальт. Она шла с желанием перевернуть свой мир, и вскоре под мышкой у Рэй оказалась толстая газета с объявлениями о работе.

Старуюработу — к черту! Там и лампа жужжит — отвра­тительно, и надоело бороться с желанием перебить все пробирки. Долой эти сомнения, колебания, размышления: больше красивых девочек, никаких угрызений, а отцу — пусть только слово скажет — по физиономии: раз унего удочери, унее нет отца, и относиться она к нему будет как к любому другому мужику, позволившему себе лиш­нее. Рэй остановилась, разглядывая объявления на стол­бе: вспомнилось, что в прошлый раз, когда ее посещала подобная решимость, возвращаться в свое обычное состо­яние было трудно…

— Молодой человек, вы не в курсе: сто двенадцатый давно ушел?

Рэй одернула куртку и с интересом повернулась на жен­ский голос: рядом на остановке одиноко стояла улыбаю­щаяся женщина лет тридцати пяти — из тех, о которых обычно отзываются не иначе как «пышногрудая блондин­ка». Рэй улыбнулась: в отличие от Кирш, которая не лю­била бюсты более второго размера, Рэй нравились не ме­нее третьего.

— Не в курсе, моя хорошая, но можно прогуляться до следующей остановки,

Прислушиваясь к голосу Рэй, женщина перестала улы­баться и посмотрела на нее с интересом. Рэй неожиданно для себя расправила обычно ссутуленные плечи и с вызо­вом выпятила грудь:

— Так мы идем, мадам?!

Всю дорогу они обменивались междометиями, не пы­таясь донести друг для друга никакого особого смысла: «Ого, мадам…» — Рэй одобрительно косилась на грудь не­знакомки. «Хи-хи!» — отвечала та в ответ, строя глазки и решаясь на вопрос; «А ты это… да?» Поймав взгляд блон­динки на широком кольце вокруг большого пальца, Рэй с уважением кивнула: «Ну да, pink, «тема»… Даже хуже!» Женщина удивленно мотала головой и заливалась смехом. Днем раньше или днем позже Рэй не простила бы ей этот смех, но сейчас, в момент торжественного возрождения своей философии пофигизма, Рэй отрывисто хохотала в ответ — прохожие оглядывались, и она вспомнила, что, слыша ее смех, Кирш обычно восклицала; «Инферно! Мефисто!»

Рэй проводила свою случайную спутницу до самого подъезда и, сунув мимо кармана ее блестящую визитку, отправилась на «Пушку», купив по дороге маленькую книжку в мягком переплете, а газету с объявлениями сунув в урну.

В метро Рэй уселась, расставив ноги, и, раскрыв книгу, исподлобья посмотрела на девушку, сидящую напротив. Если бы однажды Кирш не обратила ее внимание на то, как бучи читают книги, Рэй иногда сомневалась бы, при­числяя тот или иной персонаж к «теме», но это был безо­шибочный метод определения девочки-мальчика-девочки, которая по ночам ласкает отнюдь не мужское тело… Руки Рэй посмотрела на руки незнакомого буча и усмехнулась, погрузившись в собственное чтение, так же, с нажимом прихватив книжку большими пальцами рук. Девушка напротив — лет двадцати, тридцати — не понять: маленько­го роста, с хрупким овалом лица и хмурыми бровями под темной гладкой стрижкой — сидела, втянув тонкую шею в грубый воротник короткого мужского полупальто. Она опиралась руками на широко расставленные колени и низ­ко склонялась над книгой, вцепившись в нее согнутыми пальцами — так, чтобы скрыть от посторонних глаз их предательскую тонкость, такую же слишком женскую, как узкие запястья, старательно упрятанные в просторные длинные рукава.